Имперское пространство России в региональном измерении: дальневосточный вариант

А.В. Ремнев

Отдельные регионы в силу их специфики (времени вхождения в состав империи, географических и природно-климатических факторов, удаленности от имперского центра, этнического и конфессионального состава населения, уровня социально-экономического развития, влияния внешнеполитического окружения) представляли разные варианты имперских процессов, что обусловило сложность и вариативность политикоадминистративного строя Российской империи. Понятие имперское пространство в региональном измерении1 в данном случае позволяет более точно описать имперские процессы в рамках региона, акцентируя исследовательское внимание на региональную специфику Влгеографии властиВ» (размещение, структура и динамика имперской власти, Влвластное освоениеВ» региона, политико-административное поглощение (интеграция) империей новой территории). Это понятие охватывает важные сферы региональной политики: имперская идеология и имперская практика в региональном прочтении; установление как внешних (в том числе и государственных), так и внутренних (административных) границ региона; динамика управленческой организации внутри регионального пространства (властная административно-территориальная и иерархическая структура регионального пространства, административные центры и их миграция).

Применительно к этому, казалось бы, достаточно дать определение империи, как большой геополитической общности (Влмир-империяВ» в определении Ф. Броделя и И. Валлерстайна), исторического способа преодоления мировой локальности, установления внутреннего мира и межрегиональных экономических и культурных связей, хотя бы и силой. С управленческоправовой точки зрения Российская империя представляется сложно организованным государственным пространством. Длительная устойчивость Российской империи объяснима именно с позиции поливариантности властных структур, многообразия правовых, государственных, институциональных управленческих форм, асимметричности и разнопорядковости связей различных народов и территориальных образований. И чем больше правительство добивалось успехов на путях централизации и унификации управления (к чему оно, несомненно, стремилось), тем более оно теряло гибкость и становилось неповоротливым, неспособным эффективно и адекватно реагировать на быстро меняющуюся политическую и социально-экономическую конъюнктуру, отвечать на вызовы националистических идей.

Россия как империя постоянно расширялась, включая в свое государственное пространство все новые территории и народы, отличающиеся по многим социально-экономическим и социокультурным параметрам. За решением первоначальных военно-политических задач имперской политики неизбежно следовали задачи административного обустройства и последовательной интеграции региона в имперское пространство. Российской особенностью процесса внутреннего имперского строительства явилось заметное преобладание политико-административных целей над экономическими. Наряду с рационализацией, модернизацией и ведомственной специализацией государственной власти в центре и на местах шел процесс ее экстенсивного развития, подпитываемый включением в состав империи новых территорий, что обусловило управленческие региональные различия, а Влгеография властиВ» имела сложный политико-административный ландшафт, с повторяемостью (иногда трансплантацией уже апробированных на других окраинах) властных архаических институтов (ВлинородческоеВ», Влвоенно-народное управлениеВ») и моделей управленческого поведения.

В ходе исторического развития Российской империи на ее огромном и многообразном географическом пространстве сложились большие территориальные общности (регионы2), заметно выделяющиеся своей индивидуальностью, имевшие существенные отличия в социальноэкономическом, социокультурном и этноконфессиональном облике, что закреплялось определенной региональной идентификацией. Особый административный (и даже политический) статус мог лишь усиливать или ослаблять региональные позиции. Стремление к регионализму (сверх обычного деления на губернии) объяснимо также известным несоответствием традиционного административно-территориального деления потребностям политики и управления, требующих более широких административных объединений. Историко-географические регионы обладают определенной устойчивостью и даже способностью регенерации под воздействием имперских кризисов (например, Приамурское генерал-губернаторство, Дальневосточное наместничество, Дальневосточная республика, Дальневосточный федеральный округ).

Империя, включая в свой состав тот или иной регион на востоке, начинала прежде всего его властное освоение, интеграцию в имперское политико-административное пространство. Этот процесс имел значительную временную протяженность и определенную последовательность.

Во-первых, первоначальное освоение (ВлпервооткрывателиВ» обеспечивающие ВлисторическоеВ» право на данную территорию), создание опорных военно-промышленных пунктов и установление периметра (зоны, рубежа) внешней границы, обеспечение государственной безопасности и формирование имперского тыла (в том числе за счет естественных преград, слабой доступности и бедности природных и трудовых ресурсов, низкой привлекательности окраинной территории)3, создание оборонительных рубежей, государственной границы, размещение вдоль границы вооруженной силы (регулярных и иррегулярных войск, казачьих линий, военно-морских баз). Высокая степень частной инициативы, лишь координируемой и направляемой государством, симбиоз военно-хозяйственных функций и создание квазиадминистративных институтов (частные компании, экспедиции).

2. Под регионом в данном случае автор понимает не политико-административное, а историко-географическое пространство. Аналогом современного понятия ВлрегионВ» в дореволюционной терминологии можно считать ВлобластьВ» (отсюда, например, название общественно-политического движения ВлобластничествоВ»).

3. Часто, особенно в ранние периоды российской истории, государственная граница не имела четких очертаний и носила черты некоего рубежа (фронтира), неясно определенной зоны, отделяющей Россию от других государств и народов.

Во-вторых, стремление ВлсцентроватьВ» новую территорию, путем установления региональных центров государственной власти (на первых порах превалировали военно-административные и фискальные интересы, а затем уже собственно экономические). Начало хозяйственной колонизации регионального тыла (часто этот процесс идет от границ региона в глубь территории). Изменение внешнеполитических и внутриполитических задач, экономическое освоение региона, демографические процессы приводили к частой миграции региональных центров.

В-третьих, определение административно-политического статуса региона (наместничество, генерал-губернаторство, губерния, область), поиск оптимальной модели взаимоотношений региональной власти и центра (сочетание принципов централизации, деконцентрации и децентрализации). Организация имперской инфраструктуры региона (пути сообщения, почта, телеграф) и культурное закрепление (церкви, школы, медицина, научные учреждения). Создание смешанных органов местного управления и суда (ВлинородческоеВ», Влвоенно-народноеВ» управление).

В-четвертых, имперское ВлпоглощениеВ» региона путем создания унифицированных управленческих структур: административнотерриториальное деление (включая специальные ведомственные административно-территориальные образования: военные, судебные, горные и т.п. округа), специализированная институциональная организация различных уровней управления и суда, сокращение сферы действия традиционных институтов, усовершенствование системы управленческой коммуникации. ВлОбрусениеВ» территории путем ее интенсивной земледельческой и промышленной колонизации, распространения на окраины реформ, апробированных в центре страны, экономическая и социокультурная модернизация.

Административное устройство Азиатской России в XIX в. рассматривалось как Влпереходная формаВ», которая с официальной позиции должна иметь конечной целью Влпутем последовательных преобразований введение окраин в тот устойчивый административный строй, приданный европейским губерниям, который представляя свободу и развитие в пределах областных интересов, поддерживает объединение действий в руках центральных учрежденийВ»4. Строительство империи считалось тождественным процессу поглощения Россией восточных окраин. Так, Ф.Ф. Вигель, проехавший через Сибирь в 1805 г. в составе посольства графа Ю.А. Головкина в Китай, писал, что активная британская политика в американских колониях сослужила плохую службу метрополии, и Англия не только утратила эти колонии, но обрела в их лице опасных соперников. Другое дело Россия, убеждал Ф.Ф. Вигель, которая смотрела на Сибирь, Влкак богатая барыня на дальнее поместье, случайно ей доставшееся, куда она никогда не заглядывала, управление коего совершенно вверено приказчикам, более или менее честным, более или менее искусным. Поместье всегда исправно платит оброк золотом, серебром, железом, мехами: ей только и надобно; о нравственном и политическом состоянии его она мало заботитсяВ». Такое дремотное состояние Сибири, как он считал, было только на пользу России, именно оно обеспечило то, что все осталось в руках государства, а не было разбазарено частными лицами. Поэтому Сибирь, Влкак медведьВ», сидит у России на привязи. Однако в будущем, как рассуждал далее Ф.Ф. Вигель, Сибирь будет полезна России как огромный запас земли для быстро растущего русского населения, и по мере заселения Сибирь будет укорачиваться, а Россия расти5. И в этом виделось кардинальное отличие Российской империи от колониальных империй Запада.

