Жанр притчи в прозе рубежа веков (И. Бунин, А. Куприн и Б. Зайцев)

На рубеже веков в литературе произошла смена жанров. Ведущее положение в русской литературе занял малый жанр. Ломка системы жанров не могла не отразиться на творчестве таких писателей, как И. Бунин, А. Куприн и Б. Зайцев (42, 13).

Александр Куприн и Иван Бунин вступили в литературу в 90-е годы Х1Х века, Борис Зайцев в начале 900-х гг. Объединяет их приверженность к жанрам малой прозы и особое отношение к А.П. Чехову, в котором они видели мастера русского рассказа.

Исследователи (В.А. Гречнев, Э.А. Шубин, А.В. Огнев) обращают внимание на то, что А. Куприн и И. Бунин сыграли важную роль в развитии малых жанров (42, 13; 60; 55, 6). Они говорят о ведущем положении рассказа в прозе И. Бунина, А. Куприна, Б. Зайцева, и отмечают, что беллетристы обращаются к жанрам древнерусской литературы, среди которых и притча (55, 6).

Традиционная, устоявшаяся веками поэтика притчи, легенды, сказки активно влияла на структуру Влмалой прозыВ» таких писателей, как А. Куприн, И. Бунин и Б. Зайцев. Они обращались к жанрам легенд, притч, аллегории, к формам, прежде всего, очень ёмким и доступным. По мнению В.А. Гречнева, это жанры, в которых стихия лирических чувств самым удивительным образом сочеталась с эпической широтой и философской углубленностью (43,7).

Несмотря на то, что А. Куприн, И. Бунин и Б. Зайцев являлись писателями одной эпохи, тем не менее, сопоставительных работ о прозе этих художников нет. Нам представляется, что писателей объединяет тяготение к жанру притчи.

О жанровом своеобразии писателей говорили многие исследователи: В.Н. Афанасьев, П.Н. Берков, А.А. Волков, О.Н. Михайлов, Ф.И. Кулешов, М.В. Михайлова, Н.И. Пак (15;16;17;18;29;30; 22;25;32;33) и другие.

В.Н. Афанасьев пишет: ВлК середине 900-х годов Куприн уже выработал в общих чертах тип своего собственного купринского рассказатАж Прежде всего Куприн, - и это отличает его от Чехова, Бунина тАУ сохранил пристрастие к остросюжетному фабульному рассказу. Сюжет в этих произведениях не просто способствует изображению характера героя, но помогает его раскрытию в какой-то значительный момент жизни герояВ» (15, 162-163).

Таким образом, В.Н. Афанасьев выделяет фабульный рассказ у А. Куприна и бесфабульный у И. Бунина (15, 162).

Исследователь также акцентирует своё внимание на рассказе-очерке А. Куприна: ВлХарактерные особенности Куприна тАУ тонкая наблюдательность, повышенный интерес и внимание к маленьким, незаметным, а иногда и деклассированным, брошенным на дно жизни людям.тАж Стремясь нарисовать типичные фигуры той или иной социальной категории, той или иной профессии, Куприн даёт обобщённые образы, а героев называет не по имени, а по принадлежности к той или иной группе тАУ певчий, пожарный, квартирная хозяйка, художник и т.д.В» (15, 17). Однако о жанре притчи и притчеобразности В.Н. Афанасьев не упоминает.

А.А. Волков (17;18), говоря о жанровом своеобразии А. Куприна и И. Бунина, отмечает наличие легенд и аллегорий у Куприна, а у Бунина - аллегорического рассказа и притчи. Исследователь отмечает, что Влповесть ВлСуламифьВ» Куприна проникнута духом восточных легендВ»(18, 244), а в 1905 году писатель создаёт аллегорию ВлСныВ»(18, 27).

В творчестве И. Бунина А.А. Волков выделяет аллегорический рассказ ВлСныВ», причём свободно пользуясь понятиями аллегорический рассказ и притча. Исследователь не просто рассматривает творчество двух писателей, но и находит один и тот же жанр, к которому обращаются А. Куприн и И. Бунин тАУ аллегорию с одинаковым названием ВлСныВ».

Ф.И. Кулешов также находит в творчестве Куприна и Бунина тАУ аллегорический рассказ, легенду. Он пишет о Бунине: ВлРомантическая легенда ВлВелгаВ» явилась данью Бунина тем увлечением условными формами словесного искусства, которые так явственно обозначились в русской литературе уже с середины 80-х годов (аллегории и сказки Толстого, Гаршина, Короленко, Лескова) и получила широкую распространённость на рубеже веков в романтических сказаниях, легендах и аллегориях Куприна, Вересаева, Телешова, Андреева, Тана-БогорозаВ» (23, 310).

В 900-е годы Бунин увлекается бесфабульным рассказом, как говорит Ф.И. Кулешов, Влон в ту пору явно предпочитал бесфабульный рассказ, в котором вместо ВлсобытияВ» и ВлслучаяВ», то есть вместо чёткого и связного сюжета, был лишь намёк на сюжет. Чаще всего в лирической прозе отсутствовало резкое столкновение характеров, приглушались интриги. Человек ставился лицом к лицу с природой, воспринимаемой с необыкновенной обострённостью чувствВ» (23, 310).

