Следует отметить тот факт, что английская аристократия была более политизирована, чем русское дворянство. Объяснение этому мы видим в социально-исторических причинах: политика была приоритетным направлением деятельности английского аристократа, а ее аналогом в России выступала военная и - менее престижная - статская служба, отсюда и различие во внимании к политической сфере, в том числе и в языковом плане.

В «словаре» провинциального дворянства, тесно связанного с бытом крестьян в своих имениях, встречается ряд сельскохозяйственных терминов и реалий, что является национально-специфической особенностью речи русского дворянства.

Высокий уровень образования определяет качество вертикального контекста в речи русского дворянства, богатого аллюзиями и цитатами. Основными их источниками в речи дворян в романах выступают литература, история, Библия, мифология, театр, живопись, поэзия, пословицы и поговорки, политика, что в целом повторяет фонд источников ссылок и реминисценций, отмеченных нами в речи английского аристократа.

Так, стихотворение Михалевича, университетского друга Лаврецкого в романе «Дворянское гнездо», оканчивается следующими словами:

И я сжег все, чему поклонялся,

Поклонился всему, что сжигал (с. 201).

В заключительных строках этого стихотворения содержится аллюзия на основателя государства франков Хлодвига I, объединившего под своей властью все французские племена. После одной из крупных побед Хлодвиг принял христианство, и крестивший его архиепископ Ремигий сказал ему: «Поклонись тому, что сжигал, и сожги то, чему поклонялся» (Комментарий к полн. собр. соч., 1964: 510).

Слово «обломовщина» снилось Илье Ильичу - главному персонажу романа И.А.Гончарова, «написанное огнем на стенах, как Бальтазару на пиру» (с. 193). Согласно Библии, во время великого пира, устроенного вавилонским царем Валтасаром (Бальтазаром), на стене появились огненные слова, предсказывающие ему гибель. В ту же ночь Валтасар был убит (Комментарий Краснощековой Е.А. к собр. сочинений, 1987: 525).

Связав свою судьбу с Анной Карениной, Вронский рисковал своей карьерой и репутацией. В разговоре с Долли он цитирует знаменитые слова Юлия Цезаря: «…но жребий брошен…» (т. 2 с. 206).

Эти слова были произнесены великим императором при переходе реки Рубикон: «В наемной повозке Цезарь приехал к реке Рубикон, отделяющей приальпийские земли от самой Италии. Долго стоял он на берегу, полный тяжких сомнений. Наконец решившись и как бы устремляясь навстречу будущему, он произнес греческую поговорку:

Пусть будет жребий брошен! – и двинулся к переправе» (Слава далеких веков. Из Плутарха; 1964: 227-228; цит. по: «История древнего мира в художественно-исторических образах»; 1978: 198).

Переход Рубикона для Цезаря был решающим в его судьбе, как и связь Вронского с Карениной.

Начитанность дворян определяла их склонность к цитированию и игре цитатами. Главной ценностью цитирования выступало не дословное воспроизведение цитаты, а умение употребить ее в подходящей ситуации.

Так, Облонский в романе Л.Н.Толстого аргументирует свою позицию в вопросах супружеской верности цитацией немецкого стихотворения:

Himmlisch ist’s, wenn ich bezwungen

Meine irdische Begier;

Aber noch wenn’s nicht gelungen,

Hatt’ ich auch recht hübsch Plaisir!

Великолепно, если я поборол

Свою земную страсть;

Но если это и не удалось,

Я все же испытал блаженство! (т. 1., с. 47).

Как мы видим, цитирование имело место не только на русском, но и на других языках, как правило, французском, английском и немецком.

Религиозность дворян отражается в речи в устойчивых сочетаниях, лексике «церковной» тематики, аллюзиях и цитатах на библейскую тему.

Наиболее часто встречающаяся библейская аллюзия на тему греховности, ставшая своего рода клише в речи дворян 70-х годов – это выражение «бросать камень» («Кто из вас без греха, первый брось на нее камень». Евангелие от Иоанна, гл.7, 8).

-А кто бросит камень? - сказал Алексей Александрович, очевидно довольный своей ролью (т. 2, с. 94).