Региональная политика империи преследовала в конечном итоге цели политической и экономической интеграции страны, установления ее социальной, правовой, административной и даже народонаселенческой однородности. Но конкретные потребности управления заставляли правительство продолжать учитывать региональное своеобразие территорий, что придавало административной политике на окраинах определенную противоречивость и непоследовательность. Это отражалось, в свою очередь, на взаимоотношениях центральных и местных властей, приводило к серьезным управленческим коллизиям. Переход от поливариантности в административном устройстве (как это было на ранних этапах истории империи) к внутренне усложненной моновариантной модели неизбежно приводил к росту централизации и бюрократизации управления, допускающих лишь некоторую деконцентрацию власти на окраинах. Административная централизация представлялась мощным орудием не только управления, но и политического реформирования. Как справедливо заметил еще дореволюционный исследователь правительственной политики в Сибири С.М. Прутченко: ВлНужды управления, потребности наилучшей административной организации становились служебными иным целям, подчинялись политическим задачамВ»6.

Изменение внешнеполитической ситуации в АзиатскоТихоокеанском регионе и в Средней Азии усложняло управленческие задачи, а расширение границ империи на востоке и юге вело к смещению направлений военно-административной активности центральной и местной администрации. Рост населения и неравномерность его распределения по губерниям и областям, изменение в соотношении русского и коренного населения, целенаправленная колонизация в рамках Влполитики населенияВ»7, новые пути сообщения и торговые связи, появление новых центров экономической жизни также требовали корректировки административных границ и размещения управленческих региональных центров. Административнотерриториальное устройство Азиатской России долгое время по преимуществу преследовало политические и Влвоенно-мобилизационныеВ» цели, отодвигая на второй план все в большей степени заявлявшие о себе потребности экономики. Хотя решение задач властного освоения нового имперского региона неизбежно учитывало комплекс объективных факторов, экономическое районирование продолжало испытывать на себе пресс военнополитических и административных задач. В.П. Семенов-Тян-Шанский отмечал, что границы губерний и областей Российской империи возникли во многом случайно, Влпутем канцелярских усмотренийВ», и поэтому Влниже всякой критики с географической точки зренияВ»8.

Декларировав некоторые общие принципы регионального подхода к изучению имперского пространства России, попытаемся поверить их конкретным материалом процесса имперского поглощения одного из регионов Дальнего Востока процесса, имевшего значительную историческую временную протяженность и организационно-пространственную незавершенность.

В политике самодержавия на Дальнем Востоке тесно переплелись два важнейших направления, имевших единую цель: организация имперского пространства. Первое направление нацелено на внешнюю имперскую экспансию; второе тАФ на внутреннее административно-территориальное и хозяйственное устройство. Имперский характер этой политики характеризовался явной зависимостью пространственной структуры власти, ее географии, от внешнеполитических и военно-стратегических установок, от изменений в имперской идеологии и даже от часто менявшихся взглядов влиятельных государственных деятелей как в Петербурге, так и в самом регионе. Дальний Восток России в XIX в. демонстрировал слабую расчлененность сфер внешней и внутренней политики, сочетание традиционных и инновационных идеологем. Региональное своеобразие управленческой политики на Дальнем Востоке вобрало в себя как классические для Российской империи приемы властной организации, так и специфические черты, порожденные природными факторами, а также комплексом региональных геополитических воздействий.

Дальневосточный правительственный курс (как внешнеполитический, так и внутриполитический) был не только непоследовательным и противоречивым, но носил явно импульсивный характер, подогреваемый, главным образом, периодически возникавшей опасностью утраты российских дальневосточных территорий. В данной статье речь пойдет о достаточно длительном и динамичном для регионального измерения имперских процессов хронологическом периоде (1800-1861 гг.), отмеченном как подъемами, так и спадами правительственной активности. При этом важно направить исследовательское внимание не только на реальные пробразования в административнном устройстве региона, но и на неосуществленные проекты, понять мотивы и аргументацию управленческого реформирования.