Исследователь говорил и о жанровом своеобразии Куприна:

ВлтАжКуприн тАУ реалист охотно пользовался и условно-фантастической формой, как это он делал в 90-е годы, когда им были написаны легенды ВлАль-ИссаВ», ВлПалачВ», аллегорический рассказ ВлСобачье счастьеВ». В формах художественной условности выдержан целый ряд купринских произведений периода первой революции. Таков не только фантастический ВлТостВ», но и ВлСныВ» - рассказ предельно насыщенный образной символикойтАж. Элементы художественной условности, несомненно, присутствуют в сюжете ряда реалистических рассказов, очень различных по содержанию и системе образов, таких, к примеру, как ВлШтабс-капитан РыбниковВ», ВлОбидаВ», ВлБредВ», ВлИсполиныВ» (23, 263).

Далее Ф.И. Кулешов продолжает: ВлЗаключенная во многих рассказах символика, моральная или философская аллегория являлась одним из средств художественного обобщения явлений, фактов, черт обновляющейся современности, которая предсказала чуть ли не готовые сюжеты, неожиданные и, казалось бы, неправдоподобные, выдвигая острые конфликты, сложные коллизии, столкновения характеров и страстей.

Использование средств и приёмов условной трактовки тем и образов, привлечение фантастики, аллегории, поэтической символики, сатирического гротеска и гиперболизации, эзопова языка, форм сновидения, жанра легенд и сказок тАУ всё это, в конечном счете, было подчинено задачам обобщённо-образного раскрытия авторской мысли о значительности и грандиозности событий, происходивших в реальной действительностиВ» (23, 263-264).

Об особенностях прозы А. Куприна и И. Бунина писал и О.Н. Михайлов (29;30;31). А в творчестве И. Бунина помимо рассказа исследователь выделяет и другие жанры тАУ легенды, предания, притчи, сказаниятАж - при этом не касаясь сути жанровых признаков указанных явлений (30, 83).

Таким образом, исследовательский материал показал, что вопрос о притчеобразности прозы Бунина, Куприна, Зайцева только заявлен, но не раскрыт, вопрос о притчеобразности не освещался.

Некоторые исследователи творчества А. Куприна, такие как П.Н. Берков, Л.В. Крутикова, говорят об увлечении писателя Библией (16, 20; 24, 82).

П.Н. Берков пишет: ВлВ 1894 году писатель отдаёт дань жанру неглубоких ВллегендВ», подражая известному тогда Влкоролю фельетонаВ» В. Дорошевичу, прославившемуся своими ВлЛегендами и сказками ВостокаВ» (26, 25).

А к 1906-1907 году у Куприна окончательно сложилось творческое мировоззрение, которое в значительной мере сказывалось в произведениях предшествующего периода, и суть которого сводилась, по мнению П.Н. Беркова, к следующему: Влчеловек воспринимается им не как часть коллектива и не в коллективе. Понятие коллектива как-то не укладывается в художественном сознании КупринаВ» (16, 113).

П.Н. Берков считал, что Влпринцип индивидуального восприятия жизни у Куприна остаётся незыблемым на всём протяжении творчестваВ» (16, 114).

ВлЭта мысль проводится в ряде произведений, но особенно отчетливо выражена она в аллегорическом рассказе ВлСобачье счастьеВ» (16, 115).

Л.В. Крутикова также выделяет аллегорические рассказы, притчу (24, 63).

Исследователи творчества И. Бунина также говорили о жанровом своеобразии писателя.

Исследователь В.А. Гейдеко отмечает: ВлРассказ тАУ излюбленный жанртАж БунинаВ» (19, 255). ВлОсобенность Бунина-рассказчика в том, что в рамках одного рассказа он соединял различные принципы сюжетной организации материалаВ» (19, 266).

Л.А. Смирнова о жанровом своеобразии писателя говорит: ВлМалые формы прозы Бунина вызваны его стремлением сосредоточиться на внутреннем облике героев (в какой-то конкретной временной ситуации). Внешняя среда воспроизводится писателем очень экономно. И хотя бытовая конкретность присутствует во всех рассказах Бунина, его, прежде всего, волнуют вечные проблемы тАУ смысл жизни, счастье, любовь, смертьВ» (37, 82).

Об особенностях бунинского рассказа писал К. Паустовский: ВлКаждый рассказтАж Бунина подобен сильному магниту, который притягивает из самых разных лет, все частицы, нужные для этого рассказаВ» (34, 187).

А.А. Убогий назвал творчество Бунина мифотворчеством Влон творил миф о РоссиитАж Он уверенно ВлподправлялВ» сырой материал бытия тАУ в направлении одушевленного идеалатАж Это и есть свойство мифа тАУ такого свидетельства о событиях жизни, которое, не по всем совпадая с реальностью, всё же точнее, вернее, чем эта реальность, выражает глубинную истину бытиятАж.

