"Одесский миф" как миф: (Ранние годы "одесского мифа")

"Одесский миф" как миф: (Ранние годы "одесского мифа")

Найдорф М.И.

Мифы чаще всего относят к феноменам, характеризующим раннекультурное сознание, как "сказания, в которых в образной форме получили отражение примитивные представления древних народов"[1]. "Обычно подразумеваются сказания о богах, духах, обожествленных или связанных с богами своим происхождением героях, о первопредках (..)"[2]. Применение понятия "миф" и его производных к описанию феноменов современного мышления осуществляется не вполне четко н носит иногда метафорический характер. Например, говорят "миф", имея в виду "вымысел"[3]. Иногда о мифе говорят в связи с процедурой возведения смыслов анализируемого текста к архетипическим прообразам [4, 189]. В ряде случаев, однако, упоминают о "мифах XX века" или более раннего времени в прямом смысле, полагая тем самым возможность мифотворчества в общественном сознании Нового и Новейшего времени.

Наблюдение над сравнительно недавним, возникшим в начале XIX века "одесским мифом" позволит уточнить причины, поддерживающие мифопорождение в эпоху столь далекую от времен первобытного мифотворчества. Одесса далеко не единственный из городов, имеющих свою фольклорную и литературную историю (ср.: "петербургский миф", "чикагский миф", мифы Парижа, Неаполя, Нью-Йорка и т.п.), хотя, может быть, она - из самых молодых в этом ряду. Но, если мы применяем во всех этих случаях понятие "миф", то следует ясно осознавать признак, который позволяет считать похожими "мифы городов", при всем различии их реального содержания. На наш взгляд, таким общим для всех подобных "территориальных" мифов свойством может быть названа функция маркера, своего рода указателя, посредством которого коллективный автор данного мифа (им может быть этнос, род, нация, другие единства) выделяет некоторое особо значимое социальное и географическое пространство. Например, в античной истории "римский миф" - идентификатор римского полисного гражданства; аналогичным образом "олимпийская мифология" функционировала как идентификатор эллинского мира. В ракурсе настоящей статьи примем, что по своей функции миф (древний ли, новый ли) есть коллективно выработанный образ социального пространства, существенно важный для групповой и индивидуальной самоидентификации данного сообщества.

Перейдем теперь к рассмотрению "одесского мифа" с точки зрения его соответствия принятому представлению.

Корпус текстов, репрезентирующих "одесский миф" в художественной литературе, в целом охарактеризован во вступительной статье Б. Владимирского и Е. Голубовского к репринтному переизданию книги А. М. Дерибаса "Старая Одесса" [6] и в обзорной статье А. Мисюк и Е. Каракиной "Одесская тема" [7]. Ссылка на литературные источники, имеющие отношение к данной теме, содержатся в книге О. Губаря [13]. Фольклорные источники, относящиеся к раннему периоду "одесского мифа" приведены в книге Д. Атлас [8], существуют заметки об "одесском языке" [9], другие источники - так называемые "одесские песенки", "одесские анекдоты", визуально-пластические символы (значки, сувениры, открытки и т. и.) - научной систематизации и семантической интерпретации пока не получили.

Периодизация литературных источников предложена авторами упомянутой статьи "Одесская тема". Она опирается на три исторических всплеска "темы" - первая треть XIX века, рубеж XIX-XX веков и 20-30 гг. XX века, что представляется достаточно обоснованным.

Данная работа ограничена рассмотрением трех ранних источников, открывших "одесскую тему" в литературе:

знаменитого фрагмента А. С. Пушкина об Одессе из "Евгения Онегина" ("Отрывок из путешествия Онегина"), написанного в 1824 году в Михайловском;

стихотворения В. И. Туманского "Одесса" (1923), ссылка на которое содержится в пушкинском фрагменте;

стихотворение "Одесса", опубликованное в петербургском журнале "Лицей"(1806) за подписью "П.Ф.Б"

Образ "Одессы" в этих источниках предстает как пространство особой локализации и особого качества, отношение к которому (или с которым) может иметь самоопределительное значение для индивидов и сообщества в целом.

Этиология пространства "Одесса" фиксируется только в одном, наиболее раннем из трех (и, следовательно, наиболее близком к историческому происхождению Одессы) стихотворении П. Ф. Б.

Где степи лишь одне унылу мысль рождали

И странника где взор предела их не зрел (..)

.......................

Там ныне здания огромные явились,

Обилие во всем и вкус и красота,

Народы разных вер и стран там водворились.

Где дикие места, где делась пустота? (..)

Разумеется, в 1806 году просвещенный автор не мог не знать реальных фактов недавней истории города [10]. Но поэт реализует себя в такой сфере сознания, в которой важны не сами факты, а их смысл. По этому смыслу возникновение Одессы представляется событием чрезвычайным, даже чудесным: Одесса появляется внезапно и сразу в готовой форме - подобно рождению в полном вооружении Афины Паллады из головы Зевса [11]. Любопытно, однако, что в стихотворении П.Ф.Б., названном "Одесса", речь идет не о городе как социально-экономическом образовании. Поэт обозначает словом "Одесса" некое место - с неясной пространственной локализацией, но зато в высокой качественной определенностью. Важность последнего обстоятельства легко обнаруживается в тех фактических преувеличениях ("огромные здания", "обилие по всем"), которые тем только оправданы. что имеют в виду дать не описание, но характеристику, обозначить свойство места.

Неопределенность топографической локализации пространства "Одесса" обнаруживается и в стихотворении В. И. Туманского:

В стране, прославленной молвою бранных дней,

Где долго небеса отрада для очей,

Где тополы шумят, синеют грозны воды

Сын хлада изумлен сиянием природы [12, 172-173]

Туманский пишет о том, какова эта "страна", но не о том, где она находится. Для Туманского важно, что "Одесса" - иная страна, и имя города вступает у него как знак "иномирия".

А. С. Пушкин первый в поэтическом тексте говорит об Одессе - "город":

Но уж дробит каменья молот,

И скоро звонкой мостовой

Покроется спасенный город,

Как будто кованой броней.

Пушкинское описание Одессы дает ощущение концентрированного и быстроразвивающегося городского организма. Упомянуты основные "нервные центры" городской жизни: городская площадь, карантин (т. е. порт), Casino, ресторан Отона и опера (о внехудожественной функции которой хорошо написал О. Губарь [13, 11]), многажды упомянуты улицы. Но и в этом новом восприятии пушкинская "Одесса" не перестает быть особым, вычлененным и географически ("дело в том, /что степь нагая там кругом"), и структурно topos'ом, местом, семантика которого становится у Пушкина и гуще, н сложнее:

Там долго ясны небеса.

Там хлопотливо торг обильной

Свои подъемлет паруса;

Там все Европой дышит, веет.

Все блещет югом н пестреет

Разнообразностью живой.

Язык Италии златой

Звучит (..)

В каком же культурно-пространственном контексте мыслится этот locus, называемый "Одессой"? Довлеет ли он самому себе - по типу пространственной вненаходимости утопии или, наоборот, приобретает полноту смысла, благодаря контекстуальной широте, которая определена точкой зрения наблюдателя? Скорее, второе. Пушкин определяет свою позицию относительно Одессы словом "там". Из его, Пушкина, отдаленной позиции и, в этом смысле, благодаря ей, свойства "одесского пространства" ("торг, т.е. морская торговля, обильный", "дыхание Европы", блеск юга, смешение языков и народов) становятся разительно важными.

С позиции "странника", "сына хлада" строит в стихотворении свой художественный взгляд на Одессу и Туманский [14]. Если "креативная" модель внезапно порожденного "прекрасного города" (так у П.Ф.Б.) указывает на Одессу как точку приложения животворящих сил современной автору цивилизