Лица и предметы, расположенные в некий момент в едином пространстве (“налой”, “батюшка”, “мы”, “жених”, “невеста”), признаки, одновременные их носителям (“такой”), тогда же совершающиеся действия (“водят”,” поют”) составляют ситуацию, возникшую в результате некоторых предшествующих событий (“поставил”). Использованные в (1) указательные местоимения и местоименные наречия, будучи шифтерами, сами по себе здесь недостаточны для решения говорящим коммуникативной задачи описания прошлой по отношению к моменту речи предметной ситуации. Взаимопонимание оказывается возможным лишь в силу того, что рассказчица переносит упоминаемую ситуацию "сюда", в место и время речи, в прямом смысле слова представляя ее собеседнику. Это позволяет конкретизировать невербальными средствами (жесты, позы), где именно "тут" стоит аналой, где именно "там" находится священник, куда именно "вот сюды", в какую "эту" сторону поставили жениха и невесту и т.д.

Явления этого рода постоянно обнаруживаются в речи носителей самых разных говоров. Говорящие, хотя обсуждаемых ситуаций-тем реально уже (или еще) нет, пользуются речью почти так же, как если бы эти ситуации были наблюдаемы здесь и сейчас. Последнее хорошо заметно по тому, как одни и те же шифтеры в контексте одного высказывания мыслятся имеющими разный смысл: "жениха в эту сторону / невесту в эту", то есть, по-видимому, — в другую сторону, но другое направление не потребовало особого лексемного выражения, так как упоминаемое пространство вместе со всеми его координатами мыслилось находящимся “здесь” и на него можно было указать.

Перенесение описываемых ситуаций в точку общения делает естественным изображение их в речи как одновременных общению. См. противопоставление в (1) форм настоящего времени "водят", "поют", "стоит", "там батюшка" в качестве номинаций элементов ситуации форме "поставил" как обозначению события. Едва ли будет правильным полное отождествление этого настоящего с "настоящим историческим" или "живописным настоящим" русских литературных текстов, поскольку первое выступает членом особой парадигмы коммуникатиных средств. Однако генетическая и типологическая связь между этими явлениями несомненна. Мысль о том, что "употребление настоящего времени в значении прошедшего в русском литературном языке, по-видимому, распространилось под влиянием живой народной речи" (В.В.Виноградов) представляется совершенно справедливой.

Область речевого воплощения иносущего как настоящего расширена в общении на диалекте и за счет своеобразного перфектного употребления форм прошедшего времени глаголов совершенного вида, при котором актуализируется представление о результате, сохраняющемся в описываемой ситуации. Использование в том же контексте форм настоящего времени и других показателей совмещения момента речи с моментом темы (междометия и междометные выражения типа "Что делать!", "бессказуемостные предложения" и др.) оказывается, таким образом, функционально согласованным. Ср.:

(2) ничиво ни асталъсь у калхози / ни лъшадей / ни каров / ничиво // никаковъ инвинтъря // всё иде-тъ пъдивалъся // мужыков жъ никаво нету / усех пъугнали // ну-ти /што делать? (с. Муравлево Курск. обл).[8]

Широкое использование междометий и междометных выражений для выражения актуального эмоционального отношения к обсуждаемой ситуации особенно показательно. Не обладая номинативным значением, междометия выражают непосредственную реакцию на действительность, в этом смысле они одновременны ей и, таким образом, синхронизируют ситуацию-тему с ситуацией общения:

(3) я встала вутръм карови пълажыть / вутръм ужэ этъ // ах-тъ / карзинка мъя / тъкая / ну бъльшая карзинка / сенъ этъ ложыть // ах-тъ / нет маей карзины //(с. Козодои Псковск. обл.).

Можно думать, что обсуждаемый принцип совмещения ситуации-темы с ситуацией текущего общения поддерживает в народно-разговорной речи особую актуальность выражения результативности и широкое распространение перфектных конструкций, в том числе - специфических форм перфекта и результатива западных среднерусских и западных севернорусских говоров. С этой точки зрения указанные западные говоры отличаются от других способами передачи перфектных значений, но разделяют со всеми говорами повышенную значимость выражения в речи свойств и состояний в качестве наличествующих в ситуации результатов.

