К допросам декабристов Следственный комитет приступил 23 декабря. И именно с этого дня в показаниях подследственных замелькало имя Сперанского. Подпоручик А.Н. Андреев сказал на допросе генерал-адъютанту Левашову: “Надежда общества была основана на пособии Совета и Сената, и мне называли членов первого – господ Мордвинова и Сперанского, готовых воспользоваться случаем, буде мы оный изыщем. Господин же Рылеев уверял меня, что сии государственные члены извещены о нашем обществе и намерении и оное одабривают”. Впоследствии на очной ставке с Рылеевым Андреев откажется от этих слов, но глаз следствия на Сперанского был уже положен.

24 декабря имя нашего героя фигурировало в показаниях Рылеева. На следующий день о нём говорил Каховский, затем – Трубецкой. 30 декабря состоялось 14-е заседание “Тайного комитета”. Журнал этого заседания среди разного рода сведений отразил следующее: “Допрашиваем был лейб-гвардии Гренадерского полка поручик Сутгоф, который, между прочим, показал, будто Каховский сказал ему, что Батенков связывает общество с Сперанским и что генерал Ермолов знает об обществе”. 2 января Батенкова спросили, что он может сказать по поводу данных показаний Сутгофа. Гавриил Степанович ответил: “Чтобы я связывал общество с господином Сперанским и чтоб оно было с ним чрез меня в сношении – сие есть такая клевета, к которой ни малейшего повода и придумать я не могу… С г. Сперанским, как с начальником моим и благодетелем, я никогда не осмеливался рассуждать ни о чём, выходящем из круга служебных или семейных дел”.

Во время допросов арестованных Следственному комитету удалось установить, что Сперанский планировался декабристами, наряду с Мордвиновым, в состав Временного правительства. 4-го января Рылеев прямо заявил следователям: “Признаюсь, я думал, что Сперанский не откажется занять место во временном правительстве. Это основывал я на его любви к отечеству и на словах Батенкова, который мне однажды сказал: “Во временное правительство надо назначить людей известных.” И когда я ему на это сказал, что мы думаем назначить Мордвинова и Сперанского, то он сказал: “Хорошо”. Декабрист М.Ф. Митьков также показал на допросе, что “неоднократно слышал, что общество считало на подпору г-на Мордвинова и Сперанского.”

До нас материалы секретного следствия по связям перечисленных сановников с декабристами не дошли. Возможно, они затерялись в архивах. Но вероятнее всего, считают историки, Николай I распорядился уничтожить их. Вопрос о причастности Сперанского к декабристскому заговору остаётся поэтому открытым. Фактов, которые позволили бы точно определить степень этой причастности, историки не имеют. С полной определённостью можно утверждать лишь две вещи: первое, что Сперанский знал о существовании тайного общества и готовящемся заговоре, и второе, что заговорщики предполагали включить его в состав Временного революционного правительства.

На окружающих Сперанский производил впечатление процветающего бюрократа, причём особенно в тот период своей жизни, который мы сейчас описываем. В самом деле император Николай I глубоко ценил его, часто с ним советовался. Николавеский министр государственных имуществ П.Д. Киселёв вспоминал, как однажды – было это 17 февраля 1836 г. – он пришёл к императору за советом по вопросам устройства быта казённых крестьян и тот сказал ему: “Повидайся с Сперанским. Я ему говорил о моих намерениях и прошу тебя сообразить всё это с ним, дабы представить мне общее ваше предложение об устройстве дела”.

Это новое возвышение Сперанского в 30-е годы XIX века имело под собой прочное объективное основание. Николай I принуждён был решать значительно более сложные проблемы, нежели те, которые вставали перед его предшественниками. Заложенные Петром I политические и экономические структуры в его время окончательно изживали себя и требовали замены. С другой стороны. В условиях небывало возросшей в своеё численности бюрократии самодержцу было на много труднее, нежели прежде, осуществлять ту или иную политическую линию и тем более менять направление своей внутренней политики.