Творчество в чистом своём проявлении есть всегда мифотворчество, есть созидание высшего, вневременного представления о бытии. Так и бунинский труд по спасению бывшей России от мрака забвения, от Влгроба беспамятстваВ» и небытия есть не труд летописца тАУ но труд миротворцаВ» (39, 230). Проблема жанра притчи в творчестве И. Бунина не изучена.

Еще намного меньше эта проблема изучена в творчестве Б. Зайцева. Вообще само творчество писателя мало изучено, лишь в последние десятилетия к Б. Зайцеву возвращается интерес.

Творчество писателя изучили Л.А. Иезуитова, М.В. Михайлова,

Т. Прокопов, Н.И. Пак(9;32;35;33) и некоторые другие исследователи.

Л.А. Иезуитова пишет о возвращении имени Бориса Зайцева.

Сам А. Куприн отмечал, что талант Б. Зайцева дорог ему чрезвычайно: Влпростой, вдумчивый, элегический, тонкийВ», у Б. Зайцева, по словам

А. Куприна, Влесть глаз, умение проникнуть в жизньВ» (9,8).

С. Осипов пишет: ВлВ 1902 году Зайцев напечатал один из первых своих рассказов ВлВолкиВ», который сразу поставил его в один ряд с известными писателями. А в 1906 году выходит и первая книга тАУ ВлРассказыВ». Книгу заметили, на неё появляются благожелательные рецензии авторитетнейших писателей тАУ З. Гиппиус, В. Брюсова, А. Блока, упоминая о зайцевской прозе, рассматривает её ВлтАжкак вступление к чему-то большому и яркомуВ» (7, 4).

Е.А. Колтоновская также говорит о рассказах писателя: ВлРанние рассказы интересны своей непосредственностью. В них Зайцев выразился весь со своими задатками и возможностями.тАж Обнаружился в ранних рассказах и особенный философский, синтетический склад Зайцева как художника. Он улавливает общее прежде частного, жизнь стихии, а не отдельных индивидуальностейВ» (23, 212).

Современный исследователь Н. Пак отмечает, что Зайцев обращался к древнерусской литературе, в которой следует искать истоки притчи: ВлВ поэтике произведений писателя обращает на себя внимание принцип создания образов персонажей, близкой древнерусской литературе, основанного на характеристике тАУ через канонический портрет и через поступки героев, структура многих произведений, обусловление категорией вечности проявляющейся, в частности, через чудеса, чары, символические христианские образыВ» (33, 35).

М. Михайлова также обращает внимание на то, что Б. Зайцев создавал Влобразы праведников, противопоставлял православную и католическую традицииВ» (32, 158).

Проза Б. Зайцева обнаруживает интерес к древности лишь тематически: его стремление писать Влромантизированные биографии (в том числе Сергия Радонежского) его обращение к христианским сюжетам (ВлАлексей Божий человекВ», ВлСердце АвраамияВ»)В» (14, 11).

Таким образом, исследователи выделяют в творчестве писателей рассказ как основной жанр. Так, В. Шкловский пишет о нём: ВлЛаконичность, единовременность эстетического воздействия на читателя, целеустремленность сосредоточенность на решении конкретной идейно-эстетической задачитАж способствует тому, что рассказ нередко выступает в роли первооткрывателя, разведчика новых тем, образов и проблем, он реагирует на социальные и духовные изменения, происходящиетАж в жизни не только обращением, но и изменением свей структурыВ» (59, 6).

Но нельзя не отметить, что и А. Куприн, и И. Бунин, и Б. Зайцев, по мнению исследователей, обращаются к жанрам древнерусской литературы, среди которых и притча.

Таким образом, проблема притчи и притчеобразности практически не изучена, исследовательских работ незначительное количество, что говорит об актуальности работы.

Цель работы тАУ выявить черты притчи, притчеобразности в рассказах А. Куприна, И. Бунина и Б. Зайцева.

Для этого необходимо решить следующие задачи:

- систематизировать представление об особенностях притчи и её чертах;

- исследовать творчество писателей с точки зрения поставленной проблемы тАУ об особенностях притчи в творчестве И. Бунина, А. Куприна и Б. Зайцева.

Работа состоит из введения, двух глав, заключения и библиографии. Структура и содержание работы определены логикой развёртывания проблемы. Во введении поставлены цель и задачи, говорится о степени изученности темы, даётся обзор литературы. Первая глава посвящена проблеме притче. Вторая глава представляет собой анализ притч писателей и призвана выявить роль притчи в художественном сознании А. Куприна, И. Бунина и Б. Зайцева. В заключении подводятся итоги проделанной работы.

Глава I. Притча как литературоведческая проблема

Притча относится к очень древним жанрам. Но несмотря на древность изучено это явление явно недостаточно. Вопрос об определении понятия предоставляется всё еще открытым.

Проблема притчи осмысляется Т. Давыдовой и В. Прониным, Н.Л. Мусхелишвили, А.И. Княжицким, А. Бочаровым, Н.И. Прокофьевым и академиком Д.С. Лихачёвым (45;54;48;40;46;49;50;53).

