Нечто похожее произошло и в обезглавленной Красной Армии. Советские мемуаристы, в частности Василевский, свидетельствовали, что у нас не сумели учесть даже опыт войны в Испании, в которой принимали участие советские добровольцы. Все обобщения наиболее прозорливых военных деятелей, подвергшихся репрессиям, объявлялись «враждебными». Так распорядились с наследием Тухачевского, с обобщенным в Красной Армии опытом ведения партизанских действий. Летом 1941 года советским патриотам в тылу врага пришлось начинать борьбу, почти не имея четких представлений о ее особенностях. Иными словами, неумение или нежелание Сталина и его советников максимально использовать и свой, и чужой опыт способствовали неудачам, многократно умножали цену успеха.

Восточный поход вермахта вовсе не опирался с самого начала на военно-экономический потенциал всех стран, захваченных Германией или зависимых от нее, как это часто у нас подчеркивают. Подобное утверждение фактически смыкается с фашистскими мифами о «непревзойденной силе германского оружия», о Красной Армии как «колоссе на глиняных ногах», «крестовом походе Европы против большевизма». Вермахт в июне 1941 года лишь в незначительной мере, использовал ресурсы этих стран: западногерманские ученые Г.Амброзиус и В. Хуббард показали, что «полный охват и эффективное использование всех ресурсов были осуществлены лишь во второй фазе войны, начиная с 1942 года, когда стратегия скоротечных войн уже не функционировала и экономика должна была быть перестроена на длительную войну». Когда же Германия привлекла большую часть этих ресурсов, она уже стала безнадежно отставать в военно-экономическом отношении от СССР. Гитлер так и не смог «абсолютно все подчинить войне», как утверждают некоторые наши военные историки. Сказывались и особенности капиталистической экономики того времени, действия патриотов-антифашистов, опасения германских властей за свои тылы. Повторяя версию о военно-техническом превосходстве вермахта 22 июня, ряд наших историков приводит общее число немецких танков и самолетов, а со стороны Красной Армии - число машин только новейших образцов. Между тем с января 1939 года до начала войны наша промышленность поставила армии около 18 тысяч боевых самолетов, свыше 7 тысяч танков различных - новых и не новых конструкции. Техника не новейших образцов, и это показала война, могла быть успешно использована в деле.

По западногерманским данным, по вооружению, броневой защите, проходимости немецкие танки 1941 года не удовлетворяли требованиям, которые были предъявлены к ним на Востоке. Это относится. не только к танкам и не только к немецким, но и трофейным. В томе 4-м официозного 10-томника «Германская империя и вторая мировая война», изданного в ФРГ, показано: вся трофейная техника, за исключением части французского автотранспорта и чешских танков, использовалась вермахтом в учебных, охранных и иных целях вне восточного фронта. « .Решение напасть на СССР не было обеспечено достаточно энергичными мерами в области вооружения», - подчеркивается в этом издании,-« Его производство не было соотнесено с потенциалом противника, поскольку немецкое руководство исходило из того, что сможет уничтожить военный потенциал Советского Союза в течение нескольких недель имеющимися средствами .» 22 июня 1941 года дивизии вермахта с лучшим оснащением были сосредоточены лишь вокруг танковых групп, в то время как в брешах и на флангах использовались в основном дивизии маломощные и малоподвижные. В целом восточная армия вермахта производила впечатление лоскутного одеяла. Это не отвечает высказывавшемуся в послевоенной литературе суждению о том, что Гитлер с помощью маневренной экономики скоротечной войны и ограбления оккупированных территорий смог мобилизовать против СССР мощную, однородно оснащенную армию.

В застойные годы ряд историков и мемуаристов муссировали тезис: «история отвела нам мало времени». Внешне сакраментальный, он скрывает еще одну неправду. СССР 22 июня 1941 года далеко не исчерпал свои возможности для укрепления обороны. Уже к концу 1942 года его индустрия догнала промышленность Германии, хотя и находилась в несравненно более тяжелых, чем до войны, условиях, а в 1943 году перегнала ее и по количеству, и качеству оружия. И это при том, что лучшие специалисты оборонной промышленности были репрессированы, а предвоенная работа отличалась настроениями самоуспокоенности и фактами головотяпства.

