Попытка преподавать политическую арете является непосредственным выражением глубокого изменения структуры в сущности государства. Огромное преобразование, которое совершило аттическое государство с вступлением в большую политику гениально описало тем переход от статического древнего города-государства к динамической форме империализма Перикла, показало сильнейшую напряженность и соперничество всех сил, как внутренних, так и внешних. Рационализация политического Воспитания была не только особым случаем рационализации всей жизни, которая все более направлялась на могущество и успех людей. Это и оказало свое влияние на оценку характерных черт человека. Этическое, которое понималось само собой, уступило место интеллектуальному, которое стало решающим. Высокая оценка знания и разума, данная Ксенофаном еще 50 лет тому назад, который был единственным борцом за новый тип человека, теперь же стала всеобщей и в предпринимательской и в политической жизни. Это то время, где идеал арете человека включил в себя все те ценности, которые позднее аристотелевская этика описывает как преимущества духа, желая соединить с этическими ценностями человека в наивысшее единство. Эта проблема во время софистов совсем еще не существовала. Интеллектуальная сторона человека вышла на первый план, из этого вытекали Воспитательные задачи, которые софисты пытались решать. Только так можно объяснить их убежденность в возможности преподавания арете. Со своей педагогической предпосылки они в какой-то мере также правы, как и Сократ со своим радикальным сомнением, потому что они имели в виду в общем-то совсем другое.

Цель софистического воспитания как образование духа включала в себя чрезвычайное многообразие средств и методов восприятия… Для объяснения этого нам придется представить себе дух в многообразии своей разновидности. Он, во-первых, — тот орган, которым человек воспринимает мир вещей; как таковой относящийся к вещам. Но абстрагируясь от предметного содержания (и в этом заключается новое понимание этого времени), дух все-таки не является пустым, да только тогда его собственная внутренняя структура освещается. Это дух как формальный принцип. В соответствие этим двум взглядам, мы встречаем у софистов два коренным образом отличающиеся способа Воспитания духа: передача энциклопедического знания и формальное образование духа в различных областях. Ясно, что противоположность этих двух методов воспитания найдет свое единство только в наиболее общем понимании образования духа. Оба способа преподавания являются до сих пор настоящими принципами воспитания, чаще всего в форме компромисса и не в совершенной односторонности. Так это уже было в принципе у софистов. Но их единство не обманывает, что мы здесь имеем дело с двумя коренным образом различными способами воспитания духа. Вместе с чисто формальным образованием у софистов еще существует образование формы в высшем смысле, которое не исходит из структуры интеллекта и языка, но из целостности духовных сил. Такое встретим у Протагора. Он видит рядом с грамматикой, риторикой и диалектикой прежде всего поэзию и музыку в качестве духообразующих сил. Корень этого третьего способа софистического воспитания — политическое и этическое. Он отличается от формального и энциклопедического тем, что не берет человека абстрактно, но рассматривает его как члена общества. В этом воспитание видит его в прямом отношении к миру ценностей и включает духовное образование в человеческое арете. Также это есть форма образования духа: дух здесь не рассматривается с интеллектуально-формальной или интеллектуально-деловой стороны, но в его социальной обусловленности.

В каждом случае внешне, когда говорилось, новым и связующим у софистов был идеал образования риторики — потому, что были и такие софисты как Горгий, которые только хотели являться ораторами, но ничего не преподавали. Скорее всего связывающее у всех тот факт, что они все хотели быть учителями политической арете, хотели достичь арете путем увеличения духовного образования. Для нас всегда удивительно то богатство новых и вечно правильных познаний, которые софисты создали. Они создали духовное образование и направленное на него искусство Воспитания. В связи с этим ясно, что для нового образования более опасно было, взрывая пределы формального и делового, рассматривая Воспитание политического руководства более в глубокой проблематике добродетели и государства, ограничиться половинчатостью, если она не базируется на настоящем исследовании и на консеквентном философском мышлении, которое истинулирует из-за истины. Исходя только из этого, Платон и Аристотель переработали всю систему софистического воспитания.

