Эмоции страха пронизывают средневековую культуру. Генетически заложенный в человека, страх активно и успешно культивируется данным социальным институтом. Доказательством данного тезиса служат многочисленные языковые факты, напр., «Ñòðàõú Áîæèé = ñòðàõú ãîñïúäíü», «ñòðàõú Áæèè èìúèòå âúøå всего», «Ìîëàùàó ìè ñà âú öðêâè, áûòè ìè âú óæàñú»; Gottesferne и т.п. Эмоциям, входящим в понятийное поле страха, средневековым сознанием приписывались такие свойства, как активизация, либо, наоборот, блокирование человеческих действий, уподобление эмоций кипящей воде и т.п. Вероятно, в данном случае речь идёт о прямом, буквальном понимании средневековым человеком действий эмоций, сохранившимся и по сей день в современных языках, но уже интерпретируемых их носителями как метафоры (ср. «Боязнь и òðåïåòú ïðèäå»).

Для эпохи Средневековья характерен ярко выраженный теоцентрический подход к толкованию мира, о чём свидетельствуют как многочисленные исторические, так и не менее репрезентативные лингвистические факты. В ходе исследования мы обнаружили наличие религиозной компоненты в семантике целого ряда слов и словосочетаний. Христианская идеологизация языка образца средних веков – важнейшее культурно-историческое событие нашей цивилизации, предопределившее её магистральные пути развития в дальнейшем. Язык – главная компонента культуры, всё более и более идеологизируется в средние века.

Эмоции, по мнению психологов (Б.И. Додонов; А.Н. Лук и мн. др.), классифицируются на положительные и отрицательные. Критерием их «знаковости» служит психосоматика. Это положение, верифицируемое на примере речевого употребления обозначений эмоций, лингвистически подтверждается. Так, номинации группы эмоций Angst - страх (Schrecken, Scheue, ужас, боязнь и т.п.) соотносятся со словами, семантика/ассоциативный потенциал которых отрицательно окрашен (напр., hoellische Angst, heiliger Zorn, светлая радость, райское наслаждение и др.). Оценочные предикаты – очевидное свидетельство христианизации языка чувственно-эмоционального Средневековья.

Эмоция печаль, как известно из медицинской и психологической наук, болезненно переживаемая человеком на психосоматическом уровне, обнаруживает свою отрицательную направленность. Согласно древним рукописям, её ощущение связывалось с физиологической болезнью человека – Trauer < trurag – «болезненный», > грусть, печаль; Wehmut < weh + mut – боль, > тоска, уныние. Переживание этой отрицательной, наносящей вред здоровью человека эмоции в средние века объясняется церковью как наказание людей за их удалённость от бога (ср. Gottesferne – beglueckende Gottesnaehe).

Анализ употреблений печали как номинанта эмоции (в особенности в русском языке) иллюстрирует знание мифолого-религиозным человеком как её «места обитания» (сердце) – «Много печаль въ срци своем вижю» (И.И. Срезневский), так и высокой степени её психологического воздействия на его состояние.

Эмоция гнева, являющаяся важнейшим мотивом человеческих поступков, как и выше отмеченные базисные эмоции, универсальна, т.е. внетемпоральна и внелокальна. Для системы моральных ценностей средневекового человека было свойственно понимание божьего гнева – Zorn des Gottes; «Аже боудъть влдцъ или мастерови гнъвъ (если владыка будетъ гнъваться)» (И.И. Срезневский). Всевышний гневен, если человек совершает не угодный ему поступок. В то же время священнослужителями порицалось гневное поведение мирян равно как и их вербальные и невербальные экспликации радости, счастья и печали (U. Kuesters). Божий гнев выражался в природных стихиях. Такое, например, явление, как буря, считалась формой экспликации недовольства, гнева бога. Не случайно поэтому, что в современной культуре она – символ бешенства. Этот пример иллюстрирует мифолого-религиозные средневековые представления человека в сегодняшней символике.

Известное философское положение о дуализме мышления, в том числе и оценочного, в высшей степени актуально и для средних веков. Эмоция радости всё более концептуализируется во времена позднего Средневековья, несмотря на сохранение актуальности человеческих фобионастроений (Ch. Boehme; U. Kuesters).

Если раннее Средневековье, согласно лексикографическим (этимологическим) данным, характеризуется невысокой номинационной плотностью мира эмоций, то в позднее Средневековье в немецком и русском языках развиваются «эмоциональные» значения у слов, относящихся к вторичным, производным концептам. Обычно эти слова уточняют семантику уже существующих обозначений эмоций. Как правило, в их содержательной структуре есть признак интенсивности (ср. приведённые выше номинации Trauer – печаль и Wehmut – глубокая печаль или Schrecken – внезапный ужас, Schreck - ужас). Значения так называемых базисных номинантов эмоций на рубеже позднего Средневековья и Нового времени (в особенности именно в Новое время) уточняются либо их прямыми дериватами (Hochgenuss – большое наслаждение, большое удовольствие), либо лексическими заимствованиями (напр., из французского языка Panik, паника), иногда выступающими при этом как синонимы к уже существующим номинациям, служащих удобным лингвистическим средством конкретизации родственных эмоций, либо специализацией значений слов (Beklemmung, Grauen, боязнь, ярость), либо же появлением новых слов (Schwermut). Данные семантические процессы фиксируют результаты освоения человеком психического мира. Появление новых слов, обозначающих эмоции и развитие «эмоциональных» значений у уже существующих слов, обусловлено необходимостью вербализации культурно значимых смыслов, обнаруживаемых человеческим сообществом в ходе распредмечивания действительности.

Наши наблюдения над речевыми употреблениями номинантов эмоций в обсуждаемый исторический период развития общества со всей очевидностью показывают (см. напр., лингвистические факты в словарях И.И. Срезневского, В.И. Даля) психолого-культурную актуальность архетипов, служащих основой ассоциативно-образной концептуализации эмоционального мира. При этом следует иметь в виду то обстоятельство, что, по всей видимости, для архаичного и средневекового человека сами эмоции мыслились как некие реально действующие субстанции (ср.: «Боязнь и òðåïåòú ïðèäå» (И.И. Срезневский). Вероятно, в данном случае речь идёт о прямом, буквальном понимании нашими далёкими предками реальных действий эмоций, сохранившимся и по сей день в современных языках, но уже интерпретируемых их носителями, пользователями как метафоры.

Ассоциативно-образную основу наивной концептуализации мира, являющейся способом его освоения, формируют архетипы. Архетипы как первичные эмоциональные образы, живущие в нашем языковом сознании, создают языковую картину мира. Языковая картина мира, продукт распредмечивания действительности, суть иерархически ценностно выстроенной вербализованной понятийной системы, базирующейся на человеческих представлениях (гештальтах) о мире. Формированию понятия, концепта предшествует эмоционально-когнитивная деятельность «наивного» человека, принципиально опирающегося при этом на «первичную» природу, на физические объекты мира.

Лингвокультурологический анализ вербализованных эмоций, ЭК, легко «вписывается» в архетипическую концепцию К.Г. Юнга и его учеников (A. Jaffe и др.). Языковые знаки, обозначающие эмоции, подчинены архетипическим законам. Смена картин мира, вызванная в целом общественным развитием и, в частности, социализация эмоций иллюстрирует нам их архетипический характер, что доказывается соответствующим анализом ЭК в современной языковой картине мира. )