«Бе путь из Варяг в Грькы и из Грьк По Дънепру и вьер Дънепра волок до Ловоти и по Ловоти вънити в Ильмерь езеро великое, из него же езера потечеть Вълхов и вътечеть в езеро великое Нево (Ладожское) и того езера вънидеть устие в море Варяжьское (Балтийское и Северное)».

Путь из варяг в греки обозначен как хорошо известный путь скандинавских флотилий по единому водному пространству (по тому же морю) от Балтики и Северного моря через Ламанш, мимо Нормандии, через Гибралтар в Средиземноморье к норманнским владениям в Италии и в Константинополь, где норманны служили в императорской дворцовой гвардии. Эти варяги византийской службы естественным путем принимали христианство, знали в какой-то мере греческий язык. Можно вполне согласиться с Е. Е. Го-лубинским, что именно из этих константинопольских варягов вербовались наемные дружины киевских князей: «Варяги в весьма большом числе переходили из Константинополя в Киев».

Первым языческим действием, описанным летописью, было принесение в жертву Перуну христианского юноши-варяга. «Бе же варяг тъ (отец юноши) прйшьл из Грьк и дьржаше вътайне веру хрьстияньскую». Варяг был, как видим, из тех константинопольских норманнов, о которых писал Голу-бинский.

Религиозный вопрос был поднят на уровень международной политики. Особенно четко это проявилось после похода Игоря на Византию в 943 г. и заключения договора в 944 г., уже в правление вдовы Игоря Ольги (с 945 г.), В летописных текстах ни слова не говорится о жреческом сословии, о языческих волхвах на Руси и об их действиях в это время, но без учета этого общественного элемента, столь хорошо описанного у западных славян, нам будет трудно осмыслить многие события.

Конфликт Святослава и его языческой дружины с Ольгой начался в тот момент,* когда регентство княгини кончалось. Очевидно, Святослав запретил публичное проведение христианского культа (молебнов, крестных походов, водосвятия и пр.), отдав главное место «норовам поганьским».

Ольга стала, очевидно, наполовину христианкой, исповедуя, но не демонстрируя свое православие. При таком понимании событий мы не должны будем упрекать Иакова Мниха в использовании неточной даты крещения Ольги (955) — он добросовестно сказал о том, что княгиня 15 лет после крещения угождала Богу добрыми делами. Об отречении от христианства или о запрете обрядов оратор XI в., естественно, умолчал.

Завершая рассмотрение последнего периода расцвета язычества Киевской Руси, когда древней религии приходилось совершенствоваться не только в государственных интересах, но и в противоборстве с проникновением на Русь христианством, следует остановиться на интереснейшем произведении, отразившем в своеобразной эпической форме это противоборство, — на былине о Михаиле Потоке.

Былина о Михаиле Потоке — широко распространенное и самое значительное по своему объему произведение русского богатырского эпоса: оно насчитывает свыше 1 100 строк, состоит оно из двух частей, и каждая часть равновелика среднему размеру песен Илиадьь Литература, посвященная этой былине, очень обширна; ею занимались В. И. Стасов, А. Н. Веселовский,

0. Миллер, В. Ф. Миллер, Г. Н. Потанин, Б. И. Ярхо, Б. М, Соколов, В. Я. Пропп и др. И все же в исторической интерпретации былины многое осталось не^ завершенным и должно быть изучено в комплексе с русскими и византийскими историческими свидетельствами и археологическими данными, которые дают убедительную датировку основному сюжету былины.

Летописцы и церковные писатели со временем стали называть князя киевского Владимира Святославовича (980—1015 гг.) святым и равноапостольным, ставя ему в заслугу крещение Руси, но в народном былинном эпосе он остался архаичным мифологическим эпитетом, как «Володимер-Солнце». Этот солнечный признак роднил его с далеким мифическим соколотским (православным) царем Кола-ксаем, «Царем-Солнцем». Владимир был последним языческим князем Руси, и только за ним удержалось это поэтическое, идущее из больших хронологических глубин прозвище.