Рубеж XVIH-XIX веков ознаменовался повышенным интересом к Азиатско-Тихоокеанскому региону со стороны ряда европейских государств. Не могла оставаться в стороне от этого и Россия, уже двумя столетиями ранее укрепившаяся на побережье Тихого океана и имевшая долгое время здесь своего рода монополию. Император Павел I, не считаясь с затратами, усиливал российское военное присутствие на российском побережье Тихого океана. Граф С.Р. Воронцов уже в царствование Александра I, обсуждая перспективы российских морских экспедиций на Дальний Восток, прямо заявлял, что Влэто было единственное поприще, на котором Россия могла бы развить первоклассные морские силыВ» 9. Это было время великих кругосветных путешествий, рождения самых фантастических планов, деятельности отважных мореплавателей и разного рода авантюристов. В правительственных кругах велись геополитические споры, какой быть будущей России тАФ континентальной или морской державой, какому направлению тАФ восточному или западному тАФ отдать приоритет во внешней политике? И хотя, бесспорно, европейская политика доминировала и определяла позиции России в других регионах мира, было бы неоправданно принижать значение политических акций и на далеких восточных рубежах огромной империи. Зачастую российское движение на восток выглядело иррациональным (идеологически объясняемым историческими традициями, геополитической предопределенностью), питаемым имперскими амбициями, желанием не отстать от других в дележе колониальных владений. Россия, как и другие европейские государства, пыталась открыть для своей торговли порты Японии и Китая, наладить торговые отношения с Филиппинами, урегулировать правила мореплавания и морских промыслов. Это была, как справедливо отметил современный историк B.C. Мясников, новая политика России на Дальнем Востоке, Влкоторая с полным основанием может быть названа азиатско-тихоокеанскойВ»10.

Северо-восток империи в этот период рассматривается преимущественно как плацдарм для дальнейшей экспансии в Тихоокеанско-Азиатском регионе и на Северо-Американском континенте, где самодержавие проводило свою политику под прикрытием Российско-Американской компании. Ее управляющий А.А. Баранов Влбессознательно, но инстинктивно гениально стремился окружить северную часть восточного океана нашими владениями, дополняя и замыкая их от Уддского острова до Ситхи занятием Калифорнии, Сандвичьевых островов, Южных Курил, что привело бы к занятию устья Амура и других пунктов к югуВ», писал служивший в те годы в компании Д.И. Завалишин11. При этом неизменно подчеркивались те выгоды, которые получит Россия от такой экспансии, прежде всего в укреплении российских позиций на дальневосточном тихоокеанском побережье. Управляющий РАК0 Н.П. Резанов не без основания опасался, что европейские державы могут опередить Россию на Дальнем Востоке12. О том, что эти опасения были небезосновательны, свидетельствуют записки Ж.Б. Лессепса (одного из участников экспедиции Лаперуза), отмечавшего слабость русской власти в Охотско-Камчатском крае: ВлМогущество Российского государства ослабевает по мере удаления от центраВ»13.

В новых политических условиях самодержавие должно было спешно предпринять меры по укреплению своих позиций в Охотско-Камчатском крае, прежде всего на Сахалине и Курильских островах, а также упрочить положение на Чукотском полуострове. К началу XIX в. система управления на северо-востоке Российской империи оставалась предельно простой, что объяснялось незначительностью здесь русского населения и несложностью правительственных задач, которые сводились к сбору ясака с коренных народов. Города Охотско-Камчатского края (Охотск, Гижигинск, Петропавловск, Верхнекамчатск) представляли собой небольшие селения в несколько сот человек. Воинский контингент ограничивался незначительными командами городовых казаков. В 1799 г. в Охотско-Камчатский край был перемещен полк под командованием полковника Сомова и дополнительно направлена команда моряков и строителей во главе с капитан-лейтенантом Н.И. Бухариным. Устройством нового порта на Тихом океане в заливе Алдома (впрочем, выбранного неудачно) занялся контр-адмирал И.К. Фомин. Но увеличение численности войск обостряло и без того сложную проблему снабжения края продовольствием, что, в свою очередь, влекло постановку задач хозяйственного освоения края. Это требовало значительного притока населения, которое непонятно как было доставить в Охотско-Камчатский край, и чем снабжать в первое время.

