С Китаем было другое. Он экспансии речь не шла: Поднебесная была крайне слаба и легко сдалась под ударами западного империализ­ма, чтобы затем погрузиться во внутреннюю смуту. Однако смута отражала концепцию "прогресса"; некоторые участники смуты были ее носителями. Попробуем разобраться.

С концепцией "прогресса" в Китай пришла и эсхатология, выражен­ная в буддизме слабо по сравнению с христианством, а в конфуцианстве и даосизме и вовсе не выраженная. К тому же старый Китай, как каза­лось, уже действительно вошел в Апокалипсис; должен был родиться новый. Революционный эсхатологизм развивался по двум ветвям - гоминдановский и коммунистический. Гоминьдановская ветвь поборола эсхатологию достаточно быстро и стала идти по пути перенятия арте­фактов и возвращения к традиционным цивилизационным посылкам. Коммунистический эсхатологизм же оказался чрезвычайно жизнеспо­собным. Многолетняя вооруженная борьба компартии Китая - до 1945 г. фактически без какой-либо ощутимой помощи со стороны СССР - объяснялась во многом именно силой этого революционного эсхатологизма. Разрушение практически всех устоев старого общества и построение абсолютно нового - этот постулат для азиатской страны имел совершенно особый смысл; в России построение нового общества и разрушение старого не означало смену цивилизационной концепции: как бы ни боролись в революционной России со старым, революция тем не менее осуществлялась в старой цивилизационной сетке координат. Азиатским же обществам предстояло освоить нечто более значимое и базовое, чем марксизм: концепцию "прогресса".

Китай дает нам три модели реакции Востока на включение в общецивилизационный поток:

- смута; однако, эта реакция не может рассматриваться как самоценностный феномен, как ступень в цивилизационном развитии; это, скорее, вертикальная часть ступени, переходный период;

- агрессивное отторжение традиционных структур с последующей борьбой за торжество западных; этот тип реакции, естественно, должен рассматриваться как самостоятельный историко-цивилизационный феномен; такова была реакция сегментов китайского общест­ва, ориентированных на компартию Китая; было и иное - идеализация западных демократий, основанная на том же самоуничижении;

- перенятие техники западных артефактов при значительном сохра­нении традиционных структур; этот феномен, как и предыдущий, также вышел из смуты и стал самодостаточен; он был характерен для сегментов китайского общества, ориентированных на гоминдан. Чан Кайши имел сначала советских, потом немецких, потом американских советников, гоминьдан имел ЦИК и т.д., однако национальность режима не подлежала сомнению и культивировалась; в книге "Судьба Китая" Чан Кайши резко поставил вопрос о западном вмешательстве и национальной гордости и значимости - чего в этот период практически не делали лидеры компартии Китая.

Развитие Индии в первый период взаимодействия Азии и Запада (первая половина XX в.) также можно рассматривать в рамках послед­ней модели. Индийское общество находилось в процессе бурных пере­мен; главным было формирование местной буржуазии и становление демократических институтов - и то, и другое происходило при активном участии колониальных хозяев - англичан. Однако вестернизации Индии хотели немногие индийцы. Традиция никогда не прерывалась; самой значительной фигурой первой половины века в Индии был, безусловно, Махатма Ганди, организовавший Индийский национальный конгресс и боровшийся за неведомые раньше индийской цивилизации формы демо­кратии посредством отлично знакомых каждому индийцу религиозно-философских постулатов. Существовал своего рода парадокс: конгресс выступал за демократию, о которой как феномене азиатское общество не имело никакого понятия, однако оперировал при этом архетипами национального сознания. Зерна демократии, ее идеалы, а не институты существовали в индийском религиозно-философском наследии, вот поче­му появились силы, готовые добиваться демократии посредством тради­ционных концепций, в частности концепции ненасилия. В связи с этим можно высказать и более общую мысль, относящуюся к взаимодейст­вию Азии с Западом в целом: артефакты Запада победили артефакты Востока - в этом Восток, безусловно, и радикально изменился. Но, даже сознательно принимая всем сердцем, идеалы общественно-бытийные -права человека, демократию, прогресс и т.д., - человек Азии мог принять их не в той мере, в какой ему позволяли полученные на Западе или у Запада знания, а в той мере, в какой новые общественно-бытийные идеалы существовали в потенции в национальных мифах. Поэтому (и мы к этому вернемся ниже) трансформация Азии, как она виделась Западу в рамках известной "цивилизаторской миссии", так и не удалась: Восток остался Востоком, переняв западные артефакты.

