Исследование участка концептуального пространства обмана, фиксируемого фразеологическими единицами (ФЕ), в работе сфокусировано главным образом на классе идиом, образное основание которых признается средоточием культурной коннотации, связанной с мировидением народа. Образование идиом, объективирующих концепт обмана/его фрагменты, происходит преимущественно на основе метафоризации. Акт формирования значения идиом представляет собой синтез а) когнитивной интенции; б) формируемого в языковом сознании образа, хранящегося свернутым в виде гештальта и материально выражаемого в сцене (Добровольский); и в) выводного знания как результата номинативного замысла говорящего. В результате анализа исследуемых фразеологизмов нами установлено, что образное воплощение обмана во ФЕ обоих языков имеет в основе своей общую идею манипулятивного воздействия на субъект, характеризуемого перекрыванием доступа к информации с помощью создания помех для внешних органов чувств, нередко сопровождаемого нанесением вреда, ущерба субъекту. А анализ когнитивной инференции показал: для носителей обоих языков существенным является знание о том, что вследствие подобного воздействия получение истинной информации и/или честность во взаимоотношениях исключены.

Несмотря на наличие общей идеи, лежащей в основе ассоциативной образности идиом, обнаружено, что каждое языковое сознание выражает эту идею по-своему. Продемонстрируем расхождения во фразеологизации концепта “обман” на примере одного из выделенных фрагментов. В английском языке идея утаивания (“пассивная ложь”) имеет в основе образ “покрывания”, которое соединяет в себе покров (символ таинства, сверхъестественного) и темнота, наследующие древние мифопоэтические представления: keep in the dark, draw a curtain on, cast a veil over и др. В русском языке семантика сокрытия, покрывания как магического действия фразеологически не зафиксирована.

Для обоих языков характерно использование в качестве “донора” для фразеологизации обмана образных основ, обнаруживаемых семантическую ориентированность на человека, однако, в русском языке при номинировании ситуации обмана частотность использования вербализованных соматизмов выше.

Все, связанное с ложью и обманом, актуально для человека и осваивается человеческим сознанием через соотнесение с аксиологической системой, обусловливающей положительные и отрицательные оценки, которые получают множественную интерпретацию по нравственно-этическим и утилитарно-прагматическим критериям. Эмоциональные словосочетания с прилагательными оценочного характера типа чудовищная, гнусная, грязная, отвратительная ложь/обман, dirty liar, thumping lie усиливают негативную оценку опорного слова. Однако словосочетания изящная выдумка, виртуозная ложь, first-class liar, heroic lie, вдохновенно, талантливо, skillfully, magnificently лгать/обманывать не могут быть оценены в отрицательном диапазоне. В этих сочетаниях положительные коннотации слов ложь/обман, lie/liar являются адгерентными. В данном случае принято говорить о флуктуирующей (Телия) оценке, проявляющейся в контексте и зависящей от эмпатии говорящего. Поскольку нас, в первую очередь, интересовал не соссюровский язык “в себе и для себя”, а говорящий субъект, его интерпретация и оценка явлений и событий действительности, мы посчитали предпочтительным пронаблюдать оценку лжи и обмана, реализуемую в контексте. Это позволило констатировать, что в отрицательном диапазоне оценки регулярно шкалируются лишь фрагменты “лесть” и “клевета”, выделенные нами в концептуальном пространстве обмана. В большинстве же своих модусов обман имеет флуктуирующую оценку, где знак “-” или “+” зависит от ценностной ориентации говорящего.

Лексический ассортимент средств описания обманного действия/его субъекта включает также метафоры и сравнения (как устойчивые, так и индивидуально-авторские). Анализ образности устойчивых сравнений показал, что для носителей русского языка в большей степени характерно ситуативно-образное соизмерение: Совралось как с курка сорвалось. Приведенный пример показателен еще и потому, что не типичен для английского языка, поскольку символизирует элемент бессилия, отсутствие фактора воли агенса. Это вновь отсылает нас к русскому национальному характеру, его неконтролируемости, попытке освободить говорящего от ответственности за происходящее.