Однако, не взирая на трудности, правительство продолжало проводить меры, направленные на усиление своих позиций в регионе. Указом 11 августа 1803 г. была проведена административная реформа, создавшая отдельную Камчатскую область. Новое административное образование, несмотря на высокий статус, выглядело весьма эфемерно. Всего военных и гражданских чиновников на Камчатке насчитывалось не более 20 человек, тогда как все население Камчатской области составляло около 3700 душ, из которых русских было только 154 человека, а остальные, как отмечалось в официальном документе, Влясашные, судящиеся по собственным своим обыкновениямВ»14. Непосредственное управление коренным населением продолжали осуществлять родовые начальники. Но и это число чиновников оказалось слишком большим для Камчатки и не улучшило управление, а привело лишь к затяжным конфликтам, порожденным ведомственной неразберихой, недостатком контроля из Иркутска, где размещалось главное сибирское начальство, а главное, нежеланием делиться доходами с подвластного населения. В крае фактически продолжала действовать архаичная система ВлкормленийВ». Морское министерство, силой политических и экономических обстоятельств призванное играть ведущую роль в Тихоокеанском регионе, не сумело согласовать свои действия с высшей администрацией в Иркутске. Кругосветные морские экспедиции лишь обострили управленческие коллизии. Сложилась ситуация, при которой, как заметил М.М. Сперанский, Камчатка оказывалась ближе к Петербургу, нежели к Иркутску15. Хотя морское собщение и было более удобным, но и оно оставалось также долгим и нерегулярным. Удаленность края от Петербурга заставляла местную администрацию действовать самостоятельно не только во внутренних вопросах, но и в делах, связанных с внешней политикой. Это относилось не только к сибирскому генерал-губернатору и иркутскому губернатору, но и к более мелким чиновникам, в руках которых находилось непосредственное управление в Охотске и на Камчатке. Именно последнее обстоятельство заставляло правительство наращивать властные полномочия охотского и камчатского начальников. Ведомственные противоречия, отсутствие действенного контроля за столь самостоятельными начальниками вскоре привели к тому, что край в значительной степени потерял управляемость.

Чтобы как-то разрядить ситуацию в отношениях между иркутскими и камчатскими властями, решили в очередной раз пересмотреть систему управления краем. В намечаемом преобразовании виделось и стремление продолжить движение новым азиатско-тихоокеанским курсом. Так, предлагая перенести административный центр из Верхнекамчатска в Петропавловск, ссылались на военно-морской и торговый характер будущего развития полуострова. Через Петропавловск планировалось снабжать камчатские поселения, вести торговлю России с Китаем и Калифорнией, организовать надзор за деятельностью РАК.

Новое положение об управлении Камчаткой было утверждено царем 9 апреля 1812 г. Оно не ограничивалось только изменением управления и официально именовалось предельно широко: ВлО преобразовании в Камчатке воинской и гражданской части, также об улучшении состояния тамошних жителей и вообще тамошнего краяВ». Центром новой области был утвержден Петропавловский порт. Специально в новом положении подчеркивалось, что начальник Камчатки должен назначаться из морских офицеров, что обеспечивало приоритет морского управления. Однако дальнейшие события показали, что реформа 1812 г. не только не усилила значение Камчатки, а, напротив, его ослабило. Был сокращен контингент сухопутных войск, а Камчатское областное правление упразднялось, Вляко слишком для края того обширное и многосложноеВ». Исполнявший обязанности камчатского начальника Рудаков так и не получил нужных средств, от строительства канонерок скоро отказались, прийдя к весьма примечательному заключению, что они будут на Камчатке излишними. ВлНо кроме того, можно сказать утвердительно, тАФ решили в Петербурге, тАФ что ни одна европейская держава не вздумает, конечно, обойти полсвета для завоевания страны, в которой с трудом содержится небольшое число собственных своих жителей и которая кроме собольих мехов ничего не производит..В»16. Географическая отдаленность и слабая экономическая привлекательность Камчатки объявлялись залогом ее внешней безопасности. Оборона края была возложена на корабли РАК и собственные незначительные силы, находившиеся в распоряжении местного начальства. Соображения финансовой экономии взяли верх над имперскими планами морской экспансии.

