Византия и ВлТретий РимВ» в поэзии Осипа Мандельштама

Ранчин А. М.

К интерпретации стихотворений ВлАйя-СофияВ» и ВлНа розвальнях, уложенных соломой..В»

Византии посвящено стихотворение О.Э. Мандельштама ВлАйя-СофияВ» (1912), вошедшее в сборник ВлКаменьВ» (1923 г.).

Айя-София тАФздесь остановиться

Сулил Господь народам и царям!

Ведь купол твой, по слову очевидца,

Как на цепи, подвешен к небесам.

И всем векам тАФ пример Юстиниана,

Когда похитить для чужих богов

Позволила эфесская Диана

Сто семь зеленых мраморных столбов.

Но что же думал твой строитель щедрый,

Когда, душой и помыслом высок,

Расположил апсиды и экседры,

Им указав на запад и восток?

Прекрасен храм, купающийся в мире,

И сорок окон тАФ света торжество;

На парусах, под куполом, четыре

Архангела тАФ прекраснее всего.

И мудрое сферическое зданье

Народы и века переживет,

И серафимов гулкое рыданье

Не покоробит тёмных позолот.

Мандельштам, что характерно для акмеизма тАФ художественного течения, к которому он принадлежал, точен в архитектурной конкретике, в вещественных деталях. Он упоминает и о полукруглых в плане выступах в алтарной части храма (апсидах), и об углублениях (экседрах), пишет о треугольных сферических сводах (парусах), на которые опирается барабан купола (на них изображены фигуры ангелов).

Как заметил М.Л. Гаспаров, в этом тексте и в стихотворении ВлNotre DameВ» Влзвучит дорогая Мандельштаму тема культурной непрерывности<..>В» (Гаспаров М.Л. Поэт и культура: Три поэтика Осипа Мандельштама // Мандельштам О. Полное собрание стихотворений. СПб., 1995. (ВлНовая библиотека поэтаВ»). С. 14).

Св. София организует и время, и пространство. Она тАФ зри- мое напоминание о прошлом, об основании Константинополя:

Айя-София тАФ здесь остановиться

Судил Господь народам и царям!

Мандельштам подразумевает легенду, по которой сам Бог указал Константину Великому место для основания города (ср.: Taranovsky K. Essays on MandelтАЩstam. Cambridge (Mass.); L., 1976. P. 119). Эти строки отсылают к первоистоку истории Константинополя; их ВлначальномуВ» положению на временной оси соответствует место в тексте: они открывают стихотворение. Завершается ВлАйя-СофияВ» строками, свидетельствующими о будущем святыни:

И мудрое сферическое зданье

Народы и века переживет,

И серафимов гулкое рыданье

Не покоробит темных позолот.

Соответственно, в первых трёх строфах преобладают глагольные сказуемые в форме прошедшего времени, в последних строках тАФ будущего. Настоящему временному плану в стихотворении соответствует описание св. Софии в предпоследней, четвертой строфе.

Подчеркивается и срединное, центральное положение храма в пространстве: обозначены запад и восток как ориентиры (ВлРасположил апсиды и экседры, / Им указав на запад и востокВ»). Сам же город был заложен Константином в месте, где сходились европейские и азиатские дороги.

Св. София в стихотворении Мандельштама символизирует скорее не православие, а вечность и божественное совершенство (Влхрам, купающийся в миреВ», Влмудрое сферическое зданьеВ»). Запад и восток тАФ не просто стороны света, но и, вероятно, католицизм и христианство. Мандельштам называет в ВлАйя-СофииВ» имя императора-храмостроителя тАФ Юстиниан. Юстиниан повелел для св. Софии взять колонны из языческого святилища богини-охотницы Дианы (Артемиды) в городе Эфесе.

