Лингво-когнитивные параметры тоталитарного дискурса

Преодолен очередной ВлпсихологическийВ» рубеж хронологии тАУ наступил XXI век. Это обстоятельство заставляет по-новому (перспектива другого столетия) пересмотреть взгляды как на всю историю человечества в целом, так и историю только что ушедшего века. Последнее десятилетие стало подлинным закатом казавшихся непоколебимыми систем: социалистический лагерь перестал быть глобальным, его форма тАУ уже не архипелаг, а отдельные острова на карте мира; обрушилась архитектура апартхейда, выстроенная в ЮАР доктрором Вервёрдом; ядерное оружие перестало быть привилегией супердержав; изменились контуры внешнеполитических отношений.

Уже с конца двадцатого века в гуманитарном знании все большим числом исследователей отмечается наступление эры постмодерна. Борис Гройс в одной из своих работ[1]
называет актуальную культурную ситуацию в России ВлпостсоветизмомВ», для которого характерен признанный плюрализм: ни один из стилей, в числе и стилей рассуждения и оценки, не рассматривается как исключительно значимый, общепризнанный. Эта обстановка создает серьезную предпосылку трезвого, непредрассудочного осмысления истории, синтеза уже накопленных знаний.

В поворотные моменты истории возникает острая необходимость в критическом переосмыслении прошлого: кризисная ситуация заставляет искать корни многих проблем, ошибок, трудностей, противоречий.

Стоит отметить также, что сюжетное поле тоталитаризма в условиях переходного периода тАУ один из обязательных аспектов внимания исследователя: в современной России существуют политические партии как лево-, так и праворадикального толка, программные установки которых часто прямо содержат призывы к установлению Влсильной рукиВ», Влжелезного порядкаВ». Эти политические силы, кроме того, обращаются к этой эпохе как к орудию политической борьбы, аргументации. Поэтому науке необходимо объективно понять как сущность феномена тоталитаризма, так и корни этих движений (что вызывает их к жизни?).

Кроме того, в теперешней России наряду с традиционными вероисповеданиями существуют различного рода культы, классифицируемые как ВлтоталитарныеВ», поскольку в методах обработки сознания и контроля верующих используют механизмы, опробованные властями тоталитарных государств. Эти структуры так же должны быть осмыслены.

Необходимо также избавиться от известной либеральной предвзятости по отношению к тоталитарной советской культуре как феномене хаоса, деструкции, принуждения. Требуется сделать остановку и тАУ увидеть время как систему с имманентной логикой, ре-конструировать (лингвистическими методами) жизнь человека в эпоху, которая дала интереснейшие памятники архитектуры, скульптуры, плакатного творчества; эпоху, в которой жили будущие нобелевские лауреаты Б.Пастернак, М.Шолохов, быть может, самые загадочные русские авторы - А.Платонов и М.Булгаков, крупнейшие русские философы ХХ века тАУ А.Ф.Лосев и М.М.Бахтин. Эта реконструкция, если ее проект будет предпринят в достаточной полноте, будет ре-визионизмом по отношению к устоявшимся в исторической науке оценкам.

Таким образом, исследование тоталитаризма обладает рефлективной актуальностью как для понимания истории, так и для осмысления современности.

Цель работы тАУ провести анализ ВлКраткого курса истории ВКП (б)В» в аспекте лингво-когнитивных (т.е. относящихся к мышлению, сознанию и языку) категорий ВлконцептВ» и ВлстратегияВ» и категории ВлметанарративВ», позволяющей установить роль ВлКраткого курса истории ВКП(б)В» в системе тоталитарных высказываний.

Достижение поставленной цели предполагает постановку и решение автором работы следующих задач:

- теоретическое конструирование категорий ВлдискурсВ», ВлконцептВ», ВлстратегияВ», ВлметанарративВ»;

- осмысление модальности как идеологического миромоделирующего аспекта дискурса;

- решение вопроса о модели дискурса и единицах его анализа;

- выделение особенностей политического и тоталитарного;

- исторический комментарий ВлКраткого курса истории ВКП(б);

- аналитика суггестивной стратегии высказывания и характерных для нее тактик;

- анализ смыслового наполнения и лексической репрезентации суперконцептов ВлсвойВ» тАУ ВлчужойВ», существующих в советском тоталитарном дискурсе в модусе гипероценочности;

- выявление типологических черт модальности тоталитарного дискурса.

