Языковые игры выступают как метод концептуального прояснения: скрытое в статике языка выявляется в его действии, динамике.

Концепция «языковой игры» Витгенштейна находит наиболее яркое выражение в философских текстах, поскольку последние являются по сути «игрой в бисер» со смыслами культуры. Мышление как порождение новых смыслов неминуемо приводит к пользованию языковыми средствами особым образом: язык «подстраивается» под выражение мысли так, что происходят «искажения» языка, особого рода «нарушения» языковых норм.

«Искажения» языка, характерные для философского мышления, в своей сущности оказываются связаны с теоретическим вопросом, рассматриваемым Витгенштейном в его концепции «языковых игр»: «Как возможна правилосообразная деятельность?». Объясняется это тем, что философское языковое мышление создает для себя особые правила, и тогда языковые «искажения» становятся для него нормой.

Важным для нас следствием из этого положения является признание того факта, что нормативный аспект значения обусловливается самой практикой употребления, прежде всего, практикой философского сообщества.

В то же время, в отношении философского языка парадокс Витгенштейна дополняется новым: если в практике философского языкового мышления постоянно осуществляется «размывание» значений слов, то, что в этом случае может считаться нормативным аспектом значения?

Витгенштейн подчеркивал, что правила "направляют" наше поведение, в том числе и языковое, только потому, что мы осуществляем и направляем свои действия, ссылаясь на правила. Иллюзорная "необходимость" правил отражает лишь факт их реализации. Тем самым демонстрируется обманчивость самого вопроса. Задача лингвиста в этом случае заключается только в прояснении критериев для описания того или иного поведения в качестве нормативного.

Суть проблемы нормативности, которая в рамках концепции Витгенштейна формулируется как проблема следования правилу, состоит в утверждении, что нельзя говорить о неосознанном следовании языковым правилам, которое можно было бы тем или иным образом эксплицировать и дополнить им осознанное следование правилам, чтобы таким образом построить исчерпывающее исчисление языковых правил.

Витгенштейн подвергает критике теорию значения, согласно которой значение есть определенный предмет (образ в сознании; абстрактная сущность) и которая основывается на двух допущениях: 1) знаку соответствует некоторая внеязыковая сущность; 2) эта сущность имеет ментальную природу. В то же время Витгенштейн опровергает идею, что язык есть «исчисление правил значения». Хотя нельзя отрицать, что язык есть деятельность по правилам, но эти правила, с точки зрения Витгенштейна, принципиально нельзя систематизировать в исчисление. При этом Витгенштейн обосновывает два тезиса: а) нет такой системы языковых правил, которая была бы полной и недвусмысленной, и б) нет такого правила, которое независимо от нашей практики его применения определяло бы, правильно или неправильно используется выражение.

Таким образом, из тезиса о том, что нормативный аспект значения обусловливается самой практикой употребления, вытекает, что нормативный аспект значения слова в философском тексте определяется постоянным «размыванием» значений слов.

Феномен «языковой игры» связывается Витгенштейном с проблемой достоверности. Как известно, проблеме достоверности посвящена специальная работа позднего Витгенштейна, в которой достоверность (уверенность) трактуется как «форма жизни» (Lebensform). Витгенштейн исследует "допредикативные" феномены достоверности, раскрывает достоверность в ее социокультурных, коммуникативных аспектах. Возможность опираться на некоторые достоверности, несомненности - это и есть "форма жизни" и ее условие. Таким образом, достоверность здесь понимается как характеристика знания (высказывания, суждения), обоснованного либо с помощью логической связи с высказываниями, истинность которых доказана, либо путем эмпирического подтверждения.

Через "языковую игру" достоверность проявляет свою обязательность как некоторые условия (условия успешной деятельности, общения, поведения людей - бытия в целом)

Итак, достоверность-уверенность может быть понята как "форма жизни", но и "языковые игры" - это тоже "формы жизни". Таким образом, феномен достоверности рассматривается, по сути дела, в контексте "языковых игр", которые предстают не в собственно лингвистическом смысле, но также как "формы жизни", культурно-исторические, социальные по своей природе. Такая трактовка сближает Витгенштейна с герменевтической традицией, усматривающей "жизнь", "бытие" за языковыми формами, стремящейся, по Хайдеггеру, услышать, как в языке "говорит само бытие". В этом случае герменевтика предстает как поиск условий и оснований достоверности. В частности, Dasein становится центральным понятием философии Хайдеггера благодаря тому, что в духе позднего Витгенштейна Хайдеггер «опирается» на него как на некоторую достоверность, несомненность, как на "форму жизни" и ее условие. Как достоверность у Витгенштейна не объясняется, не обосновывается, но принимается как данность, условие и "форма жизни" человека среди людей, так и DaseinХайдеггера выступает в качестве предпосылки всех остальных экзистенциалей в качестве предела обоснования, "невыразимого".

Другой аспект проблемы "достоверность и языковые игры" – связь несомненностей, уверенностей и правил "языковых игр". Правила управляют ходами в игре; их нарушение означает выход за пределы данной игры, ее прекращение. Существуют определенные ходы, которые играющий обязан делать, поскольку играет в определенную "языковую игру". Например, описание и измерение объекта, формулирование и проверка гипотез, описание результатов экспериментов, перевод с одного языка на другой и т.д.

"Языковая игра" по правилам означает соответствие определенным образцам действия и идеалам. Достоверно то, что соответствует образцам действия, поскольку через них осуществляется выход на реальность в системе определенных типов коммуникации.

В философском тексте проблема «достоверность и языковые игры» приобретает, на наш взгляд, вид «достоверность и создание новых правил языковых игр», поскольку философская «языковая игра», осуществляющаяся как создание новых смыслов, проявляет себя на языковом уровне как создание способов употребления слов для этой цели.

Вспомним, по Витгенштейну, " .значение слова есть способ его употребления. Ибо этот способ есть то, что мы усваиваем, когда данное слово впервые входит в наш язык". Философ, создавая новые способы употребления слов, как бы заново создает значения слов, выполняя своеобразную роль «демиурга» языка – создателя «языковой игры».

Витгенштейн понимал философскую деятельность как "работу над собственной точкой зрения", "над способом видения предметов", расценивал философствование прежде всего как работу над самим собой. Эта работа заключалась в освобождении рассуждений (т.е. исследовательской методологии) от догм. На языковом уровне это означает необходимость подвергать догматические ("нереконструированные") понятия анализу, сопоставлять их с ситуациями, когда язык функционирует на самом деле, а не делает "холостой ход". Кроме того, так как язык интересует философа не в его чисто лингвистических качествах, а как носитель значений, рассмотрение значения слова как его употребления в языке может быть выявлено только посредством своеобразного "идеального эксперимента" - т.е. мысленного представления возможных ситуаций, в которых употребляется то или иное слово. Отсюда следует необходимость наглядно репрезентировать многообразные языковые связи в процессе действительного, фактического употребления языка, подвергая контрастному сопоставлению различные языковые выражения. Продуктивность лингвистического анализа как раз и обнаруживается в том, что философия перестает биться над решением вопросов, которые сами находятся под вопросом. Философское смыслопорождение приводит к созданию особого рода текстов, которые можно считать репрезентативными в отношении «языковой игры». При этом само понятие «языковой игры» может рассматриваться как движение мысли и как «техническое» лингвистическое понятие. На наш взгляд, проблема лингвистического характера гораздо более интересна. )