Построен мотель религиозной сектой мормонов, в числе других осваивавших американский Запад. Они, собственно, и основали Туба-Сити в 1818 году, незаконно отхватив часть территории, которая по договору с правительством США была оставлена за навахо. В 1902 году Вашингтон выкупил у мормонов эту землю и снова передал ее резервации. Крепкая кирпичная кладка старого мотеля осталась от мормонов. В комнате подслеповатые окошки, колченогая мебель, рваные простыни . «Тут вроде бы другое государство»,– сказал при первом знакомстве управляющий мотеля. И добавил: «Больше похоже на Мексику, чем на Соединенные Штаты».

Однако по порядку. Автобусов или другого регулярного транспорта между Флагстаффом и Туба-Сити нет. День выдался чудесный. Снег таял вовсю. Жаркое, веселое апрельское солнце искрилось в лужах. С флагстаффского плоскогорья спустились в красноватую пустыню, где снега не было и в помине. Проехали «монумент природы» – вулкан Сансет: широкие пористые полосы застывшей лавы и вулканический пепел, осевший пухлыми холмами, у которых очертания старомодных академических ермолок. Чем дальше продвигались на север, тем меньше было кедров и сосен, и потом дорога надолго вошла в голые скалы древней пустыни. Туба-Сити – километр одной-единственной улицы, усаженной старыми вязами, с зданиями школы и больницы, домами служащих БИД – Бюро индейских дел (которое, входя в министерство внутренних дел США, опекает индейцев), учителей и врачей и офисом агентства Туба-Сити. Агентство – это тоже от Бюро индейских дел. Территориально резервация навахо делится на пять агентств (или управлений), и Туба-Сити – административный центр самого западного агентства.

Расспросив дорогу у хозяина, пешочком под вязами я зашагал на свидание с мистером Джеймсом Хоуэллом, шефом агентства Туба-Сити, самым главным местным человеком, посланцем американского правительства – «Большого Белого Отца». Был ли он предупрежден о появлении корреспондента из России в его краю? Не могу судить. Но с распростертыми объятиями не выбежал навстречу, и пробиться к начальнику этой захолустной дыры оказалось не так уж просто. Была и приемная, и секретарша. И ожидание, как будто мистер Хоуэлл без передышки ворочал государственными делами высшей важности. Не сразу подействовал мандат переправленный через секретаршу. Но для меня это была первая встреча с чиновником по индейским делам, первое испытание в резервации. Добравшись до Туба-Сити от самого Нью-Йорка, я не мог отступить.

И мистер Хоуэлл это понял. В его кабинете – чисто американский стандарт: осененный из угла звездно-полосатым флагом, поднятым на комнатном флагштоке метра в два высотой, за солидным матово поблескивающим столом орехового дерева, покачиваясь в кресле с откидывающейся мягкой высокой спинкой, сидел типичный американский чиновник, служащий американского правительства. Встав и поздоровавшись, Джеймс Хоуэлл снова расположился в кресле и, чуть отъехав, вдруг закинул на стол ноги в новеньких крепких полуботинках с толстыми кожаными подошвами, и этот, опять же типично американский, жест не рук, а ног говорил, что шеф агентства Туба-Сити, может быть, и колебался, принимать или не принимать корреспондента, но, приняв, вполне владеет собой и готов к непринужденной, с ногами на столе, беседе.

И, тем не менее, он смотрел на меня подозрительно и настороженно. И, не дав мне вопросами обозначить круг моих интересов в резервации, как будто и заранее зная этот круг, Джеймс Хоуэлл перешел в контратаку, двинув на линию прорыва самое излюбленное и самое эффективное, на его взгляд, орудие – свободу.

– Надеюсь, по дороге сюда вы обратили внимание, что у нас нет ни контрольно-пропускных пунктов, ни заграждений и заборов,– сказал он, колюче поглядывая через свой стол.– Вы заметили, где пересекли границу резервации? Не заметили? Так вот, живущие здесь индейцы – свободные люди. Они могут уехать в любой момент и в любой момент вернуться.