Именно на Сперанского Николай I возложил функцию составителя проектов законов и инструкций. Именно к нему обращался император в том случае, если для принятия решения требовались специальные знания. Так, по поручению его величества Сперанский пишет, к примеру, “Заметки по организации судебной системы в России” (1827 г.), “Записку о причине убыточности Нерчинских заводов и мерах по улучшению их положения” (1827 г.), записку и проект “Положения о порядке производства в чины” (1830 г.), “Проект учреждения уездного управления” (1830 г.), “Записку об устройстве городов” (1830 г.), “Проект учреждения для управления губерний” (1831 г.), “Замечания на проект Ф.А. Герстнера о строительстве железных дорог” (1830 г.), “Проект рескрипта министру народного просвещения о проекте устава гимназий и уездных училищ” (1837 г.).

Именно Сперанскому Николай I поручил такое важное дело, как составление “Свода законов Российской империи”. Впоследствии биографы Сперанского назовут это его дело главным подвигом его жизни. И действительно, созданием “Свода” наш герой завершил труд почти полутора веков русской истории, увенчал многочисленные попытки систематизировать российское законодательство, регулярно принимавшиеся начиная с времени Петра I.

Первую свою задачу – собрать воедино акты российского законодательства – он выполнил менее чем за четыре года. 21 января 1830 г. Сперанский обратился к императору Николаю I с запиской: “Освободясь от болезни, имею счастие вашему императорскому величеству донести, что труды в течение минувшего года оконченные, изготовлены к поднесению их на высочайшее усмотрение, когда повелеть будет угодно”. Речь здесь шла о 45-томном “Полном собрании законов Российской империи”. Ещё через три года на основе последнего был изготовлен и 15-томный “Свод законов”. Все трудившиеся над составлением свода чиновники были щедро награждены. “Звёзды, чины, аренды и деньги посыпались как град на этих людей, - вспоминал А.В. Никитенко. – Чиновники в страшном волнении: “да как, да за что, да почему?” и проч. и проч.” Сперанский получил орден Св. Андрея, а спустя некоторое время деньги в размере 10 000 ежегодной выплаты в течение 12 лет. Но лучшим выражением благодарности и благоволения Николая I стал поступок его величества на специальном заседании Государственного совета 19 января 1833 г., посвящённом обнародованию составленного “Свода”. В конце данного заседания Николай позвал к себе Сперанского и в присутствии всех членов совета снял с себя Андреевскую звезду и надел на него, демонстративно горячо при этом обняв. По воле Александра II эта сцена была изображена барельефом на пьедестале памятника Николаю I.

1838 г. принёс Сперанскому небывалую прежде усталость и равнодушие к себе и делам.

В последующие дни физическое состояние Сперанского ухудшилось настолько, что видавшие его стали предполагать скорую его смерть. Император Николай по два раза на дню справлялся о его болезни. А в один из дней, получив очередное известие, он призвал к себе князя Васильчикова и отдал ему распоряжение опечатать по смерти Сперанского его кабинет со всеми там находящимися бумагами.

С конца ноября 1838 г. болезнь Сперанского пошла на убыль. Михал Михайлович стал явно поправляться. В канун Нового года его навестил сам император, да притом дважды – 23 и 27 декабря. В первый день Нового года Николай I присвоил Сперанскому графское достоинство. Почесть эту Михайло Михайлович принял совсем радушно: “Государь хотел обрадовать моих друзей” – сказал он, узнав о своём графстве. В графах наш герой прожил ровно 41 день.

Весь январь Сперанский работал, невзирая на мольбы дочери позаботиться о своём здоровье. 7 февраля в Петербурге выдалась на редкость скверная погода. Но именно в этот день Михайло Михайлович вздумал совершить прогулку. Напрасно отговаривали его от данной затеи: он ушёл из дому и, довольно долго ходив на ветру, сумел, конечно, простудиться.

Вследствие простуды затаившаяся в нём болезнь восстала с новой силой. 8 февраля Сперанский лёг в постель и больше не встал с неё. Поутру 11 февраля 1839 г. сердце его прекратило своё биение. )