При Юстиниане христианство ещё не было разделено на западное и восточное вероисповедания. Юстиниану удалось воссоединить целостность Империи, отвоевав Запад (Италию) у варваров. Для автора стихотворения конфессиональные различия блекнут или исчезают перед лицом Культуры. Возможно, в мандельштамовском тексте снимается не только противопоставление Влправославие тАФ католичествоВ», но и противопоставление Влхристианство тАФ исламВ». Строки Влздесь остановиться / Судил Господь народам и царямВ» могут относиться не только к Константину (он единственный христианский царь, ВлостановившийсяВ» на Босфоре, слова о ВлнародахВ» едва ли применимы к одному народу, ромеям-византийцам, и до Константина населявшим земли Империи). На западном берегу Босфора ВлостановилисьВ» в 1453 г. завоеватели Константинополя тАФ турки, возглавляемые ВлцаремВ» тАФ султаном Мехметом Фатихом. Но мандельштамовские строки могут быть не только свидетельством о прошлом византийской столицы, но и пророчеством о её будущем. При таком прочтении Влнароды и цариВ» тАФ это славяне и, прежде всего, русский народ и его правители, призванные создать на земле бывшей Византии православную славянскую империю тАФ её преемницу.

В русской поэзии эту идею с особенной интенсивностью и настойчивостью выразил Ф.И.Тютчев в стихотворениях ВлРусская географияВ», ВлРассветВ», ВлПророчествоВ», ВлНет, карлик мой! трус беспримерный..В», ВлТогда лишь в полном торжестве..В».

В сопоставлении с тютчевскими текстами очевидно ВлуклонениеВ» Мандельштама, нежелание акцентировать политико-историософскую идею о России тАФ наследнице Византии. ВлНесоответствиеВ» ВлвизантийскихВ» стихотворений Тютчева и ВлАйя-СофииВ» особенно очевидны на фоне перекличек с тютчевскими произведениями в других поэтических текстах ВлКамняВ»[1]. Тютчевские декларации однозначны. Мандельштамовское упоминание о Влнародах и царяхВ» тАФ затемнённый намек, допускающий различные толкования. В строке ВлМудрое сферическое зданье / Народы и века переживётВ» вечное бытие архитектурного шедевра противопоставлено преходящему существованию ВлнародовВ», к числу которых относятся не только обладающие ныне Константинополем турки[2], но и притязающие на византийское наследие русские.

Другое произведение Мандельштама, соотнесённое с русской историософской традицией (содержащее отсылку к теории ВлМосква тАФ Третий РимВ»), тАФ стихотворение ВлНа розвальнях, уложенных соломой..В» (1916), вошедшее в книгу ВлTristiaВ» (1922):

На розвальнях, уложенных соломой,

Едва прикрытые рогожей роковой,

От Воробьевых гор до церковки знакомой

Мы ехали огромною Москвой.

А в Угличе играют дети в бабки

И пахнет хлеб, оставленный в печи.

По улицам везут меня без шапки,

И теплятся в часовне три свечи.

Не три свечи горели, а три встречи тАФ

Одну из них сам Бог благословил,

Четвёртой не бывать, а Рим далече тАФ

И никогда он Рима не любил.

Ныряли сани в чёрные ухабы,

И возвращался с гульбища народ,

Худые мужики и злые бабы

Переминались у ворот.

Сырая даль от птичьих стай звенела,

И связанные руки затекли;

Царевича везут, немеет страшно тело тАФ

И рыжую солому подожгли.

Стихотворение многопланово. ВлМыВ» тАФ это и сам Мандельштам и Марина Цветаева, и Лжедимитрий I (Григорий Отрепьев), ВлцаревичВ» в финале стихотворения ассоциируется и с царевичем Димитрием, и с царевичем Алексеем, которого казнил отец тАФ Пётр I. Упоминание об Угличе и о детской игре (бабках) побуждает вспомнить об отроке царевиче Димитрии, то ли убитом, то ли случайно погибшем в Угличе при игре в ножички. Сожжён был труп первого Лжедимитрия тАФ самозванца Григория Отрепьева, выдававшего себя за спасшегося царевича. Солома в стихотворении названа рыжей, а Отрепьев был рыжеволос. Но ВлрыжееВ» также и пламя. ВлМыВ» тАУ ВлонВ» и ВлонаВ». ВлОнаВ» соотнесена с Мариной Цветаевой, которой в февралетАФиюне 1916 г. Мандельштам был увлечён, когда приезжал в Москву. Цветаева ответила на его чувство. Себя Марина Цветаева сближала с полькой Мариной Мшишек тАФ супругой первого и второго Лжедимитриев. Об этом тАФ её стихотворение ВлДимитрий! Марина! В миретАжВ», написанное в марте 1916 г.