Материалом исследования послужил текст ВлКраткого курса истории ВКП(б), частичная выборка из которого (оценочная лексика) составила более 1200 единиц. В целом же концептуальный анализ ВлКраткого курсатАжВ» диктует рассмотрение данного высказывания как макротекста.

Методологической основой работы послужили положения когнитивной лингвистики и дискурсивного анализа (Е.С.Кубрякова, Дж. Лакофф, М.М.Бахтин, Фуко М., Ю.С.Степанов, А.Вежбицка, Ю.Н.Караулов, А.А.Ворожбитова, А.П.Чудинов, С.С.Неретина, С.Г.Воркачев, И.В.Саморукова, Н.К.Данилова).

Теоретическая значимость работы обусловлена относительной новизной проблематики анализа дискурса в российской гуманитаристике, поэтому даже такое Влпервое приближениеВ» к формулированию подходов к анализу дискурса является значимым.

Введение, на взгляд автора, должно еще до чтения основного текста работы рассказать читателю о том, какие вопросы не затрагиваются в исследовании, должно быть в некоторой степени апологией, упреждающей возможные нарекания:

Во-первых, частное исследование всегда принципиально неполно. На наш взгляд, исчерпывающее описание и исследование тоталитарного дискурса (своего рода идеал) должны с необходимостью решить следующие вопросы:

¨ истоки тоталитарного дискурса (источники тоталитарной модальности; источники тоталитарной риторики: синтаксис, образность, фразеология, словарь);

¨ тоталитарный дискурс в синхронистическом аспекте: речевые тактики (семантикон) и стратегии (тезаурус и прагматикон). Синхронистическое исследование должно включать в себя не только изучение высказываний, задающий тон, и ВлключевыхВ», принципиально важных высказываний (центральная публицистика, речи и сочинения лидеров государства, официально признанные и, возможно, премированные художественные произведения, научные труды, признанные властью авторитетными, юридические документы эпохи и т.п.), но и маргинальных текстов: региональная, локальная и малотиражная публицистика, детские книги для чтения, частная переписка и проч. Таким образом, будет возможность сложить как можно более полную картину функционирования тоталитарного дискурса. Для выявления функционирования стереотипов и клише тоталитарного дискурса необходимым окажется и рассмотрение высказываний, противопоставляемых/противоставляющих себя официальному режиму;

¨ тоталитарный дискурс в диахронии: эволюция его во времени, авторитарный дискурс, инерция тоталитарного дискурса - неототалитарный дискурс (патриотическая публицистика в России, официальная печать в Белоруссии);

¨ типологически родственные явления: тоталитарный дискурс в Германии тридцатых-сороковых гг., тоталитарный дискурс в странах-сателлитах Германии в тридцатых-сороковых гг. (Италия, Испания, Япония, Финляндия и др.), тоталитарный дискурс в Китае времен культурной революции, тоталитарный дискурс в Кампучии времен правления ВлКрасных кхмеровВ», авторитарный дискурс латиноамериканских диктаторских режимов, тоталитарный (авторитарный) дискурс в современной КНДР, Ираке, Сирии, Кубе; религиозный дискурс деструктивного культа.

Более того, неполнота мотивирована и тривиальной недоступностью ряда работ[2]
.

Во-вторых, в исследовании не используется ряд весьма перспективных и эффективных на данном материале исследовательских стратегий: мифопоэтика и ВлключВ» архетипологии К.Юнга, нарратология; интертекстуальность и интердискурсивность как стратегии обнаружения гетероглоссии (цитаты, аллюзии и реминисценции как источники тоталитарной риторики и образности).

В-третьих, несмотря на то, что дискурс в диахронии есть эволюция (Влдискурсивная деятельность представляет собой непрерывный процесс образования речевых продуктов, бытие которых связано с социальной и культурной жизнью общества и отражает эволюцию норм и правил речевого общения в бесконечном эволюционном процессеВ»[3]
), а в синхронии дискурс представляет собой коммуникацию (смыслов, высказываний), обусловленную соседством и общностью высказываний, в данном исследовании анализировалось концептуальное виртуальное (системное) пространство дискурса в призме Влсистемы очевидностиВ» (Л.Витгенштейн) культуры тАУ ВлКраткого курсатАжВ», т.е. одного текста.