Короткий импульс имперского интереса к АзиатскоТихоокеанскому региону быстро угас. В рассуждениях о перспективах российской азиатско-тихоокеанской политики появились скептические ноты, имевшие иное геополитическое звучание. Советник российской дипломатической миссии в Вашингтоне П.И. Полетика писал в 1811 г.: ВлРоссия должна рассматриваться как держава в основном континентальная. Можно даже сказать, что она является таковою вынужденно, из-за слишком большой протяженности своей территории, из-за относительно редкого населения, изза полного отсутствия активной торговли и колоний, но в особенности из-за того, что ей необходимо, после того как она вошла в число европейских держав, все время держать наготове весьма значительную армию. Не имея ни колоний, ни торгового флота, Россия неуязвима со стороны моря. Все, чего этой империи следует опасаться, все, на что она должна надеяться, может проникнуть лишь через границы с различными державами, окружающими ее. Обладание Курильскими и Алеутскими островами и несколькими незначительными поселениями на северо-западном берегу Америки как будто создало для России кое-какие колониальные или морские интересы, но недавний опыт показал, что она полностью теряет эти колонии, лишь только оказывается втянутой в какую-либо войну на море. К тому же неизвестно, стоит ли ей жалеть об утрате нескольких пунктов на негостеприимном берегу и архипелага островов, значительная часть которых не разведана и не освоена; они ничего или почти ничего не дают государству, и торговать с ними даже в мирное время можно лишь совершив кругосветное путешествие.В» Россия, по мнению П.И. Полетики, содержит морские силы лишь для того, чтобы придать себе Влвид морской державыВ», и что российские корабли Влнапоминают рычаги, лишенные точки опорыВ»17. Повышенный интерес европейских держав к Азиатско-Тихоокеанскому региону порождал опасение в прочности положения России здесь.

Другой чиновник российского МИДа, эксперт по дальневосточным делам Я.О. Ламберт в 1817г. прямо заявлял, что морская торговля и хозяйственное освоение Камчатки может сделать ее предметом внимания Влкакойнибудь предприимчивой державыВ», а Россия не располагает достаточными силами, чтобы противостоять иностранной экспансии. Потеря же Камчатки, продолжал он, нанесла бы огромный урон престижу России в Азии, а также неизбежно повлекла за собой то, Влчто все земли к востоку от Лены и от Байкала скоро отделились бы от империиВ». Рекомендации Я.О. Ламберта сводились к следующему: ВлДо тех пор пока Камчатка остается в том же диком и запущенном состоянии, в каком она находится в настоящее время, не приходится опасаться, что какая-либо европейская держава или Соединенные Штаты Америки попытаются захватить ее. Но, если мы намерены сделать ее процветающей, надо тотчас же подумать о том, какие неизбежные последствия это вызоветВ»18. Акцентируя внимание правительственных кругов на перспективах утраты Камчатки, как только она станет более привлекательной, он предлагал признать за Камчаткой лишь важное военное значение: ВлПоскольку она является центральным пунктом наших сил, главной опорой нашей мощи в этих областях, следует всеми возможными средствами укреплять ее связи с намиВ», чтобы не повторить прошлых ошибок Вли не ускорять чересчур полное отделение ее от империиВ». В перспективе, отмечал Я.О. Ламберт, надо подумать о заселении Камчатки русскими, которых во избежание уже имеющегося опыта отделения колоний от метрополии, следует постоянно удерживать в некоторой зависимости. Но, если даже на Камчатке и найдутся земли, пригодные для земледелия, то сельскохозяйственные занятия нужно скорее сдерживать, чем поощрять. Продовольственная зависимость сильнее какой-либо другой привяжет колонию к метрополии: ВлПродукция Камчатки должна ограничиваться продуктами охоты и рыбной ловли, а если можно к ним добавить и продукты китобойного промысла, то тем лучшеВ»19. Вся экономическая политика на Дальнем Востоке и в Русской Америке, доказывал Я.О. Ламберт, должна Влподчиняться мерам, принимаемым для процветания СибириВ».

