После того, как прусская армия разгромила основные силы Франции, 18 января 1871 года в Версале, в парадном зале Людовика Х1У, король Пруссии был провозглашен германским императором. На торжественной церемонии присутствовали только германские государи и высший генералитет. По этому случаю и Бисмарк облачился в кирасирский мундир. Даже организованная полицией депутация от ”народа” не была допущена в Версаль и, таким образом, начальник тайной полиции Штибер, как он не без иронии говорил, оказался там ”единственным представителем штатской части германского населения”.

Так на территории Франции, на глазах у поверженного противника было завершено образование германской империи. То был триумф прусско-германского милитаризма. В последствии на фронтоне выстроенного здания рейхстага была выбита надпись ”Немецкому народу”, но ни рейхстаг, ни тем более эта надпись ничего не могли изменить в государственном механизме опруссаченной Германии: то был, по выражению К. Маркса, ”обшитый парламентскими формами, смешанный с феодальными придатками и в то же время уже находящийся под влиянием буржуазии, бюрократически сколоченный, полицейски охраняемый военный деспотизм”.

Во вновь созданной империи крупнейшую роль продолжал играть прусский генеральный штаб. Создавая имперские учреждения, Бисмарк не счел нужным его реорганизовать, наделив его общегерманскими чертами. Нет, Большой генеральный штаб оставался прусским учреждением, и это должно было придать в глазах современников особую, как бы мистическую силу прусско-милитаристскому духу Германской империи. Было что-то угрожающее и символическое в том, что напротив огромного серого здания юнкерско-буржуазного рейхстага, с трибуны которого раздавались и голоса представителей немецкого рабочего класса, голоса будущей демократической Германии, на Королевской площади, позади Бранденбургских ворот, было воздвигнуто большое новое здание прусского генерального штаба. Здесь был расположен мозг прусско-германского милитаризма, все клетки которого дисциплинированно и слаженно создавали многочисленные варианты стратегических планов войны.

Германская империя, воссоединенная под эгидой прусской династии Гогенцоллернов, с первого же дня своего существования предстала как милитаристская держава, претендующая играть большую роль в европейском концерте держав. Военный разгром во Франции сразу изменил соотношение сил в этом концерте, и вопрос заключался в том, в какой степени и на какой основе германский милитаризм утвердил свое превосходство и удастся ли низвести Францию до уровня германского вассала, сделать ее окончательно беспомощной в военном и политическом отношении?.

Именно этот вопрос оставался предметом борьбы в лагере прусско-германского милитаризма между Бисмарком и Мольке. Сначала начальник генерального штаба настаивал на своих крайних требованиях, заявляя, что он должен иметь такие же права и полномочия, как и рейхсканцлер, по крайней мере во время войны. Бисмарк был не из тех, кто поступался своими прерогативами. И раньше, и позднее он не раз бросал вызов политическим партиям, ландтагу и рейхстагу. Однако бросить вызов Мольтке и генералитету он не решился. Да в этом и не было нужды. Взяв в свои руки переговоры с представителями французского правительства, он предъявил им такие жестокие условия перемирия, которые не могли не удовлетворить и наиболее агрессивные круги прусско-германского милитаризма, однако он предъявил их в форме конвенции, а не условий полной капитуляции.

2 Дипломатические решения германского вопроса в Европе

После бурных событий 1848-1850 гг. в активной дипломатической деятельности Великобритании по отношению к Пруссии и другим германским государствам наступило затишье. Германская тематика значительно реже стала звучать в британских правительственных и общественных кругах, крупнейшие газеты и журналы ограничивались преимущественно информацией о положении дел в германии. Причина таких изменений заключалась в том, что в 50-е годы немецкое объединительное движение не проявляло себя активным образом.

С точки зрения европейской внешней политики германский национальный вопрос оказался заслоненным более важными и чрезвычайными делами, его острота в 50-е годы и влияние на международную явно уменьшилась. В 1853 г. вспыхнула Крымская война, показавшая всю глубину и неустранимость англо-русских и франко-русских противоречий на Балканах и в Турции. В конце 50-х годов произошло обострение итальянской проблемы, вызвавшее австро-итало-французскую войну.