Глава IV Потери

К концу войны благодаря титаническим усилиям всей страны Красная Армия превзошла противника в профессиональном отношении, однако зачастую использовала далекую от профессионализма своеобразную методологию: "победа любой ценой". "Мы за ценой не постоим" - отнюдь не песенный образ. Это способ действия Сталина и многих его подчиненных. Известно его постоянное требование не останавливаться ни перед какими жертвами. Наиболее одиозный характер носят приказы 270(1941 года) и 227 (1942 года).

Первый из них объявлял "предателями" всех военнослужащих Красной Армии, попавших в плен. Подвергались преследованиям и семьи оказавшихся в плену командиров. Такой приказ, по сути, компрометировал Советское государство, он противоречил международному праву, в частности принципу презумпции невиновности. Не отрицая отдельных актов преднамеренного перехода на сторону врага, необходимо подчеркнуть, что подавляющее большинство людей попали в плен по вине командования. Оно, а не эти люди, честно выполнявшие свой долг, и должно было нести ответственность. Сложившаяся по вине Сталина практика относительно этих людей, в том числе лишение их льгот участников войны, противоправна, поскольку понятия «оказаться в плену» и «сдаться в плен» далеко не тождественны.

Как реакцию Сталина на поражения под Ленинградом, в Крыму, под Харьковом (вследствие его же просчетов) нужно рассматривать и жестокий приказ 227. Пропаганда назвала этот приказ «Ни шагу назад!», но с таким содержанием и до этого издавалось немало распоряжений. Вновь оправдывая себя, Сталин на этот раз обвинил, по существу, всех командиров и бойцов в «недисциплинированности», хотя громадное их большинство проявило мужество и преданность Советской Родине. Сталин в этом приказе открыто заявил, что он, по примеру Гитлера, спасавшего свой фронт от развала зимой 1941/42 года, вводит штрафные батальоны и заградительные отряды. И в военном отношении приказ был ущербным. Он воспрещал любой отход, в том числе и оправданный интересами маневренной войны, что вело к новым безрассудным потерям.

Как это ни парадоксально, о побежденном противнике мы знаем больше, чем о победителе. В уникальном двухтомнике В.Дашичева «Банкротство стратегии германского фашизма» приведены многочисленные источники по стратегии врага, включая и цифры потерь вермахта в войне, подсчитанные с точностью чуть ли не до последнего солдата. Подобного свода документов с нашей стороны нет до сих пор. О наших потерях мы точно сказать не можем.

Но главное - пока не определена полностью цена победы, историю войны нельзя считать исследованной. Во всем комплексе вопросов здесь неизбежно выделяется ответственность за неисчислимые жертвы. Именно нежелание раскрывать это и обусловило во многом фальсификацию военной истории.

В умах советских людей мысль о том, какой же ценой досталась победа, возникла давно. Еще 25 июня 1945 года, на другой день после парада на Красной площади, А. Довженко, например, с горечью отмечал в своем дневнике: в «торжественной и грозной речи» маршала Жукова «не было ни паузы, ни траурного марша, ни молчания». Как будто эти «тридцать, если не сорок миллионов жертв и героев совсем не жили. Перед великой их памятью, перед кровью и муками не встала площадь на колени, не задумалась, не вздохнула, не сняла шапки».

Нельзя сказать, что в период войны у нас совсем не упоминали о павших. Приказы содержали фразу «вечная слава героям .», однако число их тщательно обходили молчанием, фарисейски сообщая только о колоссальных потерях немцев. Уже 3 июля 1941 года «великий стратег» объявил о разгроме «лучших дивизий врага», а 6 ноября, совсем утратив чувство меры, утверждал, что Германия истекает кровью, потеряв 4,5 миллиона солдат и офицеров. По окончании войны Наркомат обороны СССР нарушил нравственную традицию цивилизованных народов, требовавшую опубликования поименных списков погибших и пленных. Первоначально упоминалось о 7 миллионах погибших. Хрущев назвал иное число: 20 миллионов. Интересно, что впервые эта цифра возникла у Джона Кеннеди в разговоре с Хрущевым, тот согласился . Брежнев в 1965 году говорил: «более 20 миллионов». В действительности наши потери куда больше. В 1940 г. население СССР составляло 194 миллиона человек, в начале 1946г. - 167 миллионов. Разница в 27 миллионов, не считая среднегодового, пусть ослабленного прироста. )