В-четвертых, кроме цели и задач, указанных выше, автор ставил себе задачу понять явление тоталитарности для себя, поэтому может показаться, что текст излишне цитатен, похож на центон, компендиум, но это вовсе не следствие погони за энциклопедичностью, а желание понять. Этим обстоятельством объясняются и еще три особенности работы: автор пытается самостоятельно, имманентно взглянуть на ВлКраткий курс.В», поэтому, несмотря на обилие источников по проблеме тоталитаризма, работа цитирует минимум; желание разобраться диктует специфическую логику развития мысли - логику Влрасширяющихся круговВ» (так, например, теоретические параграфы сконцентрированы не в одной части работы, а во всех главах); необходимо отметить и доминирование теоретических рассуждений над анализом материала (это исследование есть как бы prolegomena к более обстоятельному анализу собственно текстов тоталитарной культуры).

В-пятых в эту работу по разным причинам не вошли ряд идей, которые обсуждались в ходе исследования: не включен теоретический параграф по проблемам религиозности тоталитарного дискурса (ВлРусская философия имени и критический анализ дискурсаВ»), который раскрывает философский потенциал слова в религиозной культуре, отсутствует лингвистический эксперимент чтения тоталитарного художественного текста современным читателем, из исследования исключена четвертая глава, посвященная Влтекстовому анализуВ» (Р.Барт) обвинительной речи А.Я.Вышинского на Третьем московском процессе. В дальнейшем эти направления нашей работы будут развиваться в первую очередь.

Работа состоит из введения, трех глав (восемь параграфов), заключения и библиографии из единиц.

лингво когнитивный тоталитарный высказывание

Глава I. Теоретические аспекты анализа дискурса

Вз1. Дискурс как сверхтекст: рабочая модель

Историческая ретроспекция, само понимание истории, а особенно тАУ философская рефлексия гуманитарных наук, с очевидностью требуют диалогического подхода к изучаемым феноменам. Если классическая гносеологическая парадигма мыслила человека как объект, позволяла видеть не человека, а человеческое общество как некую обезличенную силу (нпр., классовая теория Карла Маркса, рассматривавшая интересы класса в отрыве от единичных личностей и личности вообще), то теперь наука все чаще осознает потребность понять человека, и в частности, - человека прошлого, - как Другого, как ВлТыВ»; такое понимание возможно только в пространстве диалога. Но диалог требует общего языка, общего кода тАУ аналитика дискурса позволяет сконструировать тезаурус, разобраться в том, чем же действительно жил человек прошлого: чем была для него реальность, что было для него идеалом (абсолютом, с которым сравнивается собственное бытие), что было для него значимым.

Российская историческая наука дала несколько образцов аналитики тезауруса культуры, отдаленной от исследователя значительным временным интервалом[4]
.

Первый такой проект (ВлКатегории средневековой культурыВ») критиковался и критикуется за известную долю презентизма, т.е. за ВлосовремениваниеВ» культурной ситуации средневековья, накладывание на текст неприсущих ему (или, по крайней мере, маргинальных для сознания эпохи) смыслов.

Использование лингвистических методов продиктовано, по крайней мере, двумя соображениями: в распоряжении исследователя нет никакой другой действительности, кроме источника (текст); лингвистический анализ, имеющий серьезную эмпирическую основу, достаточным образом гарантирует непроизвольный характер выводов.

Итак, всякая историческая эпоха дана исследователю как системно-организованная совокупность знаковых практик; сам исторический процесс может быть прочитан как текст[5]
. И вообще, Влвся загадка нашей сознательной жизни состоит в том, что мы тексты читаем текстами, и только текстами можем прочитатьВ»[6]
.

Чем дальше отстоит от исследователя эпоха, чем более она ВлнепонятнаВ», тем сильнее возрастает роль вещественного источника; чем ближе интересующий период к аналитику, тем более увеличивается значение сказанного, а следовательно, и увеличивается роль лингвистического подхода в историческом разыскании.

Лингвистическое исследование источников даст исторической науке обширный материал для анализа общих закономерностей исторического процесса рассматриваемого периода. В подтверждение необходимости использования лингвистических методов в истории приведем слова Ф.Ф.Зелинского: ВлФилология тАУ это обращенная к памятникам, история тАУ обращенная к общим законам развития сторона историко-филологической науки; история и филология тАУ не две различные науки, а два различных аспекта одной и той же области знанияВ»[7]
. Филология как история, обращенная к памятникам, в случае лингвистического анализа замкнутого исторического периода имеет дело с рассмотрением некоторого массива высказываний.

Эта совокупность текстов может быть понята как Вллингвориторическая картина мираВ», как Влдискурс-универсумВ» (в терминах А.А.Ворожбитовой)[8]
, как Влсемантическая областьВ», Влглубинная организация содержания, поддающаяся формулировке в виде систем ценностей или эпистемэ; (т.е. как иерархии на принципах комбинаторики)В», ВлаксиологияВ» (по А.Ж.Греймасу и Ж.Курте)[9]
, как определенный типологический ряд (по В.Хорольскому)[10]
, говоря метафорически тАУ как Влсмысловой космосВ», как текстосфера (логосфера) тАУ по аналогии с ноосферой (Вернадский).

Мы (теоретически) обращаемся к Влязыку эпохиВ», ко всем текстам тАУ в них так или иначе отразилось время. Этот дискурс-универсум - тАЬчрезвычайно широкий, однако ограниченный определенными рамками репертуар индивидуальных стратегий восприятия действительности и ее мыслеречевой интерпретациитАж задает масштаб конкретных дискурс-практик и складывающихся на их основе дискурс-ансамблей (ср. выражения типа тАЬстиль (дух) эпохитАЭ, тАЬчеловек своего временитАЭ и под.)тАЭ[11]
. Это тАУ тАЬобщий горизонт всей совокупности прочтений, порождаемых текстами, образующими тАЬсемиотическое телотАЭ данного дискурс-универсуматАЭ[12]
.

Анализ дискурса эпохи показывает мультидисциплинарность дискурсивного анализа тАУ в его плавильном тигле соединяются история и лингвистика: каждая глава в истории, каждый новый период есть дискурс; история общества становится историей дискурса постольку, поскольку Влязыковая игра [а значит, и правила дискурса тАУ П.В.] изменяется со временемВ»[13]
, а Влвысказывания и их типы, то есть речевые жанры, - это приводные ремни от истории общества к истории языкаВ»[14]
.

Мы понимаем дискурс как исторически и социально обусловленное, хронологически и географически очерченное, количественно и тематически неограниченное, кроссжанровое сверхтекстовое пространство, обладающее специфической модальностью и способное выступать как тАЬмашина порождениятАЭ (на основании правил тАЬценностного полятАЭ) высказываний, также обладающих указанной модальностью.

Дадим некоторые пояснения к нашей модели:

1. Дискурс является Влязыком в языкеВ» тАУ это Влиспользование естественного языка для выражения определенной ментальности, предусматривающее свои правила реализации этого языка. тАжЗа единством дискурса стоит некий образ реальности, свой мирВ»[15]
. Дискурс создает особый ментальный мир.

Представление об историческом процессе как о последовательной смене ментальностей развивалось французской школой ВлАнналовВ» Ва(объектом исследовательского внимания в школе ВлАнналовВ» называется Влистория чувств и образа мышления эпохиВ»). В российском интеллектуальном пространстве мысль о эволюции культуры как о динамике ментальностей развивает В.И.Тюпа[16]
. Школа ВлАнналовВ» понимала ментальность как vision du monde (мировидение, Робер Мандру), как Влсилу инерции ментальных структурВ» (В.Вовель), как Влколлективное сознаниеВ» (М.Блок), как Влколлективное воображениеВ» (Ж.Дюби)[17]
. Все эти определения так или иначе соотносятся с представлением К.Маркса и Ф.Энгельса о идеологии как о Влвоображаемом отношении людей к условиям их существованияВ»[18]
, как о том, что люди Влговорят, воображают, представляютВ», как нечто говоримое, мыслимое, воображаемое, представляемое[19]
. В лингвистическом аспекте ментальность есть Влмиросозерцание в формах родного языкаВ» (В.В.Колесов).[20]
В нашем определении миромоделирующий аспект дискурса задан понятием ВлмодальностьВ».