Т. Давыдова и В. Пронин обратили внимание на такую особенность притчи, как Влпараболическое развитие мыслиВ» (45, 197). Н.Л. Мусхелишвили говорит о притче как средстве коммуникации (54, 101-104). А.И. Княжицкий рассматривает притчу только как жанр древнерусской литературы. О притчеобразности литературы ХХ века писал А. Бочаров. Н.И. Прокофьев обращает внимание на происхождение жанра притчи. Также выделяет такие виды притч как Влсюжетно-аллегорические, краткие тАУ афористические и пословичныеВ» (46, 7).

В. Солоухин характеризует притчу: ВлВ притче может быть сказано так много, что хватает потом на многие века для всех народов и любых социальных устройствВ» (57, 37).

При таком устойчивом и разностороннем интересе к притче, удивляет тот факт, что монографий о притче нет.

Исследователи отмечают, что ВлпритчаВ» (более древнее тАУ причта) имела различное значение в Древней Руси, это слово изначально обозначало прибавку к чему-либо, затем загадку, пословицу как прибавку в речи. Впоследствии слово ВлпритчаВ» стало обозначать образ, пример, аналогию (подобие), нравоучительное и загадочное изречение, пророчество и, наконец, определенную литературную формуВ» (46, 5).

Академик Д.С. Лихачёв отмечал, что притча единственный жанр, где в аллегорической форме преподносится нравоучение читателям, это как бы образное обобщение действительности. Притча говорит не о единичном, а об общем, постоянно случающемся. Лихачёв считает, что для Древней Руси она имеет еще и библейское происхождение. Притчами усеяна Библия. Притчами говорит Христос в Евангелии. Соответственно притчи входили в состав сочинений для проповедников и в произведения самих проповедниковВ» (49, 15).

Наиболее удачным представляется определение Н.И. Прокофьева, в котором суммированы все особенности притчи. ВлПритча тАУ это малый повествовательный жанр, в котором абстрагированное обобщение носит назидательный характер и утверждает моральное или религиозное наставление. Действие притчи логически и конструктивно направлено на то, чтобы создать концентрированную иллюстративность для выражения нравственных идейВ» (46, 6).

Как и любой другой жанр, притча имеет ряд особенностей. Исследователи отмечают следующие черты: Д.С. Лихачёв обратил внимание на то, что в ней события не определены ни хронологически, ни территориально, но большей части нет прикрепления к конкретным историческим именам действующих лиц.

Притчи повествуют о действительности в обобщенно-трансформированной форме. Они фиксируют то, что, кажется средневековому автору и читателю, существовало и будет существовать всегда, что неизменно и часто случается постоянноВ» (53, 45).

А. Бочаров так говорит о своеобразии притчи: ВлСимволика образов, философский подтекст, определённая запрограммированность сюжетной коллизии на раскрытие её ВлпоучающегоВ» содержания, заострённость морально-философских выводов и ситуаций тАУ всё это характерные особенности притчиВ» (40, 95).

Н.И. Прокофьев отмечает в притчах тАУ аллегоризм: ВлАллегория в притчах по своей сущности близко стоит к символико-аллегорическим представлениям устной, народной поэзии. Иносказательный разговор, пословица, загадка находят своё образное осмысление в притчахВ» (46, 6). Эту же черту выделил и М.И. Сухомлинов (58, 317).

Исследователи отмечают, притчи входят в состав самых различных явлений культуры, в летописные сборники, четьяхминеи, прологи, т.е. различные сборники святых, в слова и поучения, даже в литературные памятники деловой письменности. Но не только в древней письменности Руси, они жили и живут до наших дней в устной речи, в устной народной поэзии. Иначе говоря, они стали явлением литературного творчества и устного поэтического слова.

Таким образом, можно говорить о фольклорной притче и литературной. Но нас, прежде всего, интересует притча литературная.

Литературная притча скорее приглашает к размышлению, и к формированию в ней идеи - не абсолют, а только повод к размышлению (48, 13).

По мнению, А.И. Княжицкого, два главных качества присущи притчи, - Влиносказание и поучительностьВ» (48, 14). Причём они могут проявляться в большей или меньшей степени. Если они проявляются достаточно полно, то перед нами притча, если же они ослаблены, и притчей в точном смысле произведение назвать трудно, то можно говорить о том, что в нём проявляется притчевое начало. Разумеется, чёткую границу в данном случае провести невозможно.

Исследователи говорят также о том, что для притчи характерна, параболическое развитие мысли: Вл мысль движется как бы по кривой, начинаясь и заканчиваясь одним предметом, а в середине удаляясь со всем, казалось бы, другому объектуВ» (45, 197).

Интеллектуализм тАУ это содержательно стилистические особенности литературы, которые появляются благодаря чрезвычайно всеобьемлемому проникновению в произведение философского начала.

Интеллектуальное произведение обычно включает в себя параболическую мысль, то есть притчу, историю, казалось бы, отходящую от современностиВ» (66, 48-49).

Вопрос о классификации притч только начинает осмысляться.

Н.И. Прокофьев делит притчи на Влсюжетно-аллегорические, краткие афористические и пословичныеВ» (46, 7). Исследователь пишет: ВлтАжв период становления жанров древнерусской литературы притчи-пословицы сливались с мирскими сказаниями, формируя из них постепенно и собственно причти как жанр тАУ повествовательные эпические произведения малой формы аллегорического содержания и назидательного назначенияВ» (46, 12).

Н.И. Прокофьев выделяет также Влпритчи оригинальные, мирские и библейские, летописные и авторские, притчи-пословицы, притчи-басниВ» (46, 15). Причём исследователь не исключает существование и других притч, например, притч-загадок (46, 15). Особую роль притча как самостоятельный жанр играла в древнерусской литературе и в XVIII в.

ВлПритчи в системе жанров выполняли свою роль в общем литературно-эстетическом комплексе, который обслуживал различные сословия и классы Древней Руси. С древнейших времён вплоть до XVIII века притча имела морально-религиозное содержаниеВ» (66, 123).

Следует также разграничивать, по мнению А. Бочарова, саму притчу и притчеобразность. ВлПритчеобразность тАУ одна из красок, а не единственный или магистральный путь интеллектуальной прозыВ» (40, 70).

Исследователь обращает внимание на то, что Влпритчевость вообще наиболее эффективна тогда, когда она выводит нашу мысль к общечеловеческим качествам, вопросам, сплетнямВ» (40, 82). Притчевый эффект может достигаться и благодаря параболичности.

ВлДа, в ВлпритчеобразностиВ» всегда есть определенный художественный рисктАж - размышлял А. Адамович. тАУ Заостряя мысль, свою нравственную позицию до ВлпритчиВ», оголяя их, автор может впасть в нравоучительность, но и лишая своё произведение той действительности, во имя которой он мысль-то и заострял. Как бы ни внедрялась в сознание читателя заострённая, но публицистическая, ВлоткрытаяВ» авторская мысль, идея, она не проникает в те глубины сознания и чувства читателя, куда западают (как бы без всякого усилия, старания) мысли, выраженные истинно поэтически, художественноВ» (40, 106).

Таким образом, опираясь на отмеченные исследователями черты и свойства притчи, мы можем сделать вывод.

В притче события не определены ни хронологически, ни территориально, но большей части нет прикрепления к конкретным историческим именам действующих лиц. Они повествуют о действительности в обобщенно-трансформированной форме. Притчи были характерны для интеллектуальной литературы. Символика образов, философский подтекст, определённая запрограмированность сюжетной коллизии на раскрытие её ВлпоучающегоВ» содержания, заостренность морально-философских выводов и ситуаций тАУ всё это характерные особенности притчи.

Притчи тАУ это малый повествовательный жанр литературы, для которого характерно параболическое развитие мысли, дидактизм, аллегоризм.

Глава II. Своеобразие притч И. Бунина, А. Куприна и Б. Зайцева

Притча получила распространение на рубеже ХIХ-ХХ веков. Это не могло не отразиться в творчестве передовых писателей того времени:

А. Куприна, И. Бунина и Б. Зайцева. Свои притчи писатели создавали в одно и то же время.

Но исследователи по-разному называют одни и те же произведения: аллегорический рассказ, притча, фантастический рассказ. Они свободно пользуются этими понятиями, не разделяя их: например, произведения ВлСныВ» и ВлТостВ» А. Куприна Л.В. Крутикова называет философскими миниатюрами,

Ф.И. Кулешов тАУ фантастическими рассказами, а А.А. Волков тАУ аллегориями. Мы относим их к жанру притчи.

К притчам А. Куприна относятся такие произведения, как ВлСобачье счастьеВ» (1896), ВлСныВ» (1905), ВлТостВ» (1906), ВлИсполиныВ» (1906), ВлИскусствоВ» (1906).

У И. Бунина тАУ это ВлПеревалВ» (1892-1898), ВлСныВ» (1903), ВлСмерть пророкаВ» (1911), ВлСны ЧангаВ» (1916), ВлГотамиВ» (1919), ВлНочь отреченияВ» (1921).

В творчестве Б. Зайцева притчами являются следующие произведения: ВлХлеб, люди, земляВ» (1905), ВлСвященник КронидВ»(1905), ВлМифВ» (1906), ВлЗавтра!В» (1906), ВлМолодыеВ» (1906), ВлЧерные ветрыВ» (1906).

притча творчество бунин куприн зайцев

2.1 Аллегоризм притч А. Куприна

В 1896 году Александр Куприн пишет свою первую притчу ВлСобачье счастьеВ», которая ставит важные вопросы о поведении человека, о том какие нравственные принципы должны руководить настоящими людьми, желающими Влизбавится от рабстваВ» (24, 15).