Г. Фрейдин в книге ВлA Coat of Many ColorsВ» указал на соответствие между Влрозвальнями, уложенными соломойВ», и сюжетом картины И.И. Сурикова ВлБоярыня МорозоваВ». ВлВоробьевы горыВ» он истолковал как отсылку к отроческой клятве Герцена и Огарёва бороться до конца дней с деспотизмом российской власти. В символическом плане это как указание на выстраиваемый Мандельштамом сюжет Влмученичество русского интеллигентаВ». В статье ВлСидя на саняхВ» Г. Фрейдин отметил другую параллель к мандельштамовскому тексту тАФ сани, на которых перевозили гроб с телом Пушкина[3].

ВлСтарообрядческиеВ» ассоциации лирического сюжета ВлНа розвальняхтАжВ» тАФ убиение/сожжение героя (царевича и одновременно самозванца) тАФ могут быть существенно дополнены. Если Влрозвальни, уложенные соломой..В» обозначают, кроме прочего, сани боярыни Морозовой, то подразумеваемая героиня стихотворения тАФ не только Марина Цветаева, но и эта исповедница Влстарой верыВ». Но если героиня ассоциируется с Морозовой, то её спутник, несомненно, должен идентифицироваться с духовным отцом Морозовой Аввакумом, также принявшим смерть во имя веры. Мандельштамовский текст обнаруживает многочисленные переклички с ВлЖитиемВ» Аввакума, внимательным и впечатлительным читателем которого Мандельштам был ещё в детстве[4]. Рассказывая о первом аресте, Аввакум пишет: Вл<..> посадили меня на телегу, и ростянули руки, и везли от патриархова двора до Андроньева монастыряВ». Растянутым рукам из ВлЖитияВ» соответствуют затекшие связанные руки в стихотворении, сходно описание езды в санях тАФ указываются начальная и конечная точки (от патриаршего двора до Андроникова монастыря у Аввакума, от ВлВоробьевых гор до церковки знакомойВ» у Мандельштама). После осуждения на соборе 1666-1667 гг. протопопа Влповезли <..> на Воробьевы горыВ». Мандельштамовская строка ВлПо улицам меня везут без шапкиВ» соответствует не только развенчанию царя, лишению его монарших регалий (шапки Мономаха), но и поруганию и расстрижению старообрядца (Аввакум в ВлЖитииВ» пишет о расстрижении, лишении сана, муромского протопопа Логина, у которого отняли шапку).

Переклички с ВлЖитиемВ» Аввакумаобнаруживаются и в других строках мандельштамовского стихотворения. Слово ВлхлебВ» в стихе ВлИ пахнет хлеб, оставленный в печиВ» обладает не только оттенками значения тАШтеплотАЩ, тАШуюттАЩ, тАШдомтАЩ, но и рождает евхаристические ассоциации с хлебом причастия, бескровной жертвы Христовой. Евхаристическая символика хлеба тАФ лейтмотив статьи Мандельштама ВлПшеница человеческаяВ» (1922)[5]; образ-символ хлеба Христовой веры занимает центральное место в стихотворениях ВлЛюблю под сводами седыя тишины..В» (1921) и ВлКак растет хлебов опара..В» (1922). ВлСугроб пшеничныйВ», ассоциирующийся, по-видимому, с движением времени, с его плодоношением и с жертвой во имя истории, упомянут в стихотворении Вл1 января 1924В» (1924). Евхаристическая символика хлеба тАФ жертвы во имя веры встречается и в аввакумовском автобиографическом житии. Рассказывая о казни исповедника Влистинной верыВ» инока Авраамия, автор ВлЖитияВ» сравнивает его смерть с печением хлеба: Влна Москве в огне испекли, и яко хлеб сладок принесеся Святей ТроицеВ».

К. Браун отмечал двойственность, противоречивость мотива тепла, огня в мандельштамовском стихотворении: это и доброе тепло хлеба, и ВлзлоеВ» пламя сжигающего костра (Brown C. Mandelstam. Cambridge, 1973. P. 224-225). Но мандельштамовский образ хлеба более сложен: как и у Аввакума, он соединяет смыслы смерти и воскресения, горести и торжества веры. Последняя строка стихотворения ВлНа розвальняхтАжВ» тАФ ВлИ рыжую солому подожглиВ» тАФ указывает не только на сожжение тела убитого ВлДимитрияВ» тАФ Отрепьева, но и на сожжение старообрядцев (прежде всего, Аввакума).

