Но Бисмарк настаивал на своем. Не являясь противником превентивной войны, он считал, что нельзя начинать войну преждевременно и что для обеспечения конечного успеха необходима дипломатическая подготовка в международной области. Мольтке, не сбрасывая политический фактор со счетов стратегии, решающее значение придавал военной мощи прусской армии. В ответ на аргументацию Бисмарка он холодно заявил: ”Точка зрения Бисмарка безупречна, однако в свое время она будет стоить нам много человеческих жизней” [6, 70]. В конце концов, бисмарковская дипломатия обеспечила прусской стратегии возможность проведения войны на одном фронте — в условиях нейтралитета всех европейских государств.

В предстоящей войне с Францией, считал Бисмарк, важно было использовать такой повод, который, раскрыв агрессивные устремления правительства Наполеона III, закрепил бы нейтралитет держав в интересах прусского милитаризма. С этой целью летом 1870 г., когда военная подготовка Пруссии была завершена, Бисмарк решил использовать спор с Францией, возникший по вопросу об избрании на вакантный королевский престол в Испании принца Леопольда — одного из отпрысков династии Гогенцоллерн-Зигмаринген. Избрание этого захудалого немецкого принца вызвало решительный протест Наполеона III. Французское правительство дало довольно ясно понять, что при господстве династии Гогенцоллернов у восточной границы Франции оно не может допустить ее господства также и на южной границе [1, 77] .

Так возник дипломатический конфликт. Разжигаемый прессой, он вскоре принял острые формы: обе стороны — правительства Франции и Пруссии — явно стремились к тому, чтобы под предлогом защиты ”национальной чести” довести дело до столкновения. Но если прусское правительство действовало ловко и осторожно, то французское правительство в надежде поднять свой престиж громко и угрожающе рычало, предпринимая такие дипломатические шаги, которые неизменно приближали его к военной развязке.

Уверенная в том, что прусская армия хорошо подготовилась к столкновению с Францией, бисмарковская дипломатия тщательно следила за всеми шагами Второй империи в области внешней политики и при этом удачно расставляла не ее пути ловушки. Когда Бенедетти, французский посол в Берлине, осенью 1869 г. запросил Бисмарка, правда ли, что Пруссия настаивает на кандидатуре принца Леопольда, он получил ответ, что ни прусское правительство, ни сам король Вильгельм ни в какой степени не причастны к выдвижению этой кандидатуры [14, 137].

Старый прусский король действительно ничего не знал о дипломатических интригах, которые плелись у него за спиной, а когда узнал о них (только в феврале 1879 г.), поспешил заявить своему министру-президенту, что вовсе не собирается поддерживать гогенцоллернскую кандидатуру на испанский престол. Тогда Бисмарк призвал на помощь самые влиятельные фигуры прусского милитаризма — генералов Мольтке и Рона. Совместными усилиями им удалось убедить короля, что тот должен выполнить свой ”прусско-патриотической долг”.

Когда в результате закулисных интриг кандидатура Леопольда всплыла вторично, французское правительство устами Грамона, министра иностранных дел, громогласно заявило, что оно ”выполнит свой долг”, выполнит ”без колебаний и без слабости” [7, 763]. Это была открытая, недвусмысленная военная угроза по адресу Пруссии — угроза, которая могла только обрадовать Бисмарка и всю прусско-милитаристскую клику: правительство Второй империи как бы само устремлялось в подготовленную для него пропасть.

Вскоре, однако, стало известно, что ничтожный принц, испугавшись роли, которую он помимо своего желания стал занимать в делах большой европейской политики, готов отказаться от своих претензий на испанскую корону, а прусский король, испугавшись перспективы новой войны, ведет в Эмсе переговоры с французским послом Бенедетти о путях, которые могли бы привести к устранению спора. Окончательного ответа король не дал, ссылаясь на то, что еще не имеет формального заявления принца Леопольда. Французское правительство решило играть ва-банк. ”Мы должны начинать — телеграфировал Грамон Бенедетти.—Если король не прикажет принцу подать в отставку, это будет немедленная война”. Вскоре заявление принца было получено, и, стремясь избежать конфликта, король уведомил об этом Бенедетти. Правда, французский посол потребовал, чтобы прусский король дал обязательство ”на все времена никогда не давать согласия, если бы Гогенцоллерны вновь выдвинули свою кандидатуру”. Но Вильгельм уклонился от каких-либо обязательств, ссылаясь на то, что переговоры между правительствами могут быть продолжены в Берлине.