Ценность и интерес произведения заключается не столько в осуждении эксплуататорского буржуазного общества, хотя и это в высшей степени важно, сколько в том, что писатель здесь даёт ответ на вопрос о том, где пути избавления народа от угнетения, голода, смерти. В иносказательной, аллегорической форме в произведение говорится о господствующих в России социальном неравенстве, гнёте и насилии.

Иерархическое ВлобществоВ» собак выглядит лукавой пародией на человеческое общество при капитализме. Многочисленное ВлобществоВ» собак, очутившихся в железной клетке поразительно напоминает людское: тут имеется и свой аристократ-дворянин в образе старого мышастого дога, и болтливый буржуазный либерал, выступающий в маске белого пуделя тАУ профессора Арто, и спесивые нервические аристократки, и подобострастно преданные им слуги Бутоны, и прочие.

ВлВ клетке уже собралось довольно многочисленное общество. Прежде всего, Джек заметил мышастого дога, с которым он чуть не поссорился на улицетАж. Посредине клетки лежал, вытянувший умную морду между ревматическими лапами, старый белый пудельтАж. Рядом с ним сидела, дрожа от утреннего холода и волнения, хорошенькая выхоленная левретка с длинными тонкими ножками и остренькой мордочкойтАжВ» (10, 470-471).

Так называемому благородному обществу противостоит в притче бедный фиолетовый пёс, о котором говорится, что он всегда Влбыл зол, голоден, отважен и силёнВ» - аллегорический образ человека труда, голодного, сильного и отважного.

ВлБлагородное обществоВ» питает к фиолетовому псу инстинктивные чувства враждебности, оно шокировало его ВлгрубостьюВ», ВлбестактностьюВ», ВлрезкостьюВ» и категоричностью тона его озлобленных речей.

- Эка невидаль послышался хриплый голос из тёмного угла. тАУ Я в седьмой раз туда ему.

Несомненно, голос, шедший из угла, принадлежал фиолетовому псу. Общество было шокировано вмешательством в разговор этой растерзанной личности и потому сделала вид, что не слышит её реплики. Только один Бутон, движимый лакейским усердием выскочки, закричал:

- Пожалуйста, не вмешивайтесь, если вас не спрашивают! (10, 472).

Собаки размышляют о собачьем счастье, и белый пудель делает вывод, что оно счастье в руках людей. ВлВся собачья жизнь, всё собачье счастье в их рукахВ» (10, 475).

Но фиолетовый пёс опровергает его слова, показав, в чьих руках собачье счастье. Фиолетовый пёс сбежал из живодёрна, перемахнув через забор. ВлСтарый белый пудель долго глядел ему в след. Он понял свою ошибкуВ» (10, 476).

Эта притча А. Куприна всею системою образов, своим духом объективно заключает в себе призыв к активной борьбе с бесправием и эксплуатацией народа.

Тема, начатая в этой притче, будет продолжена и в других притчах.

В 1905 году А. Куприн пишет притчу ВлСныВ». Она обобщила размышления и переживания, связанные с революционными событиями. Правда во ВлСнахВ» есть несколько строк, выражающих наивно-утопическую веру Куприна в стихийное духовное прозрение человека.

Главному герою притчи в детстве снился Влстрашный сон, повторяющийся почти каждый месяцтАжВ» (12, 130).

ВлНа минуту мы все видим огромную комнату, залитую багровым светом, в котором мечутся бледные измученные тени, слышим крики боли и отчаяния и, наконец, видим его тАУ Палача! Он стоит неподвижно, огромный, сильный и серьёзный, красное платье тесно обтягивает его мускулистое тело, его широкое лицо бледно. Это тАУ Палач, и так его зовут потому, что у него нет другого именитАж Вл если бы я спал, то не думал бы о том, что сплю. Всё это живая, настоящая действительность: эти отчаянные, безмолвные фигуры, кровавая комната. Палач, ожидающий менятАж Смерть!В» (12, 131).

Палач, очевидно, собирательный образ буржуа, который издевается и мучает людей. Во все века палачи несли смерть, они исполняли приговор, лишали людей жизни. И не зря Палач одет в красное платье, красный цвет тАУ цвет крови.

ВлНо теперь всё чаще и чаще снится мне земля тАУ это огромное живое ядро, которое, вращаясь, летит стремительно в какую-то чёрную, бесконечную бездну, летит, повинуясь точным и таинственным законам. И кругом земли тАУ тьма, густая, красная тьма, насыщенная испарениями крови и запахом трупов. Это навис и сгустился над нею страшный, липкий кошмар, и она стонет и меняется во сне и не может проснуться.

Вижу и свою бедную, прекрасную, удивительную, непонятную родинутАж. Вижу её неизмеримо громадную, от Ледовитого океана до теплых морей, от Запада до сказочного Востока, и вся она в зареве пожаров, вся залита кровью и усеяна трупами, вся содрогается от стонов и проклятий. Кровавый сон ходит над нею, и в этом сне озверелые шайки с хохотом убивают женщин и стариков, разбивают головы детей о камни мостовой, и в этой красной мгле руки людей дымятся от кровиВ» (12, 131).

