(11) (О гадании на "Соломоновом круге") раньшэ Саламон-то этъд был / дак я помню вот / какой-то такой /да вот там / шо задумаит / дак там / тожэ были цыфры кругом . написано там / што значит / случиццъ / што будет // и вот / закатают этот катыш / вот / ну вот / как сечяс вот ыграют . как пъ тиливизору фсё показывают /<<Где што / когда>> кажэцца вроди вот эта передачя / тожэ вет там / видите вот скачет лошатка-та // так и тут тожэ такой вот крук / и вот . там / тут чёрточки такии / котора подольшэ // а тут / ф середину / там значит / как Саламон / человек / такой сресованый / такой / бумага такая // а вот на этой бумаге / фсё гадали // (д. Бесов Нос Вологодск. обл.).

Как показало исследование,существует значительный по разнообразию форм проявления и по степени воздействия на организацию диалектной речи комплекс взаимосвязанных вербальных и невербальных средств, языковых единиц и текстовых приемов, обусловленный особым принципом отражения в речи не наблюдаемых в момент общения ситуаций. Это принцип вытекает из коммуникативной специфики традиционного деревенского общения на диалекте и поэтому проявляется в диалектной речи с замечательной полнотой. Но его действие не замкнуто границами диалекта, оно может быть обнаружено и в других социально-функциональных разновидностях русской речи как следствие единства русского языка и значительного воздействия, которое оказали на него и продолжают оказывать русские народные говоры.

IV. Коммуникативная специфика диалектного компонента языковой личности и исследование вклада диалектов в русскую речевую культуру.

Хорошо изучены многочисленные заимствования из диалектов в русский литературный язык, фонетическая, грамматическая, семантическая интерференция в речи диалектоносителей, осваивающих литературную речь, подробно описаны “региональные варианты” литературного языка и другие проявления диалектно-литературных контактов. Однако в большей части работ этого рода исследователи исходят из представления о том, что переход от общения на диалекте к пользованию литературным языком затрагивает в основном внешнюю, формальную сторону речевой культуры и всегда является только прогрессом в речевом развитии личности, которая якобы ничего не утрачивает при таком переходе. Представление о диалекте как о вербальной основе особой и по-своему совершенной речевой культуры традиционного деревенского общения, отличающейся от культуры общения на литературном языке прежде всего не поверхностными явлениями, а глубинными коммуникативными особенностями (такова исходная позиция коммуникативной диалектологии в развиваемом понимании), заставляет считать, что это более сложный и глубокий процесс трансформации самого типа речевой культуры, принятие иного принципа приспособления речи к ситуации общения, процесс развития новых для диалектоносителя областей коммуникативной компетенции и формирования соответствующих фреймов, это смена или дополнение традиционной деревенской семантики общения городской семантикой общения с выражающим ее речевым этикетом, это существенное повышение уровня осознания речи, затрагивающее отношение между речью и всей практической деятельностью человека [Гольдин 1990, 1991б].

В работах [Гольдин 1995, 1997] сделана попытка проследить, какое влияние может оказать коммуникативная специфика диалекта на языковую личность человека, для которого диалект является в прямом смысле слова “родной речью” (В.И. Чернышев) и который полно, даже профессионально полно усвоил литературный язык, так что не только говорит и пишет на нем, но и создает получающие высокую оценку литературные произведения. Для исследования в Кабинете русской диалектологии Саратовского государственного университета под руководством автора доклада был сформирован машинный корпус текстов Н.А. Клюева, куда вошли почти все опубликованные к настоящему времени поэтические произведения Н.А. Клюева, а также его письма А. Блоку, В. Брюсову и некоторым другим адресатам. Обращение к речи именно Клюева в ряду других причин объясняется тем, что Клюев родился в с. Коштуги Вытегорского уезда Олонецкой губернии, долгие годы был тесно связан с крестьянской средой Обонежья, северо-западная народная речь была с младенчества его родной речью, а мировоззрение поэта определило особую ценность для него местного "мужицкого слова". Говоры Вытегорского района Вологодской обл. (с 1976 г.) были предметом специального внимания автора настоящего доклада, изучались им на протяжении нескольких десятилетий, они отражены в достаточно большом машинном текстовом корпусе МЕГРА, а этим открывались дополнительные возможности для планируемого анализа, возможность посмотреть на речь поэта сквозь призму хорошо знакомого ему диалектного слова.

