Только потом выяснилось, что станция Гнездово находилась в 3-х км. от места массового убийства пленных, в той части катынского леса, которую местные жители называют «Косогоры». На расстоянии 3-х км. пистолетные выстрелы уже не слышны. Профессор Свяневич говорит, что ему даже в голову не приходило, что офицеров неподалеку расстреливают. «Я не подозревал, что в тот момент, в сиянии такого весеннего дня расстреливали людей», — пишет он. В полдень «черный ворон» доставил профессора Свяневича в Смоленск, в городскую тюрьму, откуда его вскоре перевезли в Москву, на Лубянку.

Все без исключения товарищи проф. Свяневича по несчастью из 18-го этапа 29 апреля 1940 года были найдены в катынских могилах. Почему же он единственный уцелел? Сам он не может дать удовлетворительный ответ на этот вопрос. Ведь, если по каким-то причинам ему предполагалось сохранить жизнь, в таком случае профессора надлежало включить в один из этапов, направленных в Павлищев бор. Может быть, произошла ошибка, может быть, в последний момент сообразили, что в эшелоне смертников находится человек, нужный Москве для дальнейшего следствия. Профессор Свяневич предполагает, что его собирались судить за его работу по изучению экономики СССР как опасного шпиона. Объяснение это нельзя считать удовлетворительным. При всей иррациональности многих смертных приговоров в СССР трудно предположить, что человека, особенно «отягощенного составом преступления» против СССР, не расстреляли только потому, что хотели посадить на скамью подсудимых. Разгадка, как кажется, кроется в другом: проф. Свяневич был крупным специалистом по тоталитарной экономике, прежде всего по экономике Третьего Рейха, и как таковой мог быть использован советской разведкой. Именно этим можно объяснить его неожиданное спасение после ошибочного включения в эшелон смертников.

Тот факт, что Станислав Свяневич пережил советские тюрьмы и сегодня живет на Западе, имеет неоценимое значение для исследования Катынского дела. Он единственный польский офицер, который в момент катынского расстрела находился в 3-х км. от места преступления и собственными глазами видел, как людей уводили на казнь. Еще раз следует подчеркнуть: Станислав Свяневич — уникальный свидетель. Это имеет особенно важное значение, так как после войны (и даже в последние годы) стали распространяться фантастические слухи о спасении якобы одного-двух «недострелянных» в Катыни офицеров, которым ночью удалось выползти из не засыпанных еще могил и таким образом спастись. Эти слухи были использованы в сенсационных романах, вышедших в Англии и США. Даже в Польше можно встретить людей, утверждающих, что они «недострелянные» катынские жертвы. Все это можно считать или коммерческим использованием национальной трагедии, или просто мифоманией. Из польских военнопленных, попавших в катынский лес, никто не мог уцелеть и не уцелел.

448 уцелевших пребывали в Грязовце вплоть до начала Великой Отечественной войны 1941 года. В лагере стали возникать различные группы и группировки, выделилась даже небольшая группа офицеров во главе с полковником Зигмунтом Берлингом, готовая сотрудничать с советским правительством. Эту группу в октябре 1940 года перевезли в Москву. С ней разговаривали высшие чины НКВД во главе с Берией и Меркуловым. Отношения между СССР и фашистской Германией с конца 1939 года начали ухудшаться, и кремлевские вожди впервые стали допускать возможность войны с Гитлером. Группа польских офицеров, выразившая согласие на сотрудничество с СССР, должна была стать ядром небольшой польской армии, основой будущих коммунистических сил, главной задачей которых было бы создание в Польше режима, послушного воле Москвы. Как пишет в своих мемуарах Юзеф Чапский, ссылаясь на трех свидетелей беседы, имевшей место между Берией и Меркуловым с одной стороны и Берлингом с другой, (полковников Евстахия Горчинского, Леона Букоемского и Леона Тыжинского) будущий главнокомандующий польской армии в СССР потребовал, чтобы в создаваемую армию могли вступать все поляки, вне зависимости от их политических взглядов, добавив при этом: «Для этой армии у нас имеются замечательные кадры в лагерях Козельска и Старобельска».