ВлЯ вижу людей с телами, иссушенными огнём, с руками, подорванными непосильной работой, людей с разбитой чахлой грудью.

- Наш труд тАУ проклятие, не хотим рабство! тАУ слышу я их беззвучные вопли.

- Терпите! тАУ отвечают одни.

ВаВа - ВаМолчите! тАУ кричит другие тАУ Терпите рабство тАУ или смерть вам и щенятам вашим. И вижу я также сытых, изрыгающих обильную пищу, которая не вместилась в желудках их, и вижу недоверчивых, что прячут от голодного недоеденную корку хлеба, и вижу рабов, убивающих по неведению, и трупы мучеников попранными и оплёваннымиВ» (12, 132).

Герой как будто живёт в своих снах, там проходит его жизнь. Но эти сны тАУ это явное отображение действительности. ВлЗемля тАУ огромное живое ядро тАУ образ народа, который бесконечно страдает и умирает от голода. А зарево пожара тАУ это разгорающаяся революция. ВлЗарево пожараВ», Влкрасная тьмаВ», Влкровавый сонВ», Влкрасное платьеВ», Влкровавая комнатаВ», Влруки дымятся от кровиВ», Влокровавленный мирВ» - эту цепочку можно продолжить. А. Куприн не зря повторяет эти словосочетания, так близкие по значению.

Люди на протяжении всей своей истории проливали кровь, сражаясь за что-то: за территорию, за свободу, ни одна война не прошла без потерь и разрушении.

В притче ВлСныВ» писатель как раз в аллегорической форме и говорит о наступающей революции, о том, что народ устал жить в рабстве. Будет пролито много крови невинных людей, женщин и детей, но они погибнут за свободу и справедливость.

А. Куприн в последнем сне выражает веру в справедливость, в стихийное духовное прозрение человека.

ВлЧудится мне, что однажды ночью или днём, среди пожаров, насилия, крови и стонов раздаётся над миром чьё-то спокойное мудрое тяжёлое слово тАУ понятное и радостное слово. И все проснутся, вздохнут глубоко и прозреют. И сами собою опустятся взведённые ружья, от стыда покраснеют лица святых. Светом загорятся лица недоверчивых и слабых, и там, где были кровь, вырастут прекрасные цветы, из которых мы сплетём венки на могилы мучеников.

Тогда вчерашний раб скажет: ВлНет больше рабстваВ». И господин скажет: ВлНет в мире господина, кроме человека!В» А смеющая, пробуждённая земля скажет всем ласково: ВлДети! Идите к соснам моим, идите все равные и свободные. Я изнемогал от обилия молокаВ» (12, 132).

Как бы ни были наивны эти строки, прекрасен и одухотворён пафос, которым дышит каждое их слово, прекрасна глубокая вера писателя в светлое будущее человечества.

Но главная сила притчи ВлСныВ» не в утверждении положительных идеалов, а в отрицании зла и пороков буржуазного общества. Нигде ни ранее, ни после Куприн не достигал такого гражданского пафоса, как в этом произведении.

Пророчество, заключающее притчу ВлСныВ», является ключом к этой очень своеобразной вещи.

ВлЯ верю: кончится сон, и идёт пробуждение. Мы просыпаемся при свете огненной и кровавой зари. Но это заря не ночи, а утра. Светлеет небо над нами, утренний ветер шумит в деревьях! Бегут тёмные ночные призраки. Товарищи! Идёт день свободы!

Вечная слава тем, что нас будит от кровавых снов.

Вечная память страдальческим тенямВ» (12, 132).

Эта глубокая вера писателя в то, что чаша страданий народа переполнена и поэтому неминуемо настанет время преображения жизни, придаёт ВлСнамВ» героико-романтический характер.

Анализируя притчу А. Куприна ВлСныВ», было бы правильнее разобрать притчу И. Бунина с аналогичным названием именно в этой главе, потому что их объединяет не только общее название, но и тема. Свою притчу И. Бунин написал намного раньше, в 1903 году, за два года до начала революции.

Бунин писал перед смертью о притче ВлСныВ»: ВлРассказ (Бунин определяет ВлСныВ» как рассказ) ВлСныВ» написан мною в конце 1903 года, - полвека тому назад! тАУ сдан был наспех в первый сборник ВлЗнамяВ» и напечатан в нём без моей корректуры, - я был тогда в Ницце, - чем и объясняются многие погрешности этого рассказа в его первой редакции (ныне мною устранённые). Весь он тАУ вымысел, кроме того, что в нём главное, - вещее и даже зловещее, ибо уже недалёк был роковой 1905 годтАж - этот сон старичка священника, те три петуха, которых он будто бы видел и слышал ночью в своей церкви. Разговоры о них шли тогда в народе упорно, а лично я о них слышал в нашем уездном городе, в Ельце, в базарном трактире, от мещан, пивших там чай. Рассказ мой, повторяю, был в некоторых частностях далёк от совершенства (и, как я уже сказал, не совсем по моей вине).