2. Модальность понимается нами не в интуитивном смысле Влотношения к действительностиВ», не в грамматическом смысле ирреальности/реальности (вернее, - не только в интуитивном смысле, а тАУ расширительно). Модальность, modus тАУ этимологически это способ: тон, способ говорить; модальность тАУ это специфическая стратегия речевой деятельности[21]
; а для дискурса тАУ это способ быть (тем или иным), это его ВлчтойностьВ» - модальность сообщает дискурсу то, Влотчего он не может быть ничем иным, кроме как тем, чем он есть, в чем состоит его исключительность, как ему удается занять среди других и по отношению к другим то место, которое до него никем не могло быть занято тАж в чем состоит тот особый вид существования, которое раскрывается в сказанном и нигде болееВ»[22]
.

3. Модальность определяется следующим квадратом отношений:

Говоря грубо тАУ эта схема в предельно-абстрактной форме отражает Влэтическое наполнениеВ» дискурса, его аксиологию; это Влдуша дискурсаВ»[23]
, его λογος не в смысле ВлсловоВ», но логос как ВлсобираниеВ», т.е. то, что придает целостность; более конкретно тАУ четырьмя категориями, выделенными в решетке отношений, определяется картина (образ) мира, формулируется связь опыта и рефлексии, осуществляемой при помощи до-опытных категорий, в знании:

- если слово господствует над действительностью тАУ социум живет в мифологическом пространстве (слово санкционирует, предопределяет действительность); знание и власть принадлежать не действительности, а слову. В философской практике этой ситуации соответствует средневековая схоластика, в художественной тАУ средневековое и - в целом религиозное тАУ искусство, эпоха барокко, авторы которой словом побеждали хаос, открывшийся обществу в постренессансную пору с развитием капиталистических отношений;

- если действительность владеет словом, то такой период можно называть гносеологическим. Слово отражает мир и ему подчинено. В художественной практике тАУ это эпоха реализма и натурализма;

- если слово владеет субъектом тАУ это культура Влготового словаВ», в которой субъект лишь транслирует Истину, принадлежащую слову. В художественной практике тАУ это религиозное искусство, искусство арабского Востока, социалистический реализм.

- если субъект владеет словом тАУ это гносеологическая культура. (Ренессанс, реализм).

Нетрудно заметить, что отношения Влслово-субъектВ», Влслово-действительностьВ» на самом деле решают для того или иного социума вопрос, когда-то названный Ф.Энгельсом Влосновным вопросом философииВ»: через эти отношения мы узнаем, каким статусом обладает слово (онтологическим или гносеологическим?) тАУ иными словами, духовно (идеально) ли слово, или материально, первично ли слово/действительность, что существует подлинно (слово или мир?).

4. Отношение слова к слову задает иерархически-координативную упорядоченность единицам тезауруса, очерчивает узловые точки ассоциативно-семантической сети. Параметр отношений Влслово тАУ словоВ» служит самым важным в определении сущности дискурса (именно эти связи устанавливают картину мира дискурса), в формулировании системности его единиц тАУ концептов. Модальность вносит интерпретирующую логику культуры в хаос событий и явлений. Идеологический монизм модальности обеспечивает категориальную целостность дискурса[24]
.

5. Модальность явлена не только как абстрактная эвристическая категория - ее реально и тАУ концентрированно тАУ выражает и тАУ порождает тАУ в других высказываниях метанарратив (ключевой текст культуры, ориентир, Влдверная петляВ» в терминокосмосе Л.Витгенштейна, большой рассказ по терминологии Лиотара, Влавторитетное высказываниеВ» по Михаилу Бахтину; культурообразующее, фундаментальное высказывание, универсальная система объяснения, которое служит обществу в качестве самооправдания, устанавливая характерный взгляд как на историю, так и на действительность). Метанарратив в сверхтекстовом пространстве является унифицирующим, стандартизирующим высказыванием, ВлобразцомВ», отражающим доминантный способ речевого моделирования мира (он задает иерархию тезаурусных смыслов и самую цель действования уже в реальности, а не речи; это как бы доопытный архетип культуры[25]
). Кон-фигурация ценностей метанарратива определяет ценностные иерархии высказываний дискурса. Метанарратив переживается как справедливая истина. И если верно то, что высказывание Влпредставляет собой определённое соотношение ценностей, только не абстрактно-теоретическое, а экзистенциальное, событийно напряжённоеВ»[26]
, то экзистенциальные смыслы определяются в нем именно метанарративом, ВлгегемоническимВ», центральным и центрирующим текстом культуры. Метанарратив есть Влсистема очевидностиВ»[27]
, он ясен и неоспорим в терминах конкретной культуры: ВлТо есть вопросы, которые мы ставим, и наши сомнения зиждутся на том, что для определенных предложений сомнение исключено, что они словно петли, на которых держится движение остальных [предложений]. тАж Однако дело не в том, что не в состоянии исследовать верно тАУ и потому вынуждены довольствоваться определенными предпосылками. Если я хочу, чтобы дверь отворялась, петли должны быть закреплены. Моя жизнь держится на том, что многое я принимаю непроизвольно[28]
тАЭ.