Хлеб в печи может ассоциироваться не только с сожжением (казнью) старообрядцев, но и с самосожжением, одним из проповедников которого был именно Аввакум. Старообрядческое самосожжение представлено как лейтмотив темы Влрусской судьбы и тайныВ» в стихотворении ВлЗадебренные кручиВ» А.А. Блока тАФ поэта, очень значимого для Мандельштама.

Аввакумовский подтекст присущ в стихотворении Мандельштама и образу трех свеч, теплящихся в часовне. Этот образ тАФ аллюзия на цветаевские строки ВлЗагораются кому-то три свечиВ» (Гаспаров М.Л. Поэт и культура.. . С. 25) и в то же время параллель к рассказу ВлЖитияВ» о том, как Аввакум, исповедовавший блудницу, Влсам разболелся, внутрь жгом огнем блудным, <..> зажег три свещи <..> и возложил руку правую на пламя, и держал, дондеже <..> угасло злое разжежениеВ». Страсть героя и героини мандельштамовского стихотворения оценена двойственно, в ней есть губительное и греховное начало, что подразумевает отождествление героя с самозванцем, нарушающим принцип легитимности[6]. Огонь, пламя в стихотворении означают не только жертвы истории, трагедию русской судьбы, но и разрушительность всесжигающей страсти.

Огонь в ВлНа розвальняхтАжВ» символизирует русскую душу в её жажде саморазрушения. Этот образ напоминает о характеристике русских в статье Вячеслава Иванова ВлО русской идееВ» как Влнарода самосжигателейВ», тоскующих Влпо огненной смертиВ» (Иванов Вяч. По звездам. СПб., 1909. С. 327).

Центральное место в композиции стихотворения занимает третья строфа, содержащая аллюзию на теорию ВлМосква тАФ Третий РимВ»:

Не три свечи горели, а три встречи тАФ

Одну из них сам Бог благословил,

Четвёртой не бывать, а Рим далече тАФ

И никогда он Рима не любил.

Местоимение ВлонВ» исследователи истолковывали как указание на самого Мандельштама, в статье ВлСкрябин и христианствоВ» (1917) написавшего о безблагодатности Рима и римской культуры; как обозначение Владимира Соловьева (к поэме которого ВлТри свиданияВ» отсылают мандельштамовские три встречи). Но ВлонВ» может также относиться и к первому самозванцу, принявшему католичество и получившему престол благодаря поддержке папского Рима, но не выполнившему обязательств перед Римским первосвященником, не пытавшемуся обратить Россию в Вллатинскую веруВ». Это местоимение может также обозначать и царевича Алексея, истового приверженца допетровской старины, надеявшегося бежать от отцовского гнева под покровительство Римского престола. Для Мандельштама и убитый за мнимую или истинную приверженность католичеству Лжедимитрий I (Григорий Отрепьев), и любящий допетровскую старину царевич Алексей, и ВлзападникВ» и Влрусский социалистВ» Герцен, и тАЬзападниктАЭ и Владимир Соловьев, тяготевший к католичеству, тАФ все они истинные русские, бессмысленно и несправедливо обвиненные в отступничестве. Мандельштам строит своеобразный сверхсюжет Влрусской гибелиВ» с обобщённым персонажем тАФ лжеотступником, превратно заподозренном и обвиненном в измене истинной вере и Отечеству (именно такое обвинение привело к восстанию и убийству Отрепьева). Структура лирического сюжета в ВлНа розвальняхтАжВ» такова: ВлсвойВ» ВлсвоимиВ» (русский русскими) воспринят как ВлчужойВ» и предан смерти. Варианты этого сюжета, в свёрнутом виде содержащиеся в ВлНа розвальняхтАжВ»: гибель любовника (отсылки с двум Лжедимитриям и к третьему мужу Марины Мнишек атаману Ивану Заруцкому и автобиографический подтекст); гибель поэта (отсылка к погребению Пушкина и автобиографический план); гибель исповедника старой веры (переклички с суриковской картиной и с ВлЖитиемВ» Аввакума). Соотнесённость участи героя стихотворения с казнью старообрядцев поддерживается аллюзией на теорию ВлТретьего РимаВ»: исповедники старой веры разделяли Филофееву идею и ощущали реформы Никона как знаки крушения ВлТретьего РимаВ», последнего оплота благочестия.