И, не став ходить далеко за примерами, взял примером самого себя. Нет, он не житель резервации, не навахо. Но это не столь уж существенно. В его жилах, если хотите знать, течет индейская кровь, на три восьмых он ирокез из Оклахомы, но видите – приемная с секретаршей, кабинет, должность начальника и ноги, по-американски, не по-индейски, закинутые на стол. Он воодушевился, ноги на столе уже мешали ему. Сняв их и придвинув большой блокнот желтой линованной бумаги, мистер Хоуэлл для убедительности набросал карандашом свое родословное древо, его предки повисли на ветвях небрежными квадратиками. Он пояснил, что сотрудники БИД должны непременно иметь какую-то долю индейской крови, не меньше одной четвертой. И из его слов следовало, что эта индейская часть их крови и дает им право жестко указывать остальным индейцам на главную тропу, которую рано или поздно предстоит пройти – тропу ассимиляции, растворения в американском обществе, отказа от племенной культуры, традиций, образа жизни.

Излагая это кредо, Джеймс Хоуэлл был прям и откровенен.

Потом снял телефонную трубку. – Мисс Джоргенсон? Говорит Хоуэлл. У меня здесь репортер из России. Да, да, из России. Не удивляйтесь. Покажите ему нашу школу. Что? Покажите все, что захочет увидеть. У нас ведь нет секретов, не так ли?

Он не откликнулся на мою просьбу показать индейскую деревню, которая, говорили мне, находится в двух милях от Туба-Сити,– похоже, что там были секреты. Но школу решил показать. И я поехал в школу и провел там целых три часа. Мисс Джоргенсон, директриса, не жалела времени, и ей было что показать.

Это большая хорошая школа-интернат, где дети учатся и живут. Существует около пятидесяти лет. Недавно переехала в новое просторное здание. Восьмилетняя. Бесплатная – все расходы, по старому, 1868 года, договору с племенем навахо, оплачивает федеральное правительство. Для детей навахо, живущих на территории агентства Туба-Сити. В ней учатся больше тысячи мальчиков и девочек в возрасте от шести до шестнадцати лет.

Мне показывали светлые классы и коридоры, двухэтажные ряды коек в общежитии, столовую с механизированной кухней – детей кормят три раза в день.

Мисс Джоргенсон все объясняла. Навахо не имеют своей письменности и потому изучают в школе английский язык. Им преподают арифметику и математику, ботанику, зоологию, физику, анатомию, историю. И кое-что еще, например элементарные манеры – как вести себя индейцу, очутившись в цивилизованном обществе. Их учат чистить зубы, быть опрятными в одежде, пользоваться вилкой и ножом, составлять обеденное меню и т. д. Чтобы они не потерялись и не растерялись в незнакомом огромном мире за пределами резервации, детям, пришедшим в школу из индейских хижин-хоганов, сплетенных из глины и камней, этот мир исподволь приоткрывают, их возят на экскурсии, им показывают аэропорты, железнодорожные вокзалы, магазины и вообще города – пугающие средоточия людских масс, машин, зданий, дорог. Есть фотокружок, кружок маленьких умельцев-кустарей, которые собирают камни и делают самодельные кольца, кружок индейских танцев. Спортивный зал. Библиотека .

В школе-интернате сорок два дипломированных учителя. Увы, лишь трое из них – навахо, и тут в голосе мисс Джоргенсон появились извиняющиеся нотки. Три – это мало, три – это никуда не годится, но должна вам сказать, что помощников учителей мы отбираем из индейцев. Язык навахо, кроме тех трех, учителя, увы, не знают, и в школе лишь дети разговаривают между собой на родном языке. Конечно, от этого возникают трудности, проблемы общения и понимания, не скрывала и этот секрет мисс Джоргенсон, зато педагоги в основном превосходные, преданные своему делу, из разных штатов, разных верований – католики, протестанты, мормоны, но уважают религию и традиции навахо, изучают их культуру, хотя зачем строить иллюзии, путь, который так или иначе предстоит пройти индейцам, – и тут мисс Джоргенсон вторила мистеру Хоуэллу,– это ассимиляция. И чем лучше образование, тем легче им пройти этот путь – сам по себе, что и говорить, очень и очень нелегкий.

Мисс Джоргенсон изъяснялась в любви к маленьким навахо, хвалила их природный ум и смышленость, уверяла, что только с ними она и хотела бы работать до конца дней своих,– и у меня нет оснований сомневаться в ее искренности. )