деть страну дикую, варварскую, насильственно цивилизованную злым гением

Петра, восточную деспотию, которая ещё находится на стадии завоевательных

войн и живёт воспоминаниями о набегах, увидеть нацию, которой чужд “ мо-

ральный элемент”. Не потому ли, ничуть не стесняясь, он пишет, что “северные варвары” ему “приятнее южных обезьян”, что русские – “почти люди”, но что

они – “грязные, как лапландцы, невежественные, как дикари”.

Цитаты можно продолжить, но и без того очевидно, что Кюстин ничего

не понял в том, что составляло душу и сердце русской жизни, поэтому русские

для него – вместилище всех пороков, хотя внешне “прекрасны как ангелы”. На-

род в целом дик, необуздан, быт его ужасен – невозможно войти в избу без то-

го, чтобы не унести с собой “живые сувениры”. Даже восхищаясь ловкостью и удалью русских извозчиков, он не без сарказма замечает, что вежливо простив-

шись, они не преминут тут же, за спиной, что-нибудь да украсть.

Масштабы страны, беспредельность её равнинных пространств, приро-

да, образ правления и жизнь народа - всё непривычно взору европейца,всё разд-

ражает,внушает почти истерический страх.Но больше всего поражает Кюстина

полное отсутствие свободы, которое, по его утверждению, является наивысшей

ценностью человеческой цивилизации. “Где нет свободы, там нет души и прав-ды” – пишет он. Не находя даже зачатков свободы, он проникается отвращени-

ем ко всей стране. Мысль о рабстве, в которое она погружена, постоянно омра-

чает его восприятие. Даже видя дамскую шляпку или перчатки, он невольно

подсчитывает, сколько это могло стоить человеческих душ. Петербург он вос-

принимает прежде всего как оплот деспотизма, город, построенный на костях

рабов. “ Здесь движутся, дышат только с позволения или по приказу, поэтому

всё мрачно и имеет принуждённый вид; молчание царит в жизни и парализует

её!” Архитектура северной столицы, как и всё, что сотворено железной волей

Петра, для Кюстина – жалкое и почти уродливое подражание античным и иным

образцам, абсолютно неуместное в этом страшном климате, да и сам климат –

сообщник тирании.

Вот как он описывает архитектуру города: “…Напротив дворца громад-

ная аркада прорезает полукруг строений античного образца; она служит выхо-

дом с площади и ведёт на Морскую улицу; над этим громадным сводом тор-

жественно возвышается колесница, запряжённая шестью бронзовыми лошадь-

ми в ряд и управляемая какою-то аллегорической или исторической фигурой. Не думаю, чтобы в другой стране можно было видеть что-нибудь столь же без-вкусное, как эти колоссальные ворота,открывающиеся под домом, с примыкаю-

щими к ним с боков жилищами, мещанское соседство которых не мешает счи-

тать их триумфальной аркой, благодаря монументальным претензиям русских

архитекторов. Я подошёл бы нехотя посмотреть вблизи этих позолоченных ло-

шадей, статую и колесницу; но если даже они хорошо сделаны, в чём я сомне-

ваюсь, они так плохо поставлены, что я не мог бы ими любоваться. В памятни-

ках прежде всего гармония целого побуждает любопытного изучать подробнос-

ти. Тонкость исполнения ничего не значит без красоты замысла;впрочем, в про-

изведениях русского искусства одинаково отсутствуют и та, и другая. До сих

пор это искусство сводится к терпению,оно заключается в подражании с грехом

пополам, для перенесения к себе без разбора и вкуса, всему, что изобретено в

других странах. При желании воспроизводить античную архитектуру следует

дозволять себе только копировать её, да и то в сходном местоположении. Всё

здесь очень жалко, хотя и колоссально, так как в архитектуре величие создаётся

не размерами страны, а строгостью стиля. Меня крайне удивляет здесь прист-

растие к воздушным сооружениям. При таком суровом климате – к чему порти-

ки, аркады, колоннады, перистили Афин и Рима? ” “ Скульптура под открытым

небом производит на меня здесь впечатление экзотических растений, которые

нужно убирать каждую осень; эта ложная роскошь менее всего подходит к при-

вычкам и духу народа, к его почве и климату. В стране, где бывает иногда 80

градусов разницы между зимней и летней температурой, нужно было бы отка-

заться от архитектуры тёплого климата. Но русские привыкли даже с природой

обращаться, как с рабом, и ни во что не ставить время. Упрямые подражатели, они принимают своё тщеславие за гений и думают, что призваны воспроизвести