Расхождения в метафорическом осмыслении концепта “обман” русским и англоязычным обыденным сознанием проявляются в том, что русской наивной логике свойственно воспринимать обман/его фрагменты как самостоятельные, всепроникающие, нередко мистические сущности, перед которыми человек оказывается слабым существом, опять-таки характеризующие русского человека как пассивного, невластного над своей деятельностью, склонного к зависимости от неких более могучих сил.

В Заключении подводятся итоги выполнения намеченных целей и задач. Обнаружено, что представления о лжи и обмане, их субъекте, свойствах, присущие английской и русской лингвокультурной общности, существуют в форме мифов, архетипов, символов, эталонов и стереотипов поведения. Соотнесенность данных представлений с мифологической картиной мира, наследование черт архаического сознания древних, связь с базовыми (прототипическими) представлениями о мире, являются общими для носителей двух сопоставляемых лингвокультур, служат основой идентичного восприятия, обозначения и описания многих видов, форм, признаков обманного действия. Однако, индивид с “наследственной памятью коллектива” (Лотман) получает не только древние, но и наслоившиеся за века нюансы, свойственные только данной группе/культуре, следовательно, неизбежны какие-либо расхождения в интерпретации действительности, в частности, ситуаций, связанных с обманом.

Наблюдения над лексико-фразеологическими средствами, номинирующими и описывающими обман и его разновидности, позволили выявить такие черты русского национального характера, как 1) эмоциональность (в частности, богатство эмоционально-оценочных языковых средств для описания как самого обмана, так и оттенков эмоций, сопровождающих обманное действие), английский язык более сдержан в эмоциональной характеристике обмана; 2) склонность к пассивности и неконтролируемости проявляется в том, что человек мыслится невластным над ситуацией, не имеющим ответственности за произведенное действие, в том числе обманное; 3) при описании обмана/его субъекта проявляются характерные для русской культуры чувства теплоты и сострадания, свойства широты души и размаха, носителям английского языка не свойственно говорить о сознательной увлеченности процессом обманного действия, “ненасытности” ложью и обманом.

Здесь же обозначены возможные перспективы дальнейшего исследования.

Основные положения диссертации отражены в публикациях:

1. Некоторые универсалии лжи в разных культурах // Языковая личность: культурные концепты: Сб. науч. тр. - Волгоград - Архангельск: Перемена, 1996. - С. 230 - 236

2. Семантика авербальных маркеров лжи// Языковая личность: проблемы обозначения и понимания: Тез. докл. науч. конф. Волгоград, 5-7 февраля 1997 г. - Волгоград: Перемена, 1997. - С. 104 - 105

3. Контексты употребления лжи и лести//Актуальные проблемы лингвистики в вузе и в школе: Материалы Школы молодых лингвистов. Пенза, 25-29 марта 1997 г./Ин-т языкознания РАН; ВГПУ им. В.Г.Белинского; Управление образования Пензенской области. - М., Пенза, 1997. - Вып. 1. - С. 91 - 92

4. Семантика авербальных маркеров лжи// Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания. - Воронеж: Воронежский государственный университет, 1998. - Вып. 10. - С. 135 - 141

5. Общекультурный контекст концепта “ложь” // Языковая личность: система, нормы, стиль: Тез. докл. науч. конф. Волгоград, 5-6 февр. 1998 г. - Волгоград: Перемена, 1998. - С. 82 - 83

6. Национально-специфическая интерпретация понятий “обман”/ “ложь” в паремиологическом аспекте//Языковая личность: вербальное поведение: Сб. науч. тр. - Волгоград: РИО, 1998. - С. 26 - 30

7. Коммуникативная структура ситуации обмана // Языковая личность: жанровая речевая деятельность: Тез. докл. науч. конф. Волгоград, 6-8 окт. 1998 г. - Волгоград: Перемена, 1998. - С. 69 - 70 )