Синтагматическая цепь метафорической сочетаемости русского текста — полифонная при контрапункте или гомофонная при резонансе — прерывается диссонирующим семантическим звучанием: оксюморонными «барьерами» на пути семантического «бега», обеспечивающими «остановку» и дополнительную группировку когнитивных усилий в результате эффекта обманутого ожидания. Подобно диссонирующему аккорду, внешняя несовместимость разрешается гармоничным сочетанием — нахождением связующей семы: Навстречу мне на переезде Вставали ветлы пустыря. Надмирно высились созвездья В холодной яме января (Б. Пастернак) (‘середина’ зимы и ‘пик’ холодов).

Оксюморонной аранжировке как азбуке и структуре русской поэтики принадлежит ведущая семантическая и текстовая роль. Оксюморон является эмблематикой русского художественного текста. Соединив в своем мировосприятии «восточное ощущение степи» и «западное ощущение моря» (И. Кондаков), бескрайность и полярность, созерцательность и радикализм, русская культура заложила основы образных фильтров восприятия мира. Ключевыми словами культуры стали геополитические особенности (степь, царь, государство), культурно-историческое наследие. Так, библейский образ пути этноса к цели вкупе с географическими особенностями России синтезировал не только символику, но и эмблематику русской культуры, дав образы Птицы-тройки Н. Гоголя, «степи» А. Чехова, «степной кобылицы» А. Блока, «пространств», в которых «таятся пространства» А. Белого. Дионисизм русской культуры вместе с ландшафтным свое­образием дал сквозные мотивы странничества, скитальцев, хождений: «Зачарованный странник» Н. Лескова, «Хождение за три моря» А. Никитина, «По Руси» М. Горького. Бинарный характер и маятниковость развития русской культуры «инверсионными взрывами» (Ю. Лотман), усилив исходную соборность мифологического сознания, определили как амбивалентность многих русских трактовок известных понятий, так и антиномичность, оксюморонность культурных концептов: «Преступление и наказание», «Отцы и дети», «Мертвые души», «Живой труп», «Поднятая целина», «Зияющие высоты», «Бледный огонь», «Бесконечный тупик». Бинарность русского менталитета; «республиканские страсти в безмолвии деспотии»; пушкинское ощущение империи как лада и строя, одухотворенной мощи; антиномии государство/маленький человек, власть/народ, художник/власть, поэт/толпа; мистика земли; божественность слова; историче­ское наследие и отечественные традиции с регулярностью реализуются не только в политическом, но и в поэтическом русском языке: Но проглянет из божницы Стенькой Разиным притворившийся смирением мятеж (Б. Чичибабин); И снег, до окошек деревни лежащий, И зимнего неба холодный огонь — Все, все настоящее русское было, С клеймом нелюдимой, мертвящей зимы, Что русской душе так мучительно мило, Что русские мысли вселяет в умы (Н. Некрасов); Звонили в морг. Ответил бодрый морг, что не свободна ни одна каталка (Б. Ахмадулина); Счастлив, кто в радости убогой, Живя без друга и врага, Пройдет проселочной дорогой . (С. Есенин). Эмоциональность и полюсность русского мировосприятия усиливают исходную концептуальную антиномию дополнительной антиципирующей композицией и многочисленными инверсиями, рождая каскад смыслов, «мерцание» текста: В мирах любви, — неверные кометы, — Закрыт нам путь проверенных орбит! Явь наших снов земля не истребит, — Полночных солнц к себе нас манят светы (М. Волошин), где исходная антиномичность дня и ночи, солнца и полночных светил, сна и яви, комет и орбит усилена оксюморонными сочетаниями явь снов, полночных солнц и актуализирующей инверсией закрыт нам путь, явь наших снов, полночных солнц.

