Когда для эмигрантской печати большевистская Россия утвердилась в качестве факта, Петербургу припомнили его грехи европеизма. Вновь на первый план выходит антитеза города и страны. Невская столица опять воспринимается как самоотчужденная Россия, но именно в этом качестве- и как русский город по преимуществу. В философском романе Ф.А. Степуна «Николай Переслегин», с героями которого автор состоит в сложных отношениях притяжения-отталкивания, говорится: «Какой великий, блистательный, несмотря на свою единственную в мире юность, какой вечный город. Такой же вечный, как сам древний Рим. И как нелепа мысль, что Петербург более русский город, чем Москва <…>. Только в России есть своя анти- Россия:Петербург<…>. И в этом смысле он самый характерный русский город»//.

Еще одной показательной работой этого периода является работа Г.П. Федотова «Три столицы». Федотов воссоздает картину киевско – азийско – западной Империи, соединившей в своих географических и исторических горизонтах духовный опыт и государственность рас- антиподов и племен- родичей, наций- врагов и народов- друзей . Результатом этого синтеза стало формирование в России культурных центров, более азиатских, чем сама Азия(Москва), и более европейских, чем сама Европа(Петербург). Полемическое заострение мысли о двух «соблазнах» постигших отечество («азиатский соблазн Москвы «европейский - Петербурга) нужно русскому мыслителю, чтобы, во-первых, объявить итоговую русскую ментальность «псевдоформой», а, во-вторых, чтобы указать выход из тупиковой, как кажется Г.П. Федотову, ситуации.

Федотов предлагает нам вспомнить о святых холмах Киева, ибо «здесь заря русского христианства восточного, сочетающего в своем искусстве заветы эллинизма и Азии». Коль скоро, полагает Г.П.Федотов, «лихорадящий Петербург и обломовская Москва, – дорогие покойники; пусть святая София Киевская «третьей столицы» напомнит нам об утраченной чистоте греческого православия и спасет нас как от гордого национального самодавления (наследия Москвы), так и от латинского цивилизаторства (наследия Петербурга)».

В заключение своей работы Исупов рассуждает о Петербурге. Он считает, что в связи с тем, что Петербург дождался возвращения себе исторического имени, страх и ужас перед будущим преодолевался в историческом катарсисе. Петербургский Апокалипсис не завершается, он стал живой эсхатологией надежды.

Вторая работа по данной проблематике принадлежит М. Кагану и называется «Град Петров в истории русской культуры». Работа посвящена, прежде всего, Петербургу, однако, вполне закономерным является тот факт, что в работе Петербург противопоставляется Москве.

Первая особенность культуры Петербурга, по внутренней логике петровских реформ, по мнению автора - ее десакрализированный, светски политизированный характер. Первый построенный в Петербурге собор был элементом военно-политического комплекса – Петропавловской крепости, и в дальнейшем новая столица противопоставляла себя перенасыщенной церквами Москве сравнительно редкими, не определявшими ее градостроительной структуры храмами.

Оценивая осуществленную Петром реформу образования, Г. Плеханов отметил, что в Московской Руси оно «имело духовный характер и, за самыми редкими исключениями, составляло монополию духовенства, учившегося редко, мало, неохотно. Петровская реформа, так или иначе, отдала в изучение новый общественный класс, и, заставив его приобретать знания, относящиеся к земной, а не к небесной жизни, привила своим лучшим деятелям твердое убеждение о том, что учиться надо постоянно, много и усердно». ?

Одним из характернейших признаков десакрализации культуры в петровское время – воспитание привычки к светскому искусству как части образа жизни. Внедрение в быт портретов было художественным выражением нового типа сознания, складывавшегося в Петербурге. « Петр всячески поощряет и даже вменяет в обязанность приближенным иметь в своих домах портреты. Со временем эта привычка укореняется…» Вообще население Петербурга охотно тянулось к светской жизни, религиозные сочинения здесь шли не так бойко как в Москве.