И тут Меркулов не сдержался: «Нет, эти — нет. По отношению к ним мы допустили большую ошибку».

Отстраненный от командования так называемой польской армией еще в сентябре 1944 года, генерал Зигмунт Берлинг последующие 36 лет посвятил воспоминаниям о своей роли в формировании этой армии. Он опубликовал даже отрывки из своих мемуаров, но никогда ни словом не обмолвился о судьбе своих товарищей по оружию из Козельского, Старобельского и Осташковского лагерей. В последний период своей жизни он отдавал себе отчет в том, что с его смертью исчезнет важный раздел истории уничтожения польских офицеров в СССР в 1940 году. И если публикация фактов, известных ему на основании личного опыта и общения с советскими офицерами, была невозможна в Польше, его прямым долгом было передать эту информацию на Запад. К сожалению, Зигмунт Берлинг ничего подобного не сделал. Он умер с совестью, отягощенной не только изменой чести польского мундира (вступив в чужую армию без согласия на то правительства в изгнании, он принял генеральское звание не от польских властей), но и, прежде всего, виной в умалчивании правды об обстоятельствах преступления, жертвами которого были его товарищи по оружию.

Расследование и политика

22 июня 1941 года Гитлер напал на Советский Союз, начав войну со своим вернейшим союзником и порвав тем самым пакт о ненападении. Война эта коренным образом изменила к худшему шансы на успех польского дела, так как обе англосаксонские державы (сначала Великобритания, а потом и США) вступили в союз с СССР. Тем не менее, такой поворот истории позволил предпринять шаги, направленные на освобождение из советских лагерей, тюрем и ссылок хотя бы части поляков. 30 июля генерал Сикорский подписал с советским послом Майским договор о сотрудничестве, «аннулирующий» (как это выяснилось позднее, только на словах) пакт Риббентропа-Молотова и дарующий полякам в СССР «амнистию». Опрометчиво принятая Сикорским именно такая формулировка договора вызвала негодование польской общественности и поставила в оппозицию к правительству в изгнании все те политические силы, которые считали, что термин «амнистия» приведет к зачислению польского населения в СССР в преступники, которым «даруется отпущение грехов». Был также заключен договор о создании на территории СССР польской армии. 4 августа генерал Владислав Андерс был освобожден из Лубянской тюрьмы и тотчас же приступил к формированию польских соединений из находившихся в заключении польских солдат и офицеров.

Очень скоро всплыл вопрос о 14 тысячах польских военнопленных из лагерей Козельска, Старобельска и Осташкова. Преодолевая препятствия, чинимые советскими властями, в армию генерала Андерса со всех сторон страны стали стекаться поляки, в том числе офицеры, освобожденные из лагеря в Грязовце, где кроме 400 уцелевших в 1940 году находилась большая группа офицеров, интернированных в Литве, которые после захвата этой страны Советским Союзом в середине 1940 года также попали в Козельск, уже пустующий. На службу в армию Андерса не явился, однако, ни один офицер из трех лагерей. Бывший узник Старобельска ротмистр Юзеф Чапский получил приказ организовать приемный пункт для прибывающих в армию. Вскоре его главным заданием стало выяснение судьбы пленных Козельска, Старобельска и Осташкова. Никто о них ничего не знал. На основании показаний уцелевших были составлены списки с четырьмя тысячами имен польских офицеров, «без вести пропавших в СССР». Списки эти были представлены советским властям. В течение года, однако, ответа не последовало. Возникли предположения, что военнопленные содержатся где-то на Дальнем Севере, где их используют как рабочую силу и поэтому-то местные власти не спешат с их освобождением. Поползли слухи о пребывании польских военнопленных на Колыме и даже на Земле Франца-Иосифа. Осенью 1941 года советские власти настойчиво продолжали утверждать, что все польские пленные освобождены и ни в одном лагере их нет. Некоторым образом это соответствовало действительности: живых польских офицеров уже не было ни в одном лагере. Польские же власти не могли досчитаться 10 тысяч офицеров. Было просто невероятно, что из такого большого числа людей ни один не явился на польские приемные пункты. )