Мандельштам ВлпереворачиваетВ» цветаевский вызов тАФ дарение ему, европейцу, известному ВлпрокатолическимиВ» симпатиями, Москвы. Много позже в воспоминаниях ВлИстория одного посвященияВ» Цветаева так назвала краткое время своих встреч в Москве с автором ВлНа розвальняхтАжВ»: Влчудесные дни, с февраля по июнь 1916 года, дни, когда я Мандельштаму дарила МосквуВ». Вслед за Цветаевой о дарении ею Мандельштаму Москвы пишет Н.Я.Мандельштам (Мандельштам Н. Вторая книга. М., 1990. С. 380)

В цветаевском ВлТы запрокидываешь голову..В» (а также и в ВлИз рук моих тАФ нерукотворный град..В») лирическая героиня, Влвторое яВ» самой Цветаевой вводит героя (поэтического двойника Мандельштама) в город и венчает на царство: ВлЯ доведу тебя до площади, / Видавшей отроков-царей..В». Отрок-царь напоминает одновременно и о Димитрии-царевиче, убиенном в отрочестве, и о его ВлтениВ» Отрепьеве, занявшем московский престол. Цветаева, отождествлявшая себя в стихах с Мариной Мнишек, совершает своеобразную инверсию ролей: согласно истории, наоборот, Отрепьев вводит Марину в город, ВлоткрываетВ» ей Москву. Мандельштам, отвечая Цветаевой в ВлНа розвальняхтАжВ», утверждает свою русскую роль: ВлИ никогда он Рима не любилВ». Поэтический диалог с Цветаевой содержит полемические реплики. Цветаева обещала воцарение, Мандельштам пишет о гибели.

Но разрыв с Римом (Влчетвертой не бывать, а Рим далечеВ») в мандельштамовском стихотворении сохраняет значение трагедии[7]. В мандельштамовской статье ВлПетр ЧаадаевВ»(1914) формула ВлМосква тАФ Третий РимВ» была представлена как знак изоляционизма, национальной обособленности: ВлИстория тАФ лестница Иакова, по которой ангелы сходят с неба на землю. Священной должна она называться на основании преемственности духа благодати, который в ней живет. Поэтому Чаадаев и словом не обмолвился о тАЬМоскве тАФ третьем РиметАЭ. В этой идее он мог увидеть только чахлую выдумку киевских монаховВ».

Демонстративная и бесспорно намеренная неточность тАФ упоминание о киевских монахах (создатель теории Филофей был монахом псковского Елеазарова монастыря) тАФ призвана подчеркнуть пренебрежительное отношение к самой идее и её провинциализм. К.Тарановский и Г.Фрейдин привели параллели к строке ВлА в Угличе играют дети в бабкиВ» из других стихотворений Мандельштама (ВлВекВ», ВлНашедший подковуВ», ВлГрифельная одаВ»). Г.Фрейдин отметил, что образный ряд этих стихотворений объединяет мотив жертвы ребенка, кровью скрепляющей века (Taranovky K. Essays on MandelтАЩstam. P. 119; Freidin G. A Coat of Many Colors. P. 112-113). Параллели могут быть дополнены: этот мотив развернут и в Вл1 января 1924В», герой которого изображен рядовым седоком в санях и наделен жертвенной готовностью по сыновнему заботиться о веке и соединять времена. В контексте других стихотворений Мандельштама гибель героя в символически многозначном сюжете ВлНа розвальнях, уложенных соломой..В» приобретает смысл жертвы, принесённой ради соединения времен.