6. Касательно метанарратива, необходимо сказать, что лингвистика имеет смыкающуюся с понятием Влавторитетного высказыванияВ» категорию Влпрецедентного текстаВ». Прецедентный текст значим в познавательном и эмоциональном отношениях, носит сверхличностный характер; к прецедентному тексту постоянно обращаются. Ю.Н.Караулов указывает на прецедентный характер мифов, преданий, публицистических произведений историко-философского и политического звучания[29]
. Нетрудно заметить, что именно тексты этого рода и обладают авторитетностью в смысле объяснения и оправдания тАУ именно они задают Влсемантико-онтологические ориентирыВ» (термин Г.Ю.Карпенко) реальности, значимости, трансцендентности[30]
. Широко известно высказывание М.Бахтина, которое как бы совмещает черты объяснительной системы с феноменом прецедентности:

ВлВ каждую эпоху, в каждом социальном кругу, в каждом маленьком мирке семьи, друзей и знакомых, товарищей, в котором вырастает и живет человек, всегда есть авторитетные, задающие тон высказывания, художественные, научные, публицистические произведения, на которые опираются и ссылаются, которые цитируются, которым подражают, за которыми следуют. В каждую эпоху, во всех областях жизни и деятельности есть определенные традиции, выраженные и сохраняющиеся в словесном облачении: в произведениях, в высказываниях, в изречениях и т.п. Всегда есть какие-то словесно выраженные ведущие идеи тАЬвластителей думтАЭ данной эпохи, какие-то основные задачи, лозунги и т.п. Я уже не говорю о тех школьных, хрестоматийных образцах, на которых дети обучаются родному языку и которые, конечно, всегда экспрессивнытАЭ[31]

Ю.Н.Караулов высказывает мысль о прецедентном тексте как о ключе к пониманию культуры: ВлЗнание прецедентных текстов есть показатель принадлежности к данной эпохе и ее культуре, тогда как их незнание, наоборот, есть предпосылка отторженности от соответствующей культурыВ»[32]
. И более того, равно как и метанарратив, по отношению к которому и строится вся человеческая жизнь и в котором поэтому каждый хочет увидеть-ся, онтологизироваться, а потому тАУ прочитать, интерпретировать, - так вот как и авторитетное высказывание, прецедентный текст обречен на реинтерпретации: Влхрестоматийность и общеизвестность прецедентных текстов обусловливает такое их качество как реинтерпретируемостьВ»[33]
. Эти объяснительные тексты как стереотипы мотивационно-прагматического уровня организуют, если обратиться к структуре языковой личности Ю.Н.Караулова, реальную деятельность человека.

Модальность как явленная в стандартизирующем высказывании определяет семантическую организацию дискурса и его синтаксическую конструкцию. Модальность как Влдуша дискурсаВ», его логос присутствует на всех его уровнях - она наличествует в сфере целеполагания как стратегия речевого поведения и как представление о смысле бытия, как иерархия ценностных и гносеологических топосов тезауруса, стилистические черты (равно как и идеологемы) метанарратива определяют характер ассоциативно-вербальной сети. На основании модальности как детерминирующего фактора семантики/синтактики возможно построение типологии дискурсов.

Модальности как исторически обусловленному фактору дискурса присуща деонтическая логика: она определяет то, что обязательно должно присутствовать в высказывании, то, что может присутствовать (разрешено) и то, что не может быть высказанным (запрещено). Модальность тАУ идеологически определенное универсальное в уникальном высказывании, это целое, данное в части (высказывании). Модальность метафорически может быть описана как сеть капилляров, проинизывающая каждую клетку дискурса тАУ каждое высказывание.