Почти два столетия Киевская Русь была языческой державой, которой требовалось религиозно-идеологическое подкрепление государственности и власти киевских князей.

Христианство, ставшее государственной религией в Византии уже шесть веков тому назад и в родственной Болгарии уже более столетия, стало к этому времени уже не упованием гонимого плебса, а хорошо разработанной религией классового общества с главным тезисом: «Рабы да повинуются господам своим». Принятие христианства должно было содействовать укреплению государственности, но в таком акте таилась большая опасность: византийцы считали, что каждый народ, получивший новую веру из рук греческого духовенства, тем самым становился вассалом византийского цесаря, возглавлявшего и светскую, и высшую духовную власть.

В конце 980-х гг. Русь приняла христианство как общественную государственную религию. После осады и взятия столицы византийских владений — Херсонеса-Корсуни — киевское боярство и князь Владимир могли уже не опасаться того, что империя будет расценивать принятие веры из рук цесаря и патриарха как знак признания вассальной зависимости Руси от греков. Условия диктовал победитель, который хотел закрепить мир женитьбой на византийской царевне; «еже и сбыстася».

Принятие христианства сразу поставило Русь в один уровень с передовыми государствами того времени, облегчило дипломатические связи, так как люди Средневековья придавали очень большое значение религии, а христианство охватило к этому времени, примерно Три четверти Европы, Закавказья и значительную часть Ближнего Востока. Одним из политических результатов крещения было то, что сын Владимира по договоренности с цесарем Византийской империи получил высочайший в Европе титул «цесаря», т. е. императора. А сын, внуки и внучки Владимира породнились с крупнейшими королевскими домами континента. Дело было, разумеется, не в одной религии, а и в объективном политическом могуществе Руси, но христианство оформило эту новую силу, и в Европе стало три монарха самого высшего ранга: цесарь Византии, император «Священной Римской империи» (Германия) и цесарь (царь) Руси, великий князь киевский.

На Руси христианство появилось не в том первородном виде, в каком оно было в первые века своего существования; оно давно уже перестало быть религией бесправных и угнетенных, ожидавших компенсации лишь в потустороннем мире.

Со времен Константина Великого (306—337), крестившего Византию, христианство стало государственной религией и все дальше и дальше отходило от принципов «нового завета», опираясь все в большей степени на полный коварства, жестокости и автократизма «ветхий завет» (Библию).

Силу такого государственного христианства составило сочетание принципа незыблемости и безграничности власти, взятого из Библии, с принципом .покорности и смирения, взятым из евангельского учения. Вся последующая христианская литература шла по этому пути; христианское духовенство принимало активное участие в разработке государственного законодательства.

Тысячелетие язычество очень медленно отступало под настойчивым натиском православного духовенства. Деревня по существу стала христианской едва ли ранее XIII в., а пережитки языческих трупосожжений в виде огромных костров над могилой («дымы» по житию Константина Муромского) дожили кое-где до конца XIX в. В городах Киевской Руси строились церкви; они снабжались богослужебными книгами, утварью, обслуживались причтом; вокруг городов, сразу за крепостными стенами, возникали монастыри, являвшиеся «узлами прочности» церковной организации; духовенство устраивало в городах торжественные молебны, крестные походы, читало проповеди; но язычество продолжало быть сильным не только «по украином», но и в больших городах. Для характеристики соотношения в русских городах христианского начала и языческого достаточно привести известное «Слово о твари .», составленное русским книжником XII в. Автор укрепляет предшествующие поколения русских людей в том, что они создали языческую религию: «Во лжю створиша отци наши, идолом кланяхуться во образ человечь и послужиша твари». Автор «Слова .» бичует и своих современников за поклонение изображениям языческих богов («написавше свет болваном кланяються ему»); эти изображения света (Святовича?) являются «тварью», т.е. творением человеческих рук «написаней во образ человечь на прелесть малоразумн,ым». )