Говорящие используют себя и другие компоненты ситуации общения (адресата, наблюдателей, время, пространство, саму локуцию) для моделирования других ситуаций-тем. Этот семиотический принцип воплощается диалектной речью в серии разнообразных частностей. Например, типичным оказывается то, что "Я" рассказчика, "ТЫ" собеседника, наблюдаемые "ОНИ" прямо подставляются на место субъектов обсуждаемой ситуации, обеспечивая совмещение ситуации-темы с ситуацией общения. В других случаях они выступают членами сравнения, служащего той же цели:

(4) а) - Бабушка, а кого у вас зовут няней?

- А няний завуть . вот сястра я старшыя // миня завуть няний / вот ана // (с.Белый Колодец Орловск. обл.)

б) а у нас дома ф Сягоды была мельница . дома была // вот жылъ три брата // вот добустим у тя вът два брата / ишше ты один брат да ишше два брата // вот вы здумали . а давай Саша / срубымти мельницу // вот три брата срубили они мельницу // вот у их была мельница своя / своя // вот мы ы ездили на эту мельницу // (с. Верховье Вологодск. обл.) (здесь Саша — собеседник).

в) (В рассказе о свадебных обычаях) и так-тъ пъ диривням ходють (сватают) / лиж бъ тольки вът / вът вы съгласны и я съгласна / а тут атец мать ни при чем // (с. Афанасьево Курск. обл.).

г) я прышла / ана сидить знашить / ът так как мы с табой сидим / улъбыицъ // (с. Староселье Калужск. обл.).

Принцип совмещения ситуации-темы с ситуацией текущего общения обнаруживается и в хорошо известном диалектологам стремлении рассказчиков по возможности показывать упоминаемые ими предметы, в крайнем случае — представлять их посредством других предметов (изображать, например, укладки снопов с помощью щепок, спичек — всего, что имеется под рукой), совершать при рассказе упоминаемые действия: наклоняться и захватывать воображаемые стебли, как при жатве серпом, взмахивать и ударять цепом, налегать на воображаемую соху, двигать к себе и от себя "набилки", перебирая одновременно ногами "подножки", при описании работы за ткацким станом и т.д.

Рассказ и демонстрации часто сопровождаются звукоподражанием (а морос-то тре’с-верес / тре’с-верес // — с. Горбухино Новгородск. обл.), причем характерно, что диалектные звукоподражания отличаются, как не раз отмечалось (А.Б.Шапиро), особой яркостью: говорящий отождествляет себя со звучащим предметом и издает звуки за него, как бы “от его имени”. Это явление, несомненно, стоит в одном ряду с другими проявлениями принципа отождествления ситуации-темы с ситуацией текущего общения. И точно так же воспроизводится носителями диалекта и чья-либо речь: говорящий передает ее эмоциональный настрой, тембр, темп, ритм, интонацию, часто — и индивидуальные особенности, драматизирует свое повествование.

Как показывает специальное изучение, в общении на диалекте гораздо чаще, чем в литературной речи, встречаются повторы лексем, передающие количественные признаки, в том числе — интенсивность действий и их продолжительность. Нередко число повторяющихся лексем соответствует количеству сопровождающих эти лексемы жестов, чем усиливается иконическая значимость повтора:

(5) а) начерпаэш / ну чяшки чяйных дви / можэд быть и три . кака там . у тя посудинка / вот и мешаэш, мешаэш, мешаэш, мешаэш // (делает вращательные движения рукой) (с. Верховье Вологодск. обл.);

б) наложу белья на этот катоцик / и вот на столи катаю / он ы вертица, ън ы вертиця, вот ы катаецъ // (с. Верховье Вологодск. обл.).[9]

В сознании диалектоносителей ситуации тесно связаны с типичными для этих ситуаций формами речевого поведения, поэтому обычный способ сосредоточиться на той или иной ситуации, приблизить ее к себе и к слушателю, войти в нее заключается в произнесении того, что может быть сказано или обычно говорится в соответствующих обстоятельствах. Без этого оформления прямой речью ситуация-тема, по-видимому, представляется диалектоносителю невоспроизведенной или неполно воссозданной в текущем общении: )