Курс на сдерживание дальневосточных инициатив возобладал, и уже к началу 1820-х гг. Россия переходит от активных действий в регионе к охранительной политике. Новые изменения в управлении ОхотскоКамчатским краем последовали в 1822 г. в связи с сибирской реформой М.М. Сперанского. Камчатская область была упразднена, а вместо нее созданы Охотское и Камчатское приморские управления, фактически с уездным статусом. Камчатка постепенно уходила на задний план не только в политике центральных властей, но и местных сибирских администраторов и предпринимателей, которых продолжали манить богатства американских колоний. В Петербурге отказывались видеть перспективы в развитии полуострова и готовы были позаботиться только о том, как бы сделать более дешевым снабжение продовольствием немногочисленное местное население, законсервировав территорию для весьма отдаленного будущего. Новый начальник Камчатки Голенищев в 1827 г. уже предлагает оставить Петропавловскую гавань (торговля с иностранными государствами официально была запрещена) и возвратить административный центр полуострова в Верхнекамчатск, Влкак место удобнейшее для распространения скотоводства, огородных овощей и самого хлебопашестваВ»20.

Перенос административного центра отражал смещение политических и управленческих акцентов. Квинтэссенцией охранительного взгляда на Камчатку стала записка П.Ф. Кузьмищева под названием ВлСоображения об изменении расходов государства на КамчаткуВ» (1834 г.). В русле уже возобладавшей тенденции Кузьмищев настаивал на том, что государство слишком много средств тратит на Камчатку, которая, писал он: Влсмею выразиться сравнением, похожа на чужеядное растение, которое привилось к России и живет и питается на ее счетВ»21. Но вместе с тем он понимал: ВлОтсечь и бросить ее жалко и нельзяВ». Нельзя же прежде всего потому, что ее могут занять другие. Поэтому Кузьмищев предложил передать Камчатку и Гижигу, по примеру Курильских островов РАК. Сибирский комитет, в котором рассматривалась записка, хотя и не поддержал предложения Кузьмищева, но и не предложил каких-либо мер по исправлению положения.

К середине 1840-х гг. вновь нарастает угроза утраты дальневосточных владений и падения престижа России в регионе. Новый восточносибирский генерал-губернатор Н.Н. Муравьев (будущий граф Амурский), поддерживаемый в Петербурге великим князем Константином Николаевичем, выдвигает на рубеже 1840-1850-х гг. широкомасштабную имперскую региональную программу. Суть ее сводилась к обеспечению Влестественных границВ» империи на Дальнем Востоке22. Ознакомившись на месте с состоянием Охотско-Камчатского края, Н.Н. Муравьев объявил преступным предшествовавший политический курс. Обвинения в невнимании к Дальнему Востоку он адресовал в первую очередь петербургским властям, Влибо местные в Сибири начальники неоднократно порывались, в меру своих средств и прав ознакомиться с этими любопытными краямиВ». В такой оценке явно просматривались два важных аспекта: упрек в адрес петербургских политиков, не сознающих значения для России тихоокеанского побережья, и попытка подчеркнуть, что региональные власти были и могут быть более предусмотрительны в силу своей лучшей осведомленности. Стоит только лучше прислушиваться к их мнению и передать им часть политических полномочий.

В условиях недостаточности военных и экономических ресурсов роль России на тихоокеанском побережье должна ограничиваться задачами стратегической обороны, суть которой Муравьев изложил в докладе царю 25 февраля 1849 г. Главными мотивами активизации дальневосточной политики и возвращения России Приамурского края он считал: во-первых, перспективы развития Восточной Сибири, которые он связывал с установлением удобного сообщения с Тихим океаном, а во-вторых, с возрастающей угрозой в регионе со стороны европейских держав, что может угрожать российским интересам не только на Дальнем Востоке, но представит опасность и для Восточной Сибири. Чтобы сохранить позиции России в регионе, Муравьев предлагал: ВлЕсли бы вместо английской крепости стала в устье Амура русская крепость, равно как и в Петропавловском порте в Камчатке, и между ними ходила флотилия, а для вящей предосторожности, чтоб в крепостях этих и на флотилии гарнизоны, экипаж и начальство доставляемы были из внутри России, то этими небольшими средствами, на вечные времена было бы обеспечено для России владение Сибирью и всеми неисчерпаемыми ее богатствами..В»23. Нужно спешить, пока Россию не опередила Англия. В конфиденциальной записке вел. кн. Константину Николаевичу (29 ноября 1853 г.) Муравьев вновь настаивает на активизации дальневосточной политики: ВлСоседний многолюдный Китай, бессильный ныне по своему невежеству, легко может сделаться опасным для нас под влиянием и руководством Англичан, Французов, и тогда Сибирь перестанет быть Русскою; а в Сибири, кроме золота, важны нам пространства, достаточные для всего излишества земледельческого народонаселения Европейской России на целый век; потеря этих пространств не может не вознаградиться никакими победами и завоеваниями в Европе; и, чтоб сохранить Сибирь, необходимо ныне же сохранить и утвердить за нами Камчатку, Сахалин, устья и плавание по Амуру и приобрести прочное влияние на соседний КитайВ»24. Это был грандиозный план, предусматривавший активные действия в двух направлениях: на севере и юге Дальнего Востока. Политические и военные цели, безусловно, доминировали в обосновании нового курса дальневосточной политики.