Идеал Клюева лежал в прошлом. Им был исчезавший традиционный мир крестьянского дома, семьи, веры, гармонии с природой, — мир, крепкий и надежный как раз своей традиционностью, неизменностью кругового движения с постоянным возвращением к тому, что уже было испытано и преодолено предками.

Еще на рубеже ХIХ-ХХ веков, как считают исследователи, крестьянская культура, особенно культура старообрядцев, сохраняла свой традиционный характер; речь же — один из главных элементов и символов любой, в том числе крестьянской и старообрядческой крестьянской культур. Не случайны строки поэта:

Осеняет Словесное дерево

Избяную, дремучую Русь!

("Оттого в глазах моих просинь .")

Естественно, что отход от речевых традиций воспринимался Н.Клюевым в том же гибельном ряду, что оскудение лесов и рек, разрушение крепких прежде селений, потеря достатка, забвение обычаев:

Все реже полесья, безрыбнее губы,

Селенья ребрасты, обглоданы срубы,

Бревно на избе не в медвежий обхват,

А баба пошла — прощалыжный обряд,—

Платок не по брови и речью соромна,

Сама на Ояти, а бает Коломной.

("Песнь о Великой Матери")

В сознании Н.Клюева местная крестьянская речь соответствовала первым членам оппозиций "родное - чужое", "старое - новое", "истинное - ложное", "святое - греховное", "прекрасное - безобразное". Это накладывало отпечаток на язык клюевской поэзии, но состав его поэтического слова весьма сложен: устно-народная речевая основа переплетена прочными нитями высокой книжности, трогательно-наивная обыденная речь расцветает сказочными "адамантами" и "хризопразами", интонации живой современности соседствуют с глубокой архаикой.

Поэтическое слово Клюева отражает диалектные особенности всех уровней речи: фонетического, грамматического, лексического, следует народно-разговорным способам номинации. Наиболее заметны, хорошо выделяются и обычно комментируются при издании произведений Клюева многочисленные лексические диалектизмы: бересто, дерно, голубец, домовина, плачея, водополь, конопель, грядка, кокора, шолом, лядина, кошница, вилавый, плящий, пододонный, скать и другие. Однако важно, на наш взгляд, не столько само их наличие в произведениях поэта, сколько то, что некоторые из диалектных слов (например, слова зыбка и пододонный) встречаются у Клюева многократно и в разных произведениях, так как соответствуют постоянным мотивам его творчества, приобретают в нем символическое значение: выражаемый ими смысл для Клюева лучше всего передается диалектным словом за счет его специфических в крестьянской речевой культуре коннотаций. Так, Изба — центр крестьянского мира, а зыбка в избе — мерное движение в покое, здоровый сон живого, родное гнездо, место вскармливания, поэтому зыбка не только часто упоминается Клюевым, но и выступает основанием сравнений ("Изба дремлива, словно зыбка,// Где смолкли горести и боль"), метафор обобщенно-космического характера, отражающих идею избы-мира и мира-избы[10].

Диалектизмы в поэзии Клюева — органическая составляющая, отнюдь не инородные, не чуждые лексические единицы, требующие заключения их в кавычки. Органичность диалектных слов и соответствующих им значений проявляется в том, что как правило диалектизмы Клюевым не поясняются, не комментируются, не сопровождаются синонимами или описательными выражениями даже тогда, когда их значение невозможно вывести из словесного окружения, а контекст способен спровоцировать читателя, мало знакомого с народно-речевой культурой, на неверное понимание образа. Таково, например, неоднократное употреблением Клюевым слов гряда и грядка. )