Да и как было «устоять» местным партийным работникам, если председатель Антирелигиозной комиссии ЦК ВКП(б) Е. М. Ярославский отстаивал и проводил в жизнь «антирелигиозную политику», главным содер­жанием которой было суживание круга деятельности религиозных организаций всех течений, сведение ее исключительно к отправлению религиозной обрядности, максимальное сокращение количества духовных учебных заведений и учащихся в них, монастырей и числа монашествующих в них, сокращение тиража религиоз­ных изданий, а также количества религиозных съездов и т. д. и т. п. Такие направленность и содержание «церковной политики» партии и государства отстаивал Е. М. Ярославский и в своих обращениях в Политбюро ЦК, и получал одобрение. В этих условиях немногие от­важивались спорить с «главным антирелигиозником» Но такие люди были. К примеру, П. Г Смидович, ко­торый в письме Е. М. Ярославскому в связи с обсуждением итогов II съезда Союза воинствующих безбожни­ков следующим образом выразил свое видение характе­ра «антирелигиозной деятельности»:

«Приписать правому оппортунизму терпимость к религии и ре­лигиозным пережиткам — значит вызвать целый ряд недоразуме­ний. Нетерпимостью к религии определить курс партии — это дать возможность прийти к заключению, что курс партии меняется, что начинается период открытого гонения на «религиозные убеждения»

Этот курс «нетерпимости» будет проводить многомиллионная массовая организация Союза Воинствующих Безбожников, которая должна «превратить антирелигиозную работу в широкое массовое движение».

А между тем именно в антирелигиозной работе, прежде всего важно качество, а между тем именно качество работы Союза Во­инствующих Безбожников подкузьмляет нашу политику.

Выше описанные перспективы грозят такому понижению каче­ства, что политика в этом деле полетит окончательно к черту, не говоря уже о тактике. Циркуляр ЦК «О тактичном подходе от 5.06.29 г.», который безбожниками и теперь, до осуществления вы­шеуказанных перспектив, в жизнь редко проводится. И теперь уже движение Воинствующих Безбожников часто выливается в формы стихийные и не считается с рамками революционной законности».

Очень скоро опасения и предвидения П. Г. Смидовича оправдались. Трудности, выявившиеся осенью в ходе кампании по хлебозаготовкам и по мере развер­тывания коллективизации, были отнесены на счет «ку­лацких элементов» и «служителей культа». Организуя и проводя кампании массового закрытия и сноса куль­товых зданий, прибегая к мерам административного ограничения деятельности религиозных организаций и ду­ховенства, местные партийные и советские органы стре­мились заручиться «поддержкой» центра. В адрес ВЦИК и его Комиссии они направляют многочислен­ные обращения, в которых требуют изменения Закона 1929 г., упрощения порядка закрытия культовых зда­ний и снятия с регистрации религиозных обществ, предоставления обл(край)исполкомам права окончатель­ного решения этих вопросов, особенно и прежде всего в районах «массовой коллективизации». Об аргумента­ции и настроении тех лет мы можем судить по письму административного отдела Дальневосточного краевого исполнительного комитета в НКВД (12.10.29 г.):

«Несомненно, что между верующими и неверующими в период обсуждения вопроса о здании церкви происходит борьба и, подчас, довольно значительная. Чаще всего на общих собраниях она закан­чивается победой неверующих и дело направляется дальше. Вот тут и особенно важно, чтобы дела разрешались возможно скорее и тем создавалось и упрочивалось то положение в глазах трудя­щихся, что Советская власть идет немедленно навстречу во всех их культурных начинаниях. Отсюда видно, что затяжка в разре­шении дел создает как раз обратное положение и дает возможность церковникам демонстрировать перед населением свою якобы силу и значение в глазах органов власти. Насколько это выгодно, оче­видно само собою .».