Поставим вопрос о месте софистов в греческой философии и науке. Оно всегда было замечательно двусторонним, хотя правомерно их рассматривать как органическую часть философского развития. На Платона при этом нельзя ссылаться, потому что их желание быть учителями арете значит их связь с жизнью и практикой, но не их наука ведет к постоянному спору с ними. Единственное исключение здесь — критика теории познания Протагора в “Тэетете” Платона. Здесь действительно существует связь софистики с философией, но она ограничится одним представлением. История философии, данная Аристотелем в “Метафизике” не содержит в себе софистов. Более новая историко-философская литература видит обычно в них начало философского релятивизма и субъективизма. Но эти первые начала теории у Протагора еще не дают права для такого обобщения, и это прямое искажение исторической перспективы ставить учителя арете в один ряд с мыслителями мирового масштаба типа Анаксимандра, Парменида и Гераклита.

Мужественная попытка Ксенофана обосновать арете человека на рациональном познании бога и мира связывает его во внутренней связи с идеалом Воспитания, и кажется нам, как будто бы получила натурфилософия включением в поэзию духовное господство над жизнью и образованием. Но Ксенофан был почти единственным человеком, который занимался этим, хотя и вопрос о сущности, пути и ценности человека раз и навсегда включался в философию. Только личность Гераклита смогла поставить человека в закономерный строй космоса, исходя из единичного принципа, но он не физик. Последователи милетской школы, которые сделали исследование природы частной наукой, либо исключали человека полностью из мышления, либо в соответствии с философской глубиной, каждый решал эту проблему по-своему. У Анаксагора включается антропоцентрическая тенденция того времени в космогонию, он видит в начале бытия дух, как упорядочивающую и управляющую силу, но в основном он наблюдает природу механически. Проникновения природы и духа он не достиг. Эмпедокл является философским кентавром, в его двусторонней душе существует и ионийская физика и орфейская религия спасения. Она выводит человека мифическим путем из несчастливого кругооборота элементов к первоначально божественным чистым существованиям души. Такой строгий природный мыслитель как Демокрит не может уже без рассмотрения проблемы человека и его нравственного мира. Он Деоит между натурфилософией и этической мудростью Воспитания, которую он дает как теоретическую науку, но в старой форме Parnese. В ней мешается необыкновенным способом наследие старой поэзии изречения с естественно-научно рациональным духом современного ученого. Все это значительные признаки проблемы, которая стояла из-за человека и его существования перед философией.

Но все-таки здесь еще не лежит начало Воспитательной идеи софистов. Возрастающий интерес философии к человеку служит снова доказательством для исторической необходимости возникновения движения софистов, хотя потребности, которые они удовлетворяют, далеко не научно-теоретические, а чисто практические. Этим тоже объясняется тот факт, что их влияние в Афинах было значительно большим, в то время, как наука ионийской физики там широко не распространялась. Без понятия для этой оторванной от жизни науки софисты продолжали Воспитательную традицию своих поэтов как Гомера, Гесиода, Солона, Феогнида, Симонида и Пиндара. Только когда мы рассматриваем софистов в развитии греческого образования, линия которого обозначается именем софистов, мы видим их историческое место. Уже у Симонида, Феогнида и Пиндара существовала проблема возможности преподавать арете в поэзии, до тех пор арете просто провозгласила идеал человека. Теперь мы в ней уже встречаем дискуссию о Воспитании. Симонид в общем-то уже типичный софист. Софисты только совершают последний шаг. Они переделают многочисленные виды паренетической поэзии, — в которой педагогический элемент наиболее ярко выявился в новую прозу искусства, в которой они являются мастерами и вступают с этим в сознательное соревнование с поэзией и в форме, и в мыслях. Эта переделка Воспитательного содержания поэзии в сторону прозы признак ее окончательной рационализации. Как наследники Воспитательной профессии поэзии софисты как раз и занимаются этим. Они первыми дают школьное объяснение произведений тех великих поэтов, наследниками которых они сами себя с пристрастием считают. Но интерпретацию в нашем смысле не стоит ожидать от них. Они противостоят им непосредственно и не относятся к определенному времени, с беспристрастием они их применяют в настоящее время, как это нам хорошо покажет “Протагор” Платона. )