Религия играет особую роль в русской культуре. По мнению великого русского философа Н.А. Бердяева, русский народ принадлежит к религиозному типу, и наши национальные этические идеи – это, по сути, христианские идеи. (Бердяев, 1991:170)

В XIX веке дворянство в России находилось в состоянии духовного кризиса, связанного с идеями «вольтерианства». До конца XVIII века в России все были верующими - это было нормой и создавало нравственную позицию в семье (Лотман, 1994). Идеи «вольтерианцев» пошатнули веками сложившиеся устои, и отрыв от традиций заставил многих дворян пересмотреть всю систему нравственных ценностей. Состояние духовной «дезориентации» вызвало у многих прогрессивных представителей высшего сословия ощущение собственной греховности и стремление искупить свою «вину» (понятие «кающегося» дворянина).

Воспитание, образование и образ жизни дворян (в частности, увлечение театром) придают их речи образность и некоторую театральность. В языковом плане это находит отражение в частом использовании стилистических приемов и стратегии переоценки. Средства создания переоценки (лексические, грамматические и стилистические) сходны в обеих культурах.

Склонность к театральности в особенности отличала многих дворянок описываемого периода и уходила корнями в получаемое образование и воспитание. Многие женщины из аристократических семей учились в Смольном институте, который являлся государственным женским учебным заведением. (Важно отметить тот факт, что в Великобритании описываемого периода не было специальных женских институтов).

«Смолянки» славились особой «институтской» чувствительностью. «Сентиментальная неподготовленность к жизни культивировалась и была свидетельством неиспорченности. «Невинность» сочеталась с повышенной экзальтацией, обязательной влюбленностью» (Лотман, 1994: 85). Интересен тот факт, что дворянская женщина XVIII-XIX столетий соединяла в себе два психологических типа, которые непосредственно зависели от ее образования. Вышедшие из института дворянки могли падать в обморок и заливаться слезами - такое поведение воспринималось как «образованное», так вели себя европейские дамы. С другой стороны, воспитанную крепостной нянькой, выросшую в провинции девушку отличала сдержанность выражения чувств и эмоционального поведения.

Сдержанность в выражении эмоций, присущая русским дворянам, так же как и английским аристократам, определяла их склонность к эвфемистической зашифровке мыслей и чувств.

Так, Варвара Лаврецкая в романе И.С.Тургенева выражает свое мнение о хозяйке дома - Марье Дмитриевне Калитиной, используя «двойную» эвфемистическую зашифровку: «Elle n’a pas invente la poudre, la bonne dame» (Пороха она не изобрела, эта милая дама) (с. 269).

Использование французского языка служит для смягчения резкости данной характеристики и представляет собой один из способов эвфемизации, а именно - эвфемистическую замену с помощью иноязычных слов. С другой стороны, высказывание Лаврецкой содержит «эвфемизм через отрицание» (пороха не изобрела) (В.П. Москвин).

Наше исследование показывает, что представителям высшего общества обеих стран было свойственно «носить маску» и скрывать под ней свои истинные чувства. Интересным в этой связи мы находим наблюдение Ю.М. Лотмана об одной из причин широкого распространения в дворянском быту любительских спектаклей и домашних театров. По его мнению, они служили средством ухода из мира условной и неискренней жизни «света» в мир подлинных чувств и непосредственности (Лотман, 1994:190).

Стиль речи представителей знати на всем протяжении XIX века характеризуется высокопарностью и витиеватостью. Это связано, прежде всего, с ролью литературы и театра в жизни «высшего» общества России в XIX веке. По наблюдению Ю.М. Лотмана, в начале века грань между искусством и бытовым поведением зрителей-дворян была разрушена.

Однако в речи помимо книжных присутствуют и просторечные элементы – явление, которого мы не наблюдаем в речи английской аристократии. Употребление этих элементов объясняется тем, что обычно в раннем детстве русские дворяне воспитывались нянями, происходившими из крестьян. В речи этих женщин просторечие было естественным и органичным, как и фольклорные истоки их мировоззрения. Кроме того использование просторечия было также способом ухода от чрезмерной формализованности литературного языка. )