В своих обращениях в высшие инстанции местные органы власти, кроме упрощения порядка закрытия церквей, требовали и введения таких мер, как ограни­чение разъездов служителей культа, запрещение подворного обхода для сбора денег и религиозных съездов и собраний вне молитвенных зданий, закрытие «церковных библиотек» и изъятие лишней литературы в маку­латуру, ограничение деятельности епархиальных (и им подобных) управлений и постепенное их закрытие. Под­черкнем, что как эти, так и другие подобные предло­жения по ограничению деятельности религиозных орга­низаций вносились в центральные органы зачастую со ссылкой на измененную ст. 4 Конституции РСФСР. По их мнению, если гарантированная ранее конституцией «свобода религиозной пропаганды» включала в себя признание за ними подобного рода деятельности, то «свобода исповеданий» ее уже не допускала. К приме­ру, административный отдел НКВД Крымской АССР, ставя вопрос о запрещении религиозных съездов, прямо писал, что «статья 4 Конституции имеет в виду уничтожение религии», а «свободу исповеданий» нужно рас­сматривать лишь как «терпимость» к культовой дея­тельности, ограниченной церковным зданием.

НКВД поддерживал подобные настроения, и в своих инструкциях местным органам НКВД и советским работникам указывал на необходимость активизации работы на «религиозном фронте». В циркуляре председа­телям исполкомов Советов всех ступеней (16.11.1929г.) отмечалось:

«При намечающейся активизации религиозных объединений, за­частую сращивающихся с контрреволюционными элементами и ис­пользующими в этих целях свое влияние на известные прослойки трудящихся, надзору за деятельностью этих объединений должно быть уделено серьезное внимание. Между тем в адморганах это дело находится часто в руках технических сотрудников, недоста­точно ориентирующихся в тех важнейших политических задачах, ко­торые преследуются этой работой. В результате адморганы допус­кают положение, при котором религиозные объединения в своей деятельности выходят за пределы, установленные для них законом, предъявляя тенденцию участвовать в общественной жизни, иногда прикрывая нарушение закона «желанием содействовать мероприя­тиям советской власти». Каждая ошибка, допущенная адморганами в этом вопросе, широко используется церквами для усиления своего влияния на массы и подрыва авторитета советской власти».

Так заканчивался 1929 год, похоронивший идею де­мократизации и усовершенствования законодательства о культах.

Начавшийся 1930 год характеризовался продолже­нием «натиска» на религию и церковь. На местах пар­тийные и советские работники, стремясь ускорить про­цесс «изживания религии», прибегали повсеместно к не­законным административным мерам: закрывали церк­ви, изымали культовое и иное имущество, арестовыва­ли служителей культа и не допускали их на «свою» территорию, снимали колокола и изымали у верующих иконы из домов, запугивая введением специального на­логи на них.

Комиссия не могла долго «игнорировать» требова­ния местных партийных и советских органов, которым даже закон 1929 г, показался недостаточно жестким. Под давлением сложившихся обстоятельств она на за­седании 6 февраля 1930 г. принимает решение: «При­знать, что в связи с развертыванием кампании по за­крытию молитвенных зданий закон об отделении церкви от государства от 8 апреля 1929 г. подлежит пере­смотру в сторону упрощения процесса закрытия и уве­личения радиуса прихода». Тогда же право окончатель­ного решения вопроса о закрытии культовых зданий бы­ло передано краевым и областным Советам, что, ко­нечно, развязывало «местную инициативу» и вместе с тем в значительной степени ограничивало возможности Комиссии по контролю за соблюдением законов, пре­вращало ее в «регистратора» и «свидетеля» процесса «изживания религиозности».

Еще одним откликом на «злобу дня» стало поста­новление ЦИКа и СНК СССР «О борьбе с контррево­люционными элементами в руководящих органах рели­гиозных объединений» (11.02.30 г.), принятое, как ут­верждалось в документе, в «целях борьбы с попытками враждебных элементов использовать религиозные объединения для ведения контрреволюционной работы» Правительствам союзных республик было предложено при регистрации органов церковного управления исключать из них «кулаков, лишенцев и иных враждебных советской власти лиц» и отказывать в регистрации тем религиозным объединениям, где не соблюдено данное условие. )