Узнав о ходе переговоров в Эмсе, Бисмарк пришел в ярость. 13 июля 1870 года он пригласил к себе начальника Большого штаба генерала Мольтке и военного министра генерала Роона, чтобы сообщить им о своем намерении уйти в отставку, в случае если ему не удастся заставить короля изменить свою позицию и включиться в его политику провоцирования Франции. Он явно рассчитывал, что Роон и Мольтке, которые давно стремились к войне с Францией, окажут ему полную поддержку. Милитаристский триумфат был полностью восстановлен.

Во время беседы из Эмса поступила депеша, в которой сообщалось о последних переговорах Вильгельма с Бенедетти. Ознакомившись с ее текстом, Бисмарк решил, что на французскую провокацию следует ответить провокацией, которая сделала бы войну неизбежной. Еще раз спросив Мольтке и Роона, готовы ли они к войне, и получив утвердительный ответ, Бисмарк, тут же сократив текст депеши, придал ей противоположный смысл, нарочито оскорбительный для французского правительства. Ознакомившись с бисмарковской манипуляцией, прусские генералы пришли в полный восторг. "Так-то звучит совсем иначе, — сказал Мольтке, — прежде она звучала сигналом к отступлению, теперь фанфарой, отвечающей на вызов”. А генерал Роон радостно воскликнул: ”Старый бог еще жив и не даст нам осрамиться”. Так прусский милитаризм и его дипломатия достигли своей цели: путем фальсификации эмской депеши Бисмарк спровоцировал Наполеона 111 на объявление Пруссии войны.

Война с Францией — давнишняя мечта прусского милитаризма — началась. Прусская армия устремилась на запад и вскоре нанесла противнику сильные удары. Седан пал, Наполеон 111 был взят в плен, его обанкротившийся режим рухнул под натиском народа. Мольтке решил, что нужно использовать успех и добиться полного триумфа прусского милитаризма — уничтожения французской армии. В эти дни он больше всего опасался, как бы политические и дипломатические мотивы не задержали дальнейшего продвижения прусской армии и не привели, как это уже было в 1866 году, к прекращению военных действий и к перемирию. ”Во время войны, — говорил он, — моя рука становится железной”. Он не хотел, чтобы какие-либо мотивы или обстоятельства размягчили ее. Поэтому-то он так пристально следил за деятельностью Бисмарка, опасаясь, как бы тот не вздумал искать путей к соглашению с французским правительством, пришедшим на смену Наполеону 111.

Если Бисмарк считал, что в интересах Германии скорейшее завершение победоносной войны и подписания перемирия, то Мольте решил, что нужно предложить Франции такие условия капитуляции, которые дали бы возможность открыть против нее новые военные действия. 14 января он представил на утверждение своему королю следующий проект капитуляции Франции: сдача в плен все вооруженных сил, находящихся в районе Парижа; отвод на территорию Германии всех французских линейных войск и мобильной гвардии; сдача Парижа , его укреплений со всем снаряжением, оружием и знаменами; оккупация Парижа германскими войсками и кроме того уплата им контрибуции в размере 500 миллионов марок и возмещение Пруссии военных расходов в размере 4 миллиардов франков.

Раньше Бисмарк считал, что разработка военных условий перемирия является пререгативой Большого генерального штаба. Но теперь, узнав, каковы эти условия, он поспешил представить королю меморандум, в котором решительно выступил против условий, выработанных Мольтке. Он выступил вовсе не потому, что собирался облегчить положение Франции, а потому, что понимал, в какую опасность эти условия ввергают складывающуюся при помощи ”крови и железа” Германскую империю. Мольтке был бы рад, если бы Франция не приняла навязываемых ей условий; в таком случае можно было бы продолжить войну, оккупировать всю Францию вплоть до ее южных границ и таким образом продиктовать ей безусловную капитуляцию. Это означало бы, что Франция повержена в прах, прекращает свое самостоятельное существование и надолго, если не навсегда, перестает быть фактором европейской политики. )