у себя сразу и в большом размере памятники всего мира. Этот город, в котором

императрица Екатерина (sic) дала праздник, был тоже чудом; он был так же

долговечен, как хлопья снега, эти розы Сибири ” “Всё, что я до сих пор усмот-рел в созданиях русских правителей, – не любовь к искусству, а самолюбие че-

ловека ”.

По мнению Кюстина, в отсутствии в России свободы и заключается опас-

ность её для Европы, Франции, чьё поражение в войне 1812 года ещё столь па-

мятно. Нищий, приниженный народ – жертва имперских амбиций её самодер-

жавных властителей – смотрит, как кажется Кюстину, со скифской жадностью

на Запад. Угнетённый, всегда мечтает поработить других…

Сердце России – Москва – поражает путешественника. “ Знаете ли вы, что такое кремлёвские стены? – вопрошает он . – Слово “ стены ” даёт вам

представление о вещи слишком обыкновенной, слишком жалкой, что вводит

вас в заблуждение; стены Кремля – это горная цепь. Это цитадель, построенная

на рубеже Европы и Азии, в сравнении с обыкновенными укреплениями то же,

что Альпы в сравнении с нашими холмами: Кремль – Монблан крепостей.Если

бы гигант, зовущийся русской империей, имел бы сердце, я сказал бы, что

Кремль – сердце этого чудовища, он – голова его”.

Однако, узнав, что Николай Первый предполагает перестроить кое-что в

Кремле, чтобы сделать своё жилище там удобнее, Кюстин пишет с возмущени-

ем: “ Но спросили ли вы себя, не испортит ли это улучшение единственный в

мире ensemble старинных зданий священной крепости?” И далее: “И я,пришед-

ший в Кремль, чтобы увидеть порчу этого исторического чуда, я присутствую

при нечестивом деле, не смея испустить ни одного скорбного вопля, не требуя

во имя истории, во имя искусства и вкуса сохранения старых памятников,обре-

чённых на исчезновение под скороспелыми измышлениями современной архи-

тектуры…”

Тонкий художник, изысканный стилист, Кюстин сгущает краски, созда-

вая гиперболизический образ России, которому нельзя отказать в цельности.

Эмоциональные, экспрессивные описания иллюстрируют мысль автора, его не

волнует “ мелочная ” достоверность, поскольку ему кажется, что он выражает

глубинную суть явлений. Между тем читаешь книгу и понимаешь: Кюстин и не

подръозревал, сколь могучая духовная сила зреет в этой, с его точки зрения, ди-

кой , варварской стране, что близко уже время таких властителей дум, как Толс-

той, Достоевский. Невольно попадая под обаяние русского человека, чувствуя в

нём нечто сокрытое для него, Кюстин даже не пытается разобраться в этом

смутном ощущении, не замечает теплоты братских отношений между людьми,

- он видит прежде всего лукавого и коварного раба.

Для современного читателя, знающего, что такое сталинское уравни-

тельное рабство, чтение этой книги – соль на раны, ведь некоторые пророчества

Кюстина о будущем России сбылись совсем не в 19, а в 20 веке.Надо было быть

по меньшей мере смелым человеком, чтобы с такой обескураживающей откро-

венностью высказаться о великой державе, которая и полтора века назад влияла

на судьбы Европы. Кюстин понимал, что свобода и благоденствие всего челове-

чества будут возможны, если они будут реализованы в России. Эта мысль оста-

ётся актуальной и в наши дни.

Из всех многочисленных путешественников – иностранцев, оставивших

cвои воспоминания о Николаевской России, наибольшее впечатление и за гра-

ницей, и унас произвёл маркиз де Кюстин. Вдумчивый и тонкий наблюдатель, )