В данном случае оратор не нуждается в разрешении, он фактически упрекает министра в том, что тот не знает своих обязанностей, поскольку обсуждаемая проблема как раз и относится к сфере его полномочий.

В парламентском дискурсе особенно отчётливо проявляется различие интенсивности значения may и might. В проанализированном материале форма might крайне редко используется как форма прошедшего времени may, обычно она обозначает сомнение, допущение случайной возможности.

“It mightbe boring for the hon. Gentleman, but it is a fact of life for millions of our fellow citizens, which we came into politics to change” (Debates for 10 Apr. 2001, Col. 843).

В сочетании с перфектной формой инфинитива форма might обозначает недоверие, сомнение, либо предполагаемое действие, реализация которого практически невозможна.

“It might have been possible to argue that, because the option could not be exercised on that date, a nil charge should arise under the Bill” (Debates for 11 May 2001, Col. 383).

В приведённом примере значение неуверенности, переданное семантикой might, усилено не только формой перфектного инфинитива, но и предикативом possible. Во всём предложении нет ни одного чётко сформулированного утверждения, формы модальных глаголов could и should, также передающие неуверенность, сомнение, придают всему предложению противоположный смысл.

Глагол can также может способствовать снижению интенсивности высказывания, но форма could является предпочтительной:

“…but British pharmaceutical companies could do more together, through their association…” (Debates for 5 Feb. 2001 : Col. 644).

Оратор упрекает британские фармацевтические компании в разобщённости действий. Упрёк звучит сглаженно, он высказан в форме предположения, с которым можно соглашаться, а можно и не соглашаться. Замена формы could на can сразу меняет тональность предложения, делает его категоричным.

Употребление could в условных предложениях фактически ведёт к отрицанию истинности утверждения, например:

“The letter indicates that boats could be quite useful if they came at the right time of year, because aquatic plants need stirring up from time to time” (Debates for 4 Apr. 2003).

Иногда эффект снижения интенсивности может быть усилен за счёт использования нескольких модальных глаголов.

“The Conservatives may have made commitments in respect of investing in the health service, but I should point out that, unless they can match our investment in tackling smuggling,…they will not have the impact on health and on saving lives that is needed.” (Debates for 10 Apr. 2001: Col. 843).

В высказывании употреблено сразу три модальных глагола – may, should, can. Все вместе и каждый в отдельности они создают эффект снижения интенсивности.

Пассивные конструкции обладают большим прагматическим потенциалом, т.к. выражают непредвзятое отношение к фактам действительности. Они переносят внимание слушателя на объект действия, в то время, как субъект остаётся неизвестным. Выступающий как бы отстраняется от ответственности за своё утверждение. Употребление страдательной конструкции гарантирует отсутствие дальнейших расспросов и уточнений.

“However, it is clear that in setting the rate the noble and learned Lord the Chancellor was influenced by the opportunities for equity investment” (Deb. for 29 Nov 2001: Col. 526).

Даже если исполнитель действия известен, использование страдательной конструкции существенно снижает интенсивность высказывания:

“Section 1(4) of that Act enables such an order to be annulled by either House of Parliament”(Deb. for 29 Nov 2001: Col. 525).

Проблема сослагательного наклонения является одной из самых дискуссионных в англистике. Лингвисты спорят по поводу количества наклонений, их форм, семантики. Вслед за большинством отечественных грамматистов мы выделяем группу косвенных наклонений, в которую входят Subjunctive I, Subjunctive II, условное и предположительное наклонение. Их объединяет семантика неуверенности, предположительности, желательности, возможности действия, выполняемости его в зависимости от ряда условий. Исследователи национального характера британцев отмечают их стремление избежать категоричности в суждениях, прямой оценки, и в этом плане формы косвенных наклонений можно отнести к культурно-маркированным. Они широко представлены в текстах парламентских слушаний, хотя их частотность неодинакова. Самым распространенным средством снижения интенсивности служат формы Subjunctive II и условного наклонения, комбинирующиеся в предложениях нереального условия, например:

“It would be a social and economic tragedy if the Conservative party’s plans to abolish the new deal were ever effected” (Deb. for 25 Jan 2001: Col. 1076).

Реализация планов консерваторов отменить программу помощи безработным расценивается как социальная и экономическая трагедия для страны, однако категоричность оценки снимается содержанием условного предложения, где такая возможность представляется маловероятной.

Широко используются также формы предположительного наклонения.

“The Committee recommends that the Chairman of Committees should be entitled to move en bloc the motions appointing select committees” (Deb. for 19 Dec 2000: Col. 713).

В ходе дискуссии выносится предложение наделить председателей комитетов правом вносить предложения о составе комитетов списком, данная формулировка делает высказывание открытым для обсуждения и не исключает вероятность его отклонения.

Проведённый нами количественный анализ морфологических средств снижения интенсивности высказывания показал, что наиболее часто для этой цели используются модальные глаголы (61%), формы страдательного залога и косвенного наклонения соответственно – 26,4% и 12,7%.

Среди синтаксических средств снижения интенсивности высказывания ведущее место занимают риторический вопрос и вежливая просьба в форме вопроса.

Риторический вопрос всегда эмоционально окрашен и является действенным средством привлечения внимания слушателя(-ей). Является ли вопрос риторическим, часто определяет контекст.

«Does my right hon. Friend agree that the steps taken to reduce fraud have brought it to a potentially irreducible minimum?» (Debates for 25 Jan. 2001, Col. 1060).

Предыдущий оратор в своём выступлении указал цифры, до которых была сокращена фальсификация в предыдущем году и пути её сокращения в ближайшее время (“Fraud has fallen by 6 per. cent. in the past year. We have implemented the Grabiner report, and are now legislating to move forward in that regard”(Debates for 25 Jan. 2001, Col. 1060)). Следовательно, он согласен с тем, что сокращение произошло до потенциально несократимого минимума, и не будет отвечать на этот вопрос в своём последующем выступлении. Риторический вопрос в данном случае служит для того, чтобы уточнить позицию собеседника и привлечь внимание аудитории к этой позиции прежде, чем высказывать мнение оппозиции.

Очень часто, задавая риторический вопрос, выступающий пытается избежать какого- либо давления на слушателей, давая им возможность самим принять решение.

“Would it be possible to move such a motion in the event…not allowing the House to divide on the proposal of my right hon. Friend the Member for Chesterfield?” (Deb. for 23 Oct. 2000: Col. 6).

Высказывание смягчается ещё больше, если в качестве риторического выступает отрицательный вопрос. В этом случае говорящий предлагает собеседнику выразить согласие со сказанным.

“Is not it interesting that the framework under which these decisions are rightly taken locally was not passed by this Government, but by the previous one?” (Deb. for 30 Jan. 2001: Col. 167).

Напряжение эффективно снимается вежливыми просьбами-вопросами, которые являются одним из способов реализации принципа вежливости в дискурсе парламентских слушаний.

“May I support the point of view put by the right hon. Member for Chesterfield (Mr.Benn)?” (Deb. for 23 Oct. 2000: Col. 3).

Выступающий не нуждается в разрешении аудитории, он предупреждает о том, что собирается высказать своё мнение, которое, возможно, не совпадёт с мнением коллег. )