Возвращаясь к очерченным нами моделям реакции на западное втор­жение, надо сказать, что последняя форма — перенятие артефактов при значительном сохранении старых структур - имела наибольшие перс­пективы. Однако в первый период азиатской истории XX в. ее домини­рование еще было совершенно неочевидно.

Как мы уже сказали выше, главным историческим содержанием XX в. была трансформация азиатских обществ, однако не per se, a именно благодаря исключительно влиянию Запада. Если беспрецедент­ные трансформации России, Германии, Австро-Венгрии и т.д. были порождены именно эндемичными причинами, то перемены в Японии, Китае, Индии, других странах Азии были вызваны не их циклически стабильным на протяжении столетий развитием, а приходом Запада. Это можно продемонстрировать хотя бы на примере Тибета. Изолиро­ванный практически от всего мира и лишь условно входивший в сферу влияния Поднебесной империи, Тибет к XX в. неожиданно стал местом международного взаимодействия. Англия и отчасти Россия начали при­меряться к Тибету. Воспользовавшись смутой в Китае, Тибет обрел полную независимость. Западное влияние не успело затронуть основ тибетского общества; Тибет продолжал оставаться святая святых Азии - самым сокровенным, закрытым от Запада ее местом. Но про­никновение Запада породило в Китае мощное коммунистическое эсхатологическое движение, которое, придя в 1949 г. к власти, немед­ленно покорило Тибет, ликвидировав его de facto независимый статус;

Тибет вошел в эпоху беспросветного коммунистического тоталитариз­ма. Одна азиатская культура (китайская) стала уничтожать другую азиатскую культуру (тибетскую). Беспрецедентное явление; раньше китайцы были абсолютно веротерпимы. Однако Запад привнес в Китай новые бытийные структуры. Концепция "прогресса" требовала макси­мально возможной государственной экспансии и ликвидации "отсталос­ти", в том числе Тибета, который, сохранившись в неприкосновенности, выглядел как вызов для китайской культуры, на время отказавшейся от своего прошлого.

В чем же заключались основные итоги трансформации Азии в первой половине XX в.? Как представляется, определенным рубежом явился конец второй мировой войны на тихоокеанском театре военных действий. Основные феномены трансформации сводились к следую­щему.

Авторитарно-военная модель потерпела крах в Японии под ударами союзников. Это не было простым поражением режима в войне; устра­шенные последствиями бесконтрольной трансформации азиатского общества, американцы взяли дело в свои руки. Послевоенная транс­формация Японии стала уже развиваться под контролем американцев. Пока же первая ступень приспособления к Западу рухнула. Япония не была чистым листом: опыт перенесения западных артефактов насчиты­вал уже 80 лет; правда, в прошлом это было перенятие военных арте­фактов. Однако на этом опыте предстояло строить новую модель.

В Китае, напротив, победили две имеющиеся модели - коммунисти­ческая эсхатологическая и национальная, заимствующая артефакты. Первая победила с установлением Китайской Народной Республики; вторая утвердилась на Тайване (можно, конечно, говорить о том, что Тайвань был скорее бастионом гоминьдана, чем полем эксперимента; однако даже в этом бастионе тем не менее, общество стало развиваться по какой-то определенной модели). Обе модели, выношенные в утробе смуты, в 1949 г. появились на свет в качестве осей государственности. )