Реализация интенций связана с разного рода семантико-прагматическими модификациями эмотивно-оценочного значения: погашениями оценочных или эмотивных смыслов и актуализацией стилистического, социального или эстетического компонентов значения.

Как показал анализ, организация эмотивного текста отличается эмотивно-просодическим оформлением текстового фрагмента, а также «насыщенностью» эмотивов, что напрямую зависит от интенции автора выразить эмоциональное состояние, например:

– Süsse Nacht! Ewige Liebesnacht! Alles umspannendes Land der Seligkeit! Wer dich ahnend erschaut, wie könnte er ohne Bangen zum toden Tage zurückerwachen? Banne du das Bangen, holder Tod! Löse du nun die Sehnenden ganz von der Not des Erwachens! O fassungsloser Sturm der Rhythen! O chromatisch empordrängendes Entzücken der metaphysischen Erkenntnis! Wie sie fassen, wie sie lassen, diese Wonne fern den Trennungsqualen des Lichts? Sanftes Sehnen ohne Trug und Bangen, hehres, leidloses Verlöschen, übersehliges Dämmern im Unermesslichen!… (Mann 2002: 50).

«Плотность» эмотивно-оценочной лексики отражает интенцию автора передать состояние страха и восторга, ужаса и радости и выразить свою оценку этим состояниям и ситуациям, обусловившим их.

Эмоциональная напряженность сохраняется также в русском переводном варианте данного эмотивного текстового фрагмента:

– Сладостная ночь! Вечная ночь любви! Всеобъемлющая обитель блаженства! Разве может тот, кто в грезах своих увидел тебя, не ужаснуться пробуждению, возвращающему в пустыню дня? Прогони страх, милая смерть! Освободи тоскующих от горести пробужденья! О, неукротимая буря ритмов! О, хроматический порыв в восторге метафизического познания! Как познать, как отринуть блаженство этой ночи, не знающей мук расставания? Кроткое томление без лжи и страха, величественное угасание без боли, блаженное растворение в бесконечности! (Манн 1984: 48).

Посредством эмотивной лексики вербализуется не только эмоциональное состояние счастья и ужаса, восторга и отчаяния, но и эмоциональный контекст данной коммуникативной ситуации, ее эмоциональная противоречивость; репрезентация данного «эмоционального взрыва» обеспечивается, на наш взгляд, согласованием «несогласуемого», взаимодействием «плюса» и «минуса», например, «милая смерть», «отринуть блаженство», «величественное угасание без боли».

Увеличение плотности эмотивно-оценочной лексики, использование лексических единиц с противоположным знаком психологической оценки для описания как психического, так и физического состояния – все это является выражением эмоций, их лингво-ментального образа.

Интенция выражения эмоционального состояния репрезентируется усложненными синтаксическими конструкциями, насыщенными повторами, междометиями, восклицаниями или риторическими вопросами:

– Oh, ich hasse euch alle, weil ihr zulasst, dass das Leben weitergeht. Vergessen streuen über den Mord, wie man Asche über Glatteis streut. Der Kinder wegen, ja der Kinder wegen, das hört sich herrlich an, und es ist ein herrliches Alibi: neue Witwen aufziehen, neue Männer, die abgeknallt werden und Frauen zu Witwen machen können. Neue Ehen gründen, oh, ihr Stümper, fällt euch nichts Besseres ein?(Böll 1957: 116).

Переводной вариант сохраняет сложные синтаксические конструкции, перемежающиеся восклицаниями, повторами. Риторический вопрос, собственно, актуализирует смысл всего высказывания, ср.:

– О, как я вас всех ненавижу за то, что вам кажется, будто жизнь идет своим чередом. Посыпать смерть пепелом забвения, как лед посыпают золой. Ради детей, ах, ради детей: что прекрасно звучит и служит прекрасным оправданием; наполнить мир новыми вдовами, новыми мужьями, которым суждено погибнуть и сделать своих жен вдовами. Заключать новые браки…. Жалкие вы ничтожества. Неужели вы ничего лучше не придумаете? (Бёлль 1987: 262).

Влияние психологического плана при выражении интенции эмотивно-психологического воздействия на коммуниканта реализуется автором высказывания при помощи эмоционально-нагруженной лексики, несущей психологический заряд, ср.:

– Nein, das solltest du nicht! – schrie Baldini entsetzt, und es schrie aus ihm die ebenso tief verwurzelte wie spontane Angst vor der Verschwundung seines Eigentums. Und als geniere er sich ueber diesen entlarvenden Schrei, bruellte er gleich hinterher: Und in die Rede fallen sollst du mir auch nicht. (Süsskind 1994: 91).

Лексема «schrie» («schreien»), употребляемая вместо нейтральной «sagte» («sagen»), «rief» («rufen»), отражает высокую степень психологического «накала» состояния коммуникантов, многократно усиливаемую лексемой «entsetzt» («в ужасе», «объятый ужасом»). Неуправляемость эмоционального состояния коммуниканта выражена «интегральным» контекстным смысловым фоном, обусловленным эмотивно-смысловым наполнением определяющих данный контекст выражений «tief verwurzelte wie spontane Angst» («глубоко укоренившийся как и внезапный страх»), «Angst … vor der Verschwundung seines Eigentums» («страх потерять свою собственность»).

В русском переводном варианте сохраняется психологическая напряженность, отражающая интенцию эмотивно-психологического воздействия на коммуниканта, ср.:

– Нет, не надо! – в ужасе вскричал Бальдини, и в крике был страх, столь же глубоко укоренившийся, сколь и стихийный, страх перед расточительностью, страх за собственность. Но словно устыдившись этого разоблачительного крика, он тут же прорычал: И не смей меня перебивать! (Зюскинд 2002: 91).

Насыщенность эмотивно-оценочной лексикой («в ужасе вскричал», «в крике был страх») маркирует эмоциональную канву данного высказывания.

Языковой материал показывает, что номинанты эмоций являются структурными компонентами многочисленных метафорических описаний, которые, в свою очередь, обнаруживают существование скрытых связей между различными феноменами мира, поэтому анализ метафоры способствует выявлению лингвокогнитивного механизма деятельности человеческого сознания. Ассоциативный характер нашего мышления результируется в вербальном установлении функциональных и формальных сходств и аналогий, связывающих феномены субъективной и объективной действительности, причем, эти ассоциативные отношения всегда культурно обусловлены.

Анализ употребления номинантов эмоций как элемента метафорических дескрипций в художественных текстах различных лингвокультур обнаружил принципиальное сходство множества образов, используемых носителями русского и немецкого языков в понимании такого социально-психологического феномена, как эмоции, что обусловлено, как представляется, базисными, универсальными для всех этносов архетипами (огонь, воздух, вода), составляющими основу их толкования мира. При этом не исключается особенность индивидуального и национального человеческого сознания, репрезентируемая в выборе мотивов, речевых образов и интерпретации мира разными этносами, например:

а) – «Und in ihren Augen war eine furchtbare Angst» (H. Böll);

– «Panisches Entsetzen flackerte in seinen Augen auf» (P. Evertier);

– «Eine rasende Wut gegen den Bengel Rader fasst sie» (H. Fallada);

– «Sie packt ploetzlich feige, zaehneklappernde Angst» (H. Fallada);

– «Aber des Professors Vaterherz ist ganz zerrissen von ihr und von den beschämenden Schrecken der recht und heillosen Leidenschaft»(H.Böll);

– «Sie haben so schreckliche Angst vor den Werwölfen» (H. Böll).

б) – «Злая печаль поселилась во мне» (Н. Никитин); )