На наш взгляд, именно функциональная специфика и культурная обусловленность способствовали сохранению указанной группы слов практически в первозданном виде на протяжении веков, иначе трудно объяснить такую грамматическую устойчивость нескольких имен, сохранивших древнейшую парадигму.

Между тем человек в МКМ предстает не только как субъект бытия, но и как природный объект. Изоморфизм человека и природы является универсальной особенностью всех мифологий, что, в частности, находит отражение в недифференцированности целого ряда языковых элементов относительно человека и природных объектов. В мифологической когнитивной парадигме, которая реконструируется посредством восстановления семантических архетипов слов, в диахронии соотносимых с МКМ, природа зеркально отражается в человеке. При этом человек в процессе самопознания заимствует предикаты объектов и явлений природы, синтезируя реалии различных логических порядков. Иными словами, в процессе ментально-языкового отражения действительности элементы природы (земля, зерно, воздух, дерево и т.д.) выступали в качестве того, посредством чего человек стремился описать (посредством идентификаций) самого себя и свое бытие, в результате чего мы можем говорить о физиоморфизме онтогенеза, берущем начало в индоевропейской и праславянской традиции и находящем продолжение в русской МКМ.

В частности, это находит отражение в самом именовании человека, которое до сих пор неоднозначно трактуется этимологами. Исходя из того, что мифологизации были опосредованы естественными условиями обитания этноса и особенностями хозяйственной деятельности, мы предположили, что представления славянина о самом себе определяло земледелие. На этом основании для первой части слова человек мы реконструируем праславянский корень *kĕl- - «зерно» (вторая часть на сегодняшний день реконструирована уже окончательно: и.-е. *ṷoik - «проявлять силу» > «проявляющий силу» > «сильный» > «сила»), восстанавливая архаичные представления о человеке («мужчине») как о зерне, падающем в землю (ср. диал. чело – «отборное зерно, подготовленное к посеву») и дающем (рождающем) всходы – колосья (родств. челядь). Таким образом, синтезируя реалии различных логических порядков, мифологизированная метафора позволила славянам создать наименование-мифологему человек, которое являет собой своеобразный «микротекст», вбирающий ключевую информацию о номинируемом объекте.

Результатом указанной мифологизации явилось то, что концепт «Семья» в целом описывается посредством «земледельческих» мифологем:

жена – «рождающая, подобная земле, подготовленной к посеву»,

человек – «зерно, семя рода»;

дети, челядь – «колосья»;

семья – «зерна от одного семени».

Данные мифологемы «захватывали» ряд сопряженных концептов, образуя целостную систему, эксплицированную языковой метафорикой.

В свою очередь, наличие в славянских языках двух номинант для обозначения понятия о человеке – человек и муж - отразило факт пересечения в последнем двух начал - материального и духовного, тела и души. «Душа» и «Тело» составляют базовую концептуальную оппозицию в системе «Человек как микрокосм». На основании концептуализации тела как облочки души возникает концептуальный параллелизм «Тело» - «Дом» (ср. родств. око и окно и др.), «Тело» - «Сосуд» (ср.: лтш. tęls, tēle - «образ, тень, изваяние, остов», tęluôt «придавать форму», а также русские метафорические соответствия: откровенность - «открытость, искренность» и скрытность, скромность = «закрытость» и «укромность», которые выступают как дескрипции души и представляют собой так называемые «потухшие» метафоры.).

Возможная, с точки зрения носителя мифологического сознания, «отделенность», «разделенность» души и тела (откуда одно из значений слова тело - «труп человека, мертвое тело») нашла отражение в мотиве существования тела без души, откуда многочисленные рассказы о ходячих покойниках, упырях. При этом бинарная мифономинанта ходячий покойник базируется на оксюмороне (движение + покой), в котором запечатлено мифологическое представление о смерти как антимире, в котором оппозиция «живое – неживое» находит особое разрешение: «движущееся – неподвижное», что отражается в данном случае как в семантике мифонима, так и на грамматическом уровне. Старое причастие от глагола ходить актуализирует сему «движущийся», существительное покойник, с одной стороны, репрезентирует отношение к миру мертвых (сущ. покой и глагол почить образованы от одного корня), а с другой – посредством грамматической категории «одушевленность» (вижу покойника) отражает народно-мифологические представления об умерших, сохраняющих свойства живых.