И ВлзападничествоВ», и изоляционизм мыслятся Мандельштамом тАФ автором стихотворения как два полюса единой русской души. ВлТретий РимВ» оказывается формулой, способной описывать и самодостаточность, обособленность России, и её устремлённость к Западу и западной культуре. Русские историософские сочинения тАФ от философской публицистики Владимира Соловьева до современных Мандельштаму текстов тАФ содержат много примеров такого предельно широкого и порой противоположного осмысления формулы ВлМосква тАФ Третий РимВ». Возможно, они послужили отправной точкой для мандельштамовской трактовки этой формулы. В философско-публицистических сочинениях Владимира Соловьева ВлВеликий спор и христианская политикаВ», ВлРусская идеяВ», ВлВизантизм и РоссияВ» формула ВлМосква тАФ Третий РимВ» означает и духовные изъяны России, наследующей худшие черты Византии (Влвторого РимаВ»), и провиденциальное указание на миссию России в будущем как примирительницы Востока и Запада, православия и католицизма. Для Вячеслава Иванова ВлМосква тАФ Третий РимВ» тАФ это свидетельство о ВлРиме ДухаВ», о призвании русских к преодолению обособленности, к служению Влвселенской правдеВ» (Иванов Вяч. По звездам. С. 318.). И.А.Кириллов использует формулу ВлМосква тАФ Третий РимВ» для характеристики воззрений самых разных русских религиозных философов тАФ от Хомякова до Владимира Соловьева (в этом отношении автор книги следует за Н.А.Бердяевым)[8].

ВлНа розвальняхтАжВ»было включено Мандельштамом во ВлВторую книгуВ», вышедшую год спустя после сборника ВлTristiaВ». Лейтмотивом этой книги Влстановится повторяющийся образ заключительного этапа политической, национальной, религиозной и культурной истории <..>В» (Ронен О. Осип Мандельштам // Литературное обозрение. 1991. № 1. С. 15). В отличие от других стихотворений книги, посвящённых отдельным эпохам, в ВлНа розвальняхтАжВ» соединены сразу три переломные эпохи тАФ Смута, Петровское время и современность, ощущаемая, несомненно, как канун грандиозных перемен. Три Рима, три свечи, три встречи обозначают, кроме многого прочего, эти три ВлпереломаВ» в исторической судьбе России.

Ва[1] Поэтическому диалогу с Тютчевым в ВлКамнеВ» посвящена статья: Тоддес Е.А. Мандельштам и Тютчев // International Journal of Slavic Linguistics and Poetics. 1974. Vol. 17. P. 70-86.

[2] Отнесение этих мандельштамовских строк исключительно к туркам (Мандельштам О. Сочинения: В двух т. Т. 1. М., 1990. С. 462, комм. П.М. Нерлера и А.Д. Михайлова: Влпосле завоевания Константинополя в храме св. Софии устроена мечетьВ»), на мой взгляд, неоправданно сужает и обедняет их смысл.

[3] Ср. интерпретации этого стихотворения: Brown C. Mandelstam. Cambridge, 1973. P. 224-225; Taranovsky K. Essays on MandelтАЩstam. P. 115-120; Гинзбург Л. О лирике. М., 1997. С. 356; Freidin G. A Coat of Many Colors: O.Mandelstam and Mythologies of Self-presentation. Berkeley et al., 1987. P. 109-117; Фрейдин Г. ВлСидя на саняхВ» // Вопросы литературы. 1991. № 1. С. 9-20; Аверинцев С.С. Судьба и весть Осипа Мандельштама // Аверинцев С.С. Поэты. М., 1996. С. 231-232; Гаспаров М.Л. Поэт и культура.. . С. 25.

[4] Ср. свидетельства в автобиографической книге тАЬШум временитАЭ: Мандельштам О. Собр. соч.: В 4 т. Т. 2. М., 1993. С. 475; 483.

[5] О символике зерна и хлеба в этой статье см.: Тоддес Е.А. Статья тАЬПшеница человеческаятАЭ в творчестве Мандельштама 20-х годов // Тыняновский сборник: Третьи Тыняновские чтения. Рига, 1988. С. 192-193.

[6] Ср. в этой связи запись в дневнике С.П.Каблукова от 2 января 1917 г. (Морозов А.А. Мандельштам в записях дневника С.П. Каблукова // Литературное обозрение. 1991. № 1. С. 85). и отраженное в мемуарах И.В. Одоевцевой представление Мандельштама о любви как о жертве и казни, как о костре (Одоевцева И. На берегах Невы. М., 1989. С. 159).

[7] См. об этом: Freidin G. A Coat of Many Colors. P. 114.

[8] Кириллов И. Третий Рим: Очерк исторического развития идеи русского мессианизма. М., 1914.

Вместе с этим смотрят:

"Грусть и святость" (Поэтическое богословие Николая Рубцова)

"Донские рассказы" Михаила Шолохова

"Живопись слова" в японской поэзии

"Слово о полку Игореве" - золотое слово русской литературы

"Университетский роман" в британской литературе