Для более широкого контекста понимания понятия ВлдискурсВ» и ВлметанарративВ» обратимся к достаточно разработанной теории жанра[34]
. Содержательно жанр реализует миромоделирующую функцию, в формальном аспекте жанр как единица структурирования неоднородности есть система построения текста как завершенной целостности. Жанр сближается с дискурсом в перспективе концептуальности, выражения определенного образа мира, истолкования реальности как порядка. В жанре (как и дискурсе) можно отметить и результирующий момент (воздействие на адресата): ВлЖанровая структура тАУ это своего рода код к эстетическому эффекту (катарзису), система мотивировок и сигналов, эстетически управляющих восприятием читателяВ»[35]
. Нельзя, однако, делать попытки отождествления ВлдискурсаВ» и ВлжанраВ». Более адекватным синонимом ВлдискурсуВ» в жанровой теории Н.Лейдермана будет понятие метажанр, которому сообщен смысл Влпринципиальная направленность содержательной формы (Влконститутивные чертыВ»), свойственная целой группе жанров и определяющая их семантическое родствоВ»[36]
; это - некий общий конструктивный принцип, Влконструктивное направлениеВ»[37]
, которое отвлеченнее и алгебраичнее жанра. Категория метажанра являет себя в бахтинском объеме понятий ВлроманВ», ВлэпосВ» и ВлменнипеяВ», типах художественной проблематики Г.Н.Поспелова. Метажанр определяется идеологической атмосферой породившей его эпохи и выражает исторически детерминированное мироощущение. Метажанры тАУ Влсамые крупные типы содержательно-формальных единств, которые соразмерны, вернее тАУ сомасштабны всей истории художественной культурыВ»[38]
. Метажанр определяет формально-содержательные признаки текстов эпохи (равно как эти ориентиры задает и метанарратив): в классицизме доминантой художественного сознания является трагедия, в романтизме тАУ поэма, в реализме тАУ роман. Метажанр ведет экспансию во всей системе, относительно Нового времени М.Бахтин вводит понятие ВлроманизацииВ». Говоря о времени 30-50 гг. в России можно говорить о ВлтоталиризацииВ», определенной деформации всех текстов культуры под влиянием Влбольшого рассказаВ» эпохи.

Для теории дискурса эта параллель важна прежде всего как осмысление дискурса как Влсоциального механизма порождения речиВ» (Фуко), как Влсоциальной речевой практики, в которой рождаются и трансформируются человеческие представления о миреВ»[39]
. На примере соотношения жанр-метажанр обнаруживается, что до высказывания, даже до типа высказывания существует исторически зависимый Влконструктивный принципВ», именно его (правила говорения) и несет дискурс.

Если мы уже отвлеклись от основного разговора, то позволим поднять еще одну проблему, связанную с дискурсом: в каком соотношении с системой находится дискурс? Здесь мы склонны согласиться с Ц.Тодоровым:

Влязыковые правила, обязательные для всех носителей языка, - это лишь часть правил, управляющих производством конкретной речевой продукции. В языке тАУ с различной степенью строгости тАУ закреплены лишь правила комбинирования грамматических категорий внутри фразы, фонологические правила, общепринятые значения слов. Между совокупностью этих правил, свойственных всем без исключения высказываниям, и конкретными характеристиками конкретного высказывания пролегает пропасть неопределенности. Эту пропасть заполняют, с одной стороны, правила, присущие каждому дискурсу в отдельности: официальное письмо составляют иным способом, нежели письмо интимное; а с другой тАУ ограничения, которые накладывает ситуация высказывания: личность адресанта и адресата, условия места и времени, в которых возникает высказывание. Специфика дискурса определяется тем, что он располагается по ту сторону языка, но по эту сторону высказывания, т.е. дан после языка, но до высказыванияВ»[40]
.

В этом случае понятие дискурса уточняется: дискурс не только обусловлен экстралингвистически, но он являет собой Влпроцесс, предполагающий системутАЭ[41]
. Дискурс тАУ это способ бытия языка, раскрытие структуры; в дискурсе языку тАЬпринадлежит роль инструмента созидания величественной тАЬархитектурытАЭ нового миратАЭ[42]
. Из рассуждения Тодорова следует, что для дискурса первичными источником регулярности будет грамматика, а вторичными тАУ экстралингвистические (ситуативные, а широко тАУ исторические) ограничения.

В своем определении и своих предыдущих рассуждениях мы достаточно уже проговорили основные особенности сверхтекста: ВлСверхтекст тАУ совокупность высказываний, текстов, ограниченная темпорально и локально, объединенная содержательно и ситуативно, характеризующаяся цельной модальной установкой, достаточно определенными позициями адресанта и адресата, с особыми критериями нормального/анормальногоВ»[43]
. (Мы обозначили локально-темпоральную приуроченность, модальность, связанную также и с критериями деонтической логикой разрешенного/запрещенного). Сверхтекст есть Влособая системно-структурная целостностьВ»[44]
. Содержательная общность дискурса как сверхтекста понимается нами как метажанровая (наиболее общие семантико-структурные принципы). При анализе дискурс-универсума эпохи в целом ситуативное единство не столь важно, поскольку важно обратить внимание на исторически значимую ВлтАУизациюВ» (в нашем случае тАУ ВлтоталиризациюВ». ВаСверхтекст в нашем понимании есть явление качественно-количественное, гипертекстуально-метатекстуальное. Различение гипертекста и метатекста проводится самарскими авторами Агранович С.З. и Саморуковой И.В.[45]
Обе эти структуры могут быть поняты и охарактеризованы как сверхтекст. Гипертекст тАУ это модель, Влв полной или значительной мере сохранившая функцию воспроизведения целостного образа мираВ»[46]
, это Влнечленимое пространство всех знаковых структур, приобретших в ходе развития человечества значение художественного базиса, коллективной основы, совокупности традицийВ»[47]
. Гипертекст может быть метафорически представлен, согласно концепции ученых, как гидросфера или атмосфера планеты. Гипертекст есть феномен сверхструктурности, а-центрированности, открытости, незаврешенности, бесконечности, нелинейности, нестабильности, динамичности. Оппозицию гипертексту (количественное понятие) составляет метатекст (качественная категория) тАУ Влтип культуры, фиксирующий наиболее кардинальные для определенной эпохи элементы модели мираВ»[48]
, это Влсвоеобразная иерархическая надстройка над совокупностью конкретных моделей тАУ текстов данной культурыВ»[49]
. Гипертексту присущи материальность, конкретность, телесность. Гипертекст лишен авторства, он стихиен. ВлГипертекст этимологически тАУ это текст без берегов, без границ родовых, видовых, жанровых и даже конкретно-текстовых. Если метатекст рождается ПОСЛЕ текста как осмысление определенного миромоделирующего единства (например, Возрождения), то гипертекст существует в прямом смысле ДО ТЕКСТАтАж Гипертекст несет в себе лишь возможность текстаВ»[50]
. Гипертекст тАУ это прототекст, потенциал текста. Гипертекст тАУ постоянно расширяющееся пространство. Метатекст тАУ идеальный объект, абстракция, его сущность составляют Влнаиболее кардинальные закономерности взаимоотношения личности с окружающим ее культурным континуумом, то есть с окружающим миром, как бы пропущенным через моделирующую способность человеческого сознания эпохиВ»[51]
, метатекст тАУ выразитель Влосновных идейных парадигм эпохиВ»[52]
, идеальный результат освоения автором материала тАУ гипертекста.

Мы позволили себе достаточно подробное реферативное изложение концепции гипертекста/метатекста, для того, чтобы показать, что наше определение включает гипертекстуальную (коллективно-социальную, традиционную) составляющую, артикулированную как историческая и социальная обусловленность сверхтекста; от категории ВлгипертекстВ» дискурс в нашем понимании имеет и тематическую неограниченность. Модальность совпадает с осмыслением метатекста как ключа культуры; метанарратив и есть метатекстуальный идеальный результат освоения мира. Учитывая два этих фактора дискурс может быть понят как язык, взятый в единстве со своим социальным контекстом, социально структурированный и социально структурирующий. Нельзя, однако, полностью согл

Вместе с этим смотрят:

A history of the english language

AIDS

Airplanes and security

Biological Weapons

Bird Flu