И все же англо-германские отношения в этот период существовали. Английские кабинеты независимо от их партийности осуществляли дипломатическую деятельность с таким расчетом, чтобы обеспечить Великобритании благожелательную позицию германских государств, и прежде всего Пруссии, в сложных континентальных конфликтах, использовать их в интересах английской буржуазии при большой европейской игре. Таким образом, выполняя подсобную роль, взаимоотношения Англии и германских государств в 50-е и начале 60-х годов представляли собой, тем не менее, неотъемлемый элемент международной жизни континента, чаще косвенно и реже напрямую затрагивая вопросы немецкого объединения.

Крымская война, ее дипломатическая подготовка и активные усилия воюющих держав по привлечению на свою сторону союзников существенно отразилось на состоянии и характере англо-прусских отношений.

С первых дней обострения восточного вопроса британская дипломатия начала соответствующую обработку прусского правительства и Союзного сейма во Франкфурте-на-Майне. 16 января 1854 г. Пальмерстон, занимавший пост министра внутренних дел в коалиционном правительстве Г. Абердина, настаивал на том, что ”совершенно необходимо потребовать от Пруссии заявить о своей позиции и встать на ту или другую сторону” [15, 58]. В таком же духе высказывалась буржуазная печать Англии. Австрия и Пруссия ”не позволят остаться нейтральными, — писал лондонский еженедельник. — Они должны сделать выбор или понести наказание” [15, 58].

Создавшаяся ситуация была весьма тревожна для Пруссии и требовала от ее руководства особой осторожности. Нельзя было допустить втягивания страны во враждебные России действия и в то же время необходимо было сохранить нормальные отношения с Англией и Францией, памятуя о предстоящих задачах объединения под гегемонией Пруссии всех германских земель и о неизбежности поэтому новых осложнений с Австрией. Зимой 1853 года Пруссия старалась не отрываться от ”европейского концерта”, проявляя большую активность в попытках мирного урегулирования русско-турецкого конфликта. 5 декабря прусский представитель вместе с английским, французским и австрийским дипломатами подписал в Вене ноту о возможных условиях начала мирных переговоров Росси и Турции . Показательно в этой связи предписание министра-президента Пруссии фон Мантейфеля послу в Вене Т. Арниму ” Тщательно избегать всякой видимости поддержки России и не отклоняться формально от западных держав” [15, 59].

В самой прусской монархии не было единства в этом вопросе. В правящем лагере шла борьба между ”английской” и ”прусской” партиями. Первая во главе с наследником престола принцем Вильгельмом и послом в Лондоне Бунзеном ратовала за возможно более тесный союз с Англией в крымской войне с перспективой использования его впоследствии для обеспечения гегемонии Пруссии в Германии. Англофильские настроения членов этой партии критиковал будущий канцлер германской империи, а в то время представитель Пруссии в Союзном сейме Отто фон Бисмарк. ”никто не чувствовал, — а менее всего сторонники подобных экспериментов, — писал он, — потребность продумать до конца вопрос о том, захочет ли Пальмерстон или какой-нибудь другой английский министр…вызвать Европу на неравный бой и принести интересы Англии в жертву немецким объединительным стремлениям…” [2, 79].

”Русская партия” в лице Леопольда и Людвига Герлахов и редакции ”крестовой газеты” выказывала заинтересованность в России как главной опоре феодально-монархических устоев в Европе. Против вмешательства в войну последовательно выступал Бисмарк. Беседуя в конце марта 1854 г. с английским дипломатом А. Малетом, Бисмарк сформулировал свое кредо следующим образом: ”Ни в коем случае мы не станем союзниками России, но брать на себя риск и издержки по войне с российской империей — совсем иное дело, особенно если правильно взвесить возможные выгоды для Пруссии даже в случае успешного исхода подобной войны” [16, 502]. )