Отличием нового курса стало понимание бесперспективности проведения активной сорской политики при отсутствии мощного флота. Н.Н. Муравьев уже в 1853 г., предвидя усиление могущества Соединенных Штатов, утверждал, что со временем они будут первенствовать на Тихом океане и следут примириться с мыслью, Влчто рано или поздно придется им уступить Северо-Американские владения нашиВ»25. Но Россия способна и обязана господствовать на азиатском океанском побережье, повернув вектор имперской экспансии с северо-востока на юго-восток. Только усилившись на континенте и создав на Дальнем Востоке мощный военный и экономический потенциал, можно будет вернуться к активной военной и торговой морской политике. Россия должна спешить укрепить свои позиции в регионе, заняв выгодные стратегические пункты, способные обеспечить в будущем успех имперских намерений. Это была политика во многом нацеленная на перспективу, ради которой стоило пойти и на необоснованные настоящим моментом жертвы. Как справедливо заметил еще К.К. Куртеев, в первые годы присоединения Приамурского края на него смотрели преимущественно Влкак на военную колонию, обеспечивавшую выход к Тихому океану, требовавшую крупных государственных затрат. Особенной экономической надобности в таком выходе по тогдашнему состоянию народного хозяйства у России не было, но все сознавали, что дверь в Восточный океан понадобится в недалеком будущемВ»26. В другой своей работе он подчеркивал, что в середине XIX в. возвращая себе Приамурье, Россия смотрела на него Влкак на военную дорогу к морюВ»27.

Камчатку Н.Н. Муравьев избрал в качестве первого объекта своей административной деятельности, отведя ей важное значение в новом политическом курсе России на Дальнем Востоке. Он решительно отказался от сохранения главного дальневосточного порта России в Охотске, перебазировав его на Камчатку, в Авачинскую губу, сделав Петропавловскую гавань средоточием морских сил России на Тихом океане. Необходимо было установить и более оперативную связь с Камчаткой, а то, как передавал П. Шумахер слова Николая I, сказанные Муравьеву 8 января 1848 г.: ВлТак, у тебя возьмут Камчатку, и ты только через полгода узнаешьВ»28. Ответная реакция Муравьева заключалась не только в выборе места для нового порта на Тихом океане, но и устройстве надежного сообщения с ним, путем организации регулярного пароходного сообщения Камчатки с берегами Охотского моря и предложением в ближайшем будущем (в течение 10-ти лет) переселить туда до 3 тысяч семей русских земледельцев. Он приказывает также срочно укрепить Петропавловский порт, разместив в будущем там до трехсот орудий крупного калибра, прорыв канал для гребных судов и канонерских лодок, чтобы флотилия имела дополнительный выход из Авачинской губы. ВлВо всяком случае, тАФ писал Муравьев, тАФ я смею думать, что в Камчатке и Охотском море нам должно иметь военные средства, соответственные тем, которые имеют англичане у Китайских берегов и С

Вместе с этим смотрят:

"Архитектурная сказка" М. Ф. Казакова

"Великая депрессия" в США

"Византийский стиль" в архитектуре Москвы

"Дворцовые перевороты" и усиление позиций аристократии и гвардии: причины и последствия

"Золотой век" Екатерины II. Россия во II половине XVIII века