Однако вот что писал о нём Чехов в письме к Амфитеатрову 15 апреля 1904 года, незадолго до своего рокового отъезда за границу: ВлПишу я теперь мало, читаю многотАж. Сегодня читал ВлСборникВ» изд. ВлЗнаниеВ», между прочим, горьковского ВлЧеловекаВ», очень напоминавшего мне проповедь молодого попа, безбородого, говорящего басом, на о, прочёл и великолепный рассказ Бунина ВлЧернозёмВ» (Рассказ ВлСныВ» и ВлЗолотое дноВ» были напечатаны под общим заглавием ВлЧернозёмВ»), это в самом деле превосходный рассказ, есть места просто на удивление!.В»

Я узнал об этом отзыве Чехова совсем недавно из собрания чеховских сочинений и писем, вышедшего в Москве тоже сравнительно недавно. Узнал, конечно, с большой радостьюВ» (1, 565).

Рассказчик говорит о сне, приснившемся на Покров священнику.

Аллегорический смысл притчи ВлСныВ» иногда получает упрощенное толкование не соответствующее замыслу писателя. Такова на наш взгляд интерпретация О. Михайлова: ВлО каких делахВ» (заявление монашки священнику) идёт речь автор сказать не может, так как его замечает рыжий мужик со ВлзлымиВ» глазами. ВлНе господское это дело мужицкие побаски слушатьВ» (1, 165). Но прозрачен аллегорический смысл притчи с призраком Влкрасного петухаВ», который скоро загуляет по господским усадьбам. Подобная ВлрасшифровкаВ» притчи произвольна.

Смысл ВлсновВ» священника далеко не ВлпрозраченВ» и вывод, что Влкрасный кочетВ» означает начало крестьянского восстания, противоречит общественным взглядам И. Бунина, его пониманию отношений между помещиками и крестьянамиВ» (17, 39).

Рассказ, поведанный в душном вагоне, вызвал разные эмоции:

- Вот за это-то за самое и называют вашего брата храпоидолами, чертями, - громко сказал мещанин, открывая глаза и угрожающе нахмуриваясь. тАУ Ночь, скука, а он лишь какие суеверия сидит разводит! Ты к чему всё это гнёшь-то, а?

- Да, ведь я ничего плохого, - несмело пробормотал рассказчик.

- Позволь, - ты откуда взял-то всё это?

- Как откуда? Сам священник, говорят, рассказывал.

- Священник энтот помер, - перебил мещанин.

- Это верно, вернотАж помертАж вскорости и помертАж

- Ну, значит, и брешут на него, что в голову влезет. Ведь это сновидение. Дубина!

- Да я-то про что ж? Известно, сновидение.

- Ну и молчи, - опять перебил мещанин. тАУ Да и курить-то давно пора бросить, надымили тАУ овин чистый!

- В первый класс иди, коли не нравится, - сипло и зло сказал рыжий мужик.

- Побреши ещё!

- Брешут собаки да твои свояки!

- Буде, буде, ребята! тАУ закричали мужики, заволновавшись.

Бранившиеся смолкли, и в вагоне на время наступила тишинаВ» (1, 164).

И. Бунин говорит о революции, которая не за горами. Именно её испугался мещанин, услышав о Влкрасном кочетеВ». И. Бунин, как и А. Куприн использует цветовую символику. Красный цвет тАУ цвет крови.

Конечно же, это противоречило взглядам И. Бунина, по признанию самого писателя ВлСныВ» тАУ это черновой вариант и в отредактированном виде, возможно, мы увидели бы совсем другое произведение. Но писатель не мог не отреагировать на события, происходящие в России.

ВлСныВ» И. Бунина, написанные в 1903 году, и ВлСныВ» А. Куприна, написанные в 1905 году, являются как бы главами одного произведения, и это объединяет писателей.

Продолжением же ВлСновВ» А. Куприна является притча ВлТостВ». Если в ВлСнахВ» есть пророчества, то в ВлТостеВ» оно уже сбылось.

Куприн мысленно переносит читателя на тысячу лет вперёд, рисуя поэтические светлые картины того чаемого будущего, во имя которого сегодня революционеры совершают чудеса героизма.

ВлИстекал двухсотый год новой эры. Оставалось всего пятнадцать минут до того месяца, дня и часа, в котором, два столетия тому назад, последняя страна, с государственным устройством, самая упрямая консервативная и тупая из всех стран тАУ Германия тАУ наконец решилась расстаться со своей давно устаревшей и смешанной национальной самобытностью и, при ликовании всей земли, радостно примкнула к всемирному анархическому союзу свободных людей. По древнему же, христианскому летоисчислению теперь был канун 2906 годаВ» (12, 132-133).

Весь мир тАУ это электроземно-магнитная Ассоциация, которая состоит из Северного и Южного полюсов.

Все люди этого мира соб

Вместе с этим смотрят:

"Грусть и святость" (Поэтическое богословие Николая Рубцова)

"Донские рассказы" Михаила Шолохова

"Живопись слова" в японской поэзии

"Слово о полку Игореве" - золотое слово русской литературы

"Университетский роман" в британской литературе