Одним из важных М. Каган также считает вопрос, касающийся европеизации русской культуры. Петра многие считали беззаветным западником. Автор говорит о том, что это были несправедливые обвинения. Он стремился не переносить в Россию « готовые плоды чужого знания и опыта, а пересаживать самые корни на свою почву, чтобы они дома производили свои плоды». Петр считал необходимым усваивать все, что было полезно России, где бы не произрастали эти иноземные плоды. Следует иметь в виду, что проблема связи России с миром возникла задолго до того, как ПетрI открыл «окно в Европу». Западное влияние сталкивалось с господствовавшим традиционным восточным – греческим или византийским, которое имело религиозно-нравственный характер и захватывало все общество сверху донизу.

Привлечение множества иноземных техников, офицеров и солдат, купцов, отмечает Ключевский, привело к тому, что еще в XVI веке, при И.Грозном, под Москвой выросла немецкая слобода, позже разгромленная; вновь возродившись в значительный и благоустроенный городок с прямыми улицами и переулками, с красивыми деревянными домиками, с лютеранскими и реформаторскими церквами и немецкой школой. Естественно, что немецкое поселение и стало проводником западноевропейской культуры в московской жизни, в которую все шире проникали заимствованные на западе развлечения, игры, театральные зрелища.

Наиболее ярко различия между Москвой и Петербургом можно проследить на стилевом уровне. В частности, Каган, говоря об искусстве XVIII века отмечает, что в Петербурге сложился и достиг художественной вершины классицизм. Классицизм был наиболее органичен для петербургской архитектуры; четкая планировка, прямые улицы, строго очерченные площади требовали соответствующего решения зданий, потому даже барочная архитектура оказывалась здесь относительно сдержанной в использовании для нее экспрессивных и декоративных средств (позднее петербургский ампир и модерн не допустит свойственного им в европейских городах неумеренного употребления пластического и живописного декора).

В этой духовной атмосфере не мог укорениться сентиментализм, столь органичный в Москве, где он обрел благодатную почву, утвердился в журнале «Полезные увеселения, а затем и в ряде других изданий распространил свое влияние на всю русскую культуру благодаря деятельности М.Хераскова, Н.Карамзина.

Классицизм имел «опорной базой» столицу, потому что государственной идеологии нужен был характерный для этого стиля способ обоснования приоритета долга, политического разума над чувством; Москва же искавшая защиты от деспотизма абсолютистской государственности, противопоставляла ей и традиционные религиозные ценности и ценности частной жизни, семьи, быта, находя в сентиментализме удовлетворения этой духовной потребности.

Однако если только в XVIII веке диалог двух столиц только набирает скорость, то уже в 30-х-40-х годах XIX века Москва и Петербург оказываются в центре полемических схваток. Как считал исследователь Г.Стернин, в это время критическая мысль настойчиво проводила рукой между Москвой и Петербургом: назвать того или иного графика или живописца «петербуржцем» означало дать ему совершенно определенную характеристику, указать на его принадлежность к «мирискусническому» лагерю и тем самым противопоставить его представителям московской школы».

И действительно, современники постоянно пользуются такими выражениями как «петербургская атмосфера» и «московские настроения». А.Бенуа писал, например, об А.Васнецове: «Он весь – Москва, он весь Византия», и потому у него «слишком мало связей с современной Россией», которая «озападилась». Несколько лет спустя в статье, посвященной различиям в художественной жизни Москвы и Петербурга, А.Бенуа обобщал, словно подхватывая вековую традицию сопоставления двух российских городов: «Москва богаче нас жизненными силами, она мощнее, красочнее, она будет всегда доставлять русскому искусству лучшие таланты, она способна сложить особые, чисто русские характеры, дать раскинуться смелости русской мысли. Но Москве чужд дух дисциплины…», Петербург же «угрюм, молчалив, сдержан и корректен. Он располагает к крайней индивидуализации, к выработке чрезвычайного самоопределения, и в то же время (в особенности в сопоставлении с Москвой) в нем живет какой-то европеизм . Я люблю Петербург именно за то, что чувствую в нем, в его почве, в его воздухе какую-то большую строгую силу, великую предопределенность"- служить России «уздой и рулем». )