Сходные мифологизации лежат в основе представлений о возможности метаморфоз (в рамках зооморфизма) - оборотничестве как смене оболочки души (отсюда тождество понятий превращения и переодевания: слова оборотиться, обернуться (об-воротиться, об-вернуться) означают, собственно, «окутаться», «покрыть себя платьем», а превратиться – «переодеться, изменить свою одежду (= свой внешний вид), надеть ее навыворот»; откуда в позднейшем переносном смысле малорос. перевертень, серб. превртљнь, превршага – «человек изменчивый, непостоянный». Этимология слов облик, обличье – буквально «то, что вокруг лица» - также репрезентирует возможность изменения «внешней оболочки», ср. сменить обличье при парадоксальности сменить лицо, поскольку лицо мыслится как сущностная, идентифицирующая характеристика человека (ср. личность, различие), отсюда метафорическое употребление лицо – «человек».

То же можно сказать и о генетивных метафорах: у него взгляд волка, хитрость лисы и т.п.; и об устойчивых образных сравнениях и фразеологизмах, характеризующих человека: волчий взгляд (у кого-л.), каркать как ворон/ворона – «предвещать неприятности» и т.п.; метафорических употреблениях названий животных по отношению к людям, устойчивых образных сравнениях человека с животным и свойственных русскому разговорному стилю и устному народному творчеству многочисленных обращениях-зоонимах (голуба, голубушка, голубчик, голубь; заинька, зайка, зайчик; киса, котик; ласточка, птичка, рыбка, рыбонька, сокол и т.п.); а также вторичных номинациях, выступающие в качестве эмотивов.

Соответственно душа была осмыслена как «содержимое» тела. Это явилось прологом мифологизации души как самостоятельной сущности, причем способной к акциональным проявлениям (ср.: лит. siela – «душа» и рус. сила того же корня, соврем. душевные силы; слабодушие; слабость – перен. «малодушие»). В этом контексте смерть воспринималась как разлучение души с телом (душа отлетела). Душа, существующая отдельно от тела, в русской МКМ выступает как дух, что получает вербальное выражение: одним из значений полисеманта дух является «бесплотное сверхъестественное существо» (соотношение дух - душа репрезентирует противопоставление свободный (ср.: вольный дух) - несвободный (душа в теле).

Восприятие души как сущности, способной к отдельному, внетелесному – «безóбразному» - существованию, засвидетельствовано многочисленными быличками. В народных поверьях говорится о существовании злого духа, известного под именами гнедке, гнеток, гнетеница (ср.: гнет, угнетать), жма, жмара (родств. жать, сжимать), который по ночам мучает людей, наваливается на спящих, душит. Общим элементом здесь является представление о невидимости, отсутствии образа. Аналогичные проявления характерны для призрака неопределенного образа, проявляющегося как слуховая галлюцинация и известного в народных поверьях под именами ман, мана (ср. лтш. mãnît – «вводить в заблуждение, обманывать»), морока (родств. мрак, ср. морочить – «темнеть», укр. морочити – «одурять, лишать сознания», воронеж. морокун – «колдун»), блазна, блазня (рус. блазнить – «искушать, сердить»; словен. и чеш. blazniti – «приводить в смущение, беспорядок» и «дурачить», ср.: д.-в.-н. blâsan – «дуть»). Эти же признаки приписываются славянскому бесу - в архетипическом значении – «страх» (ср. : лит. baisa – «страх», baisus – «ужасный»; польское диалектное значение «гнев», откуда более позднее - «злой дух» (сохраняется в словенском, чешском, польском языках), который безобрáзен < безóбразен. По-видимому, следствием «визуальной» неразработанности образа является то, что в один синонимический ряд с лексемой черт входят «признаковые» слова окаянный, лукавый, постылый, лихой, худой (= «плохой»), которые репрезентируют отношение к объекту, однако не выявляют его внешних признаков. )