Образ в художественном тексте представлен разными типами вербализации: метатекстовый знак-заголовок: «Эхо», «Телега жизни», «Золото и булат» А. Пушкина, «Листок» М. Лермонтова, «Волшебная скрипка» Н. Гумилева; вектор понимания — метатекстовый знак-эпиграф: «Свободы сеятель пустынный…» А. Пушкина; резюмиру­ющая часть текста в сильной финальной позиции: «Пятая годовщина» И. Бродского; антиципирующего характера тезис перед аргументом в сильной инициальной позиции: «Кинжал» А. Пушкина; авторский концепт в срединной позиции: «Лицинию» А. Пушкина; ключевые слова-символы подтекста — пунктирного варьируемого повтора: «Человек в футляре» А. Чехова; метафорическая область: «Природа — тот же Рим …» О. Мандельштама; оформление рамочной композиции текста: «Песня Офелии» А. Вознесенского; оформление параллельной композиции текста («контрапункта»): «24 декабря 1971 г.» И. Бродского; оформление рефренной композиции текста: «Рождественский романс» И. Бродского; оформление антонимичной композиции текста: «Свободы сеятель пустынный…» А. Пушкина. При этом используются все виды образных единиц языка (паронимическое сближение, инкорпорирующая метафора, лексическая метафора, фразеологизм, сентенционная метафора, текст материнский и прецедентный). Итак, художественное кодирование — партитура идеи,предлагаемой обществу.

В шестой главе «Принципы образного кодирования: Социальная модель» формулируются принципы образной вербализации тезауруса русской языковой личностью, рассматриваются две русские языковые картины мира 80—90-х годов ХХ в., лингвистическая техника их номинативной реализации.

Запечатлевая концепт, именуя и переименовывая меняющуюся действительность, образная номинация представляет собой переходное, промежуточное звено эволюционного семиотического ряда.Историческое развитие культур традиционного типа состоит в так называемой «инверсионной» модели переаксиологизации оппозиционных полюсов. При этом языковой знак наполняется новым содержанием: слуги народа ‘государственные мужи, пекущиеся о благе народа’ — ‘высокооплачиваемые чиновники на фоне массовой нищеты народа’.

Как показывает сравнение образно-номинативных картин мира 70—90-х годов ХХ в., мировоззренческая революция 80-х («перестройка») сопровождалась переаксиологизацией и переактуализацией именований прежде всего констант бытия общественного организма, Социума. Переоцениванию на имплицитном факультативно-семном уровне или также эксплицитном морфемном подверглись именования экономического типа российского общества, типа власти, политических ориентаций, конфессиональной принадлежности, моральных норм и эстетических категорий. При этом традиционалистское крыло акцентировало исторические константы (великодержавность, сильная власть, незыблемость византийских канонов православия, коллективистская мораль), а инновационное крыло — следствия, эту константность оформляющие (этническая нивелировка, наличие цензуры, противодействие экуменизму, обезличивание индивидуальности). Инверсионный характер идеологической переориентации имеет следствием восстановление предыдущей стилевой модели (В. Руднев). В языковом отношении постепенное «перетекание» нового содержания в старую форму производится в антиномии «семантиче­ское усложнение системы» — появление в ней внутриязыковой омонимии (отец народов в положительном и отец народов в ироническом значении для разных членов социума) или «формальное усложнение системы» — появление в ней экспрессивно-синонимических рядов (демо­краты — дерьмократы — дымократы — демокрады — демки, коммунисты — коммуняки, патриоты — патревоты). Что касается выбора образно-номинативного кода, то мировоззренчески стабильный период (70-е годы ХХ в.) тяготеет к традиционной (зооморфная, флористическая, натурморфная) и абстрактно-объективной образности (сциентометафоры). Период же мировоззренческой революции (80—90-е годы ХХ в.) активизирует архаические магические функции слова (религиоморфная, инфернальная метафорика), опыт предков и человечества в целом (историоморфная) и субъективно-воздействующую метафорику (культуроморфная метафорика, в том числе прецедентные тексты). В структурном отношении образный знак подвергается при этом эпистемическому усложнению: синкретичности — апплицированию множества смыслов; фракционированию — растягиванию линейному (сентенционный или абзацный метафорический знак) или усложнению линеарному, объемному (прецедентный текст). Образ в социальномотношении — клише, «слепок» умственного усилия, произведенной классификации фрагмента действительности; следования традиции; сигнала принадлежности к референтной для языковой личности группе; фатического и воздействующего средства. Итак, в социальном отношенииноминативное кодирование есть переходное звено эволюционного ряда. )