Всё это приводило к тому, что город, как коллектив свободных землевладельцев и рабовладельцев, уже переставал быть основной опорой империи, её первичной ячейкой. Равным образом и фамилия переставала быть основой экономической и социальной жизни, по мере того как движимые страхом перед сопротивлением рабов императоры II века постепенно ограничивали власть её главы. Разложение античного города ускорялось ещё благодаря тому, что, несмотря на противодействие правительства, общественные городские земли переходили в частные руки. Частично их продавали, частично сдавали в так называемую «вечную», т.е. наследственную, аренду, которая делала арендаторов фактическими собственниками городских земель. К началу III века только в Африке ещё продолжалось развитие городского строя; в остальных западных провинциях он находился уже в состоянии упадка. На Востоке крупные города оказались более устойчивыми благодаря значительному развитию торговли, ремесла, меньшему распространению рабства в целом и преобладанию системы эксплуатации колонов во всех видах хозяйств. Зато в этих городах социальные противоречия, сочетаясь с оппозицией против господства Рима, выступали ещё отчётливей, чем в городах Запада. Волнения городской бедноты возникали здесь всё чаще, всё ярче вырисовывались её антиримские настроения. Вследствие этого и восточные города всё менее могли играть роль базы рабовладельческого государства.

С упадком городов ускорился рост латифундий, владельцы которых увеличивали свои земли как за счёт городов, так и за счёт обедневших соседей, скупая, забирая за долги или просто захватывая их имущество. Процесс этот шёл и на Западе и на Востоке. В латифундиях концентрировалась значительная часть земледельческого населения – посаженные на землю рабы, отпущенники, колоны, клиенты. Различия между отдельными категориями этого населения постепенно стирались. Каждый имел участок земли, который обрабатывал инвентарём, большей частью полученным от хозяина, был обязан отдавать ему часть урожая и исполнять для него определённую работу.

Такое имение становилось постепенно замкнутым целым, со своим рынком, своим штатом ремесленников-рабов, обслуживавших его нужды. Колоны если не юридически, то фактически попадали во всё большую зависимость от землевладельца, который представлял их перед государством. Императоры, заинтересованные в сохранении свободного сельского населения, которое могло бы обрабатывать землю и служить в армии, и не желавшие излишнего усиления земельных магнатов, иногда запрещали требовать с колонов больше, чем было установлено договором или обычаем, но это мало помогало. Если даже в различных указах подчёркивалась разница в положении свободного колона и раба, то в сознании людей эта разница всё более стиралась. Заимодавцы, например, считали, что колон так же отвечает за долг господина, как и раб, что колон, как и раб, ничем не может владеть юридически и т.д. По мере уменьшения роли рабов в производстве и постепенного вытеснения их другими категориями производителей последние попадают под действие господствовавших при рабовладельческом строе норм, ставивших каждого работника, лишённого средств производства, на один уровень с рабом. Постепенно в таком положении оказываются всё большие массы свободного населения. Кроме колонов – арендаторов земли – в зависимость от владельцев попадали и арендаторы помещений – инквилины, платившие владельцам нередко своим трудом. Наёмный работник считался членом фамилии; как и раба, его нельзя было допрашивать по делу, ведущемуся против его господина; он не мог судиться с нанимателем; как и раба, его не брали в армию. Естественно, что все эти зависимые люди, так же как и рабы, были мало заинтересованы в результатах своего труда.

Накопившиеся к тому времени технические усовершенствования, достижения тогдашней агрономической науки, требовавшей тщательного ухода за растениями и животными и известных знаний от земледельца, могли быть полностью применены и развиваться далее только при условии, что работник будет заинтересован в своём труде. Но ни рабы, ни свободные, по своему положению во многом сближавшиеся с рабами, такой заинтересованности в труде иметь не могли, и все попытки рабовладельцев и земледельцев создать её особого успеха не имели. Производственные отношения становились тормозом развития производительных сил, начинался кризис самого рабовладельческого способа производства. Производительность труда катастрофически падала, земли пустели. Многие уходили в леса, пустыни, за границы империи или к разбойникам, нередко выступавшими носителями стихийного протеста против эксплуататорских классов и рабовладельческой империи. Борьба за рабочую силу становится теперь столь же острой, как во времена республики и ранней империи борьба за землю. Существование огромных императорских доменов, где рабы и колоны могли получить некоторые льготы, создавало опасную конкуренцию для владельцев латифундий. С другой стороны, императорские колоны, надеясь найти у сильных людей защиту от притеснения императорских управителей и чиновников, уходили иногда на земли крупных собственников. В поисках рабочей силы последние прибегали ко всевозможным ухищрениям – выкупали пленных с тем, чтобы те работали на них, пока не возместят выкуп, брали у должников детей в качестве залога, покупали свободных бедняков, предпочитавших рабство голодной смерти. Эти сделки в корне противоречили основам римского права, не признававшего продажу свободного в рабство, и неоднократно запрещались императорами, но изжить их не удалось.

Обострение социальных противоречий.

В таких условиях снова до крайности обострились социальные противоречия. Эксплуатируемые массы, к которым теперь равно принадлежали рабы, колоны, городская беднота, разоряющиеся крестьяне, готовы были восстать. Муниципальные землевладельцы хотели, чтобы правительство защищало их от земельных магнатов, помогало городам и охраняло городскую автономию. Крупная землевладельческая знать добивалась передачи в её руки императорских сальтусов. В лице императора она хотела иметь главным образом военачальника, который содержал бы сильную армию, обеспечивал бы знать рабочей силой за счёт пленных «варваров» и держал бы в повиновении ненавистную ей «чернь».

На последнем особенно настаивала аристократия восточных провинций, обеспокоенная городскими волнениями. «Свобода черни – гибель лучших»,- писал историк начала III века Дион Кассий, крупный землевладелец Вифинии, сенатор и консуляр. В эту программу входили: полное уничтожение городской автономии; подавление всякой самостоятельной мысли, что должно было достигаться однотипным обязательным государственным образованием и изгнанием философов и религиозных проповедников; беспощадная расправа со всякими мятежниками; сильная власть императора, опирающегося на «лучших», т.е. самых богатых людей. Западная знать, ещё не испытавшая к началу III века всей силы сопротивления масс, наоборот, была против укрепления центральной власти, предпочитая некоторую самостоятельность. При известных условиях она готова была даже отпасть от Рима и устроиться независимо.

К этим противоречиям прибавилось и ослабление связи между отдельными частями империи. За первые два века в ряде провинций развилось сельское хозяйство и создалось собственное ремесло, сделавшее их независимыми от ввоза. Рост не связанных с рынком латифундий, где жило много ремесленников, обслуживавших нужды господ и колонов, также вёл к упадку торговли. Всё это способствовало укреплению местных элементов. Снова возрождаются местные языки; оживляются местные культуры, местные традиции. В Галлии вместо роскошной керамики, повторявшей арретинскую, изготовляется посуда старого кельтского образца. В Дакии родители, носившие римские имена, называют своих сыновей в честь старых дакийских правителей Регебалами и Децебалами; в Сирии и Египте возрождается литература на местных языках. В восточных провинциях всё более крепнут проперсидские симпатии. Низы искали в союзе с персами защиты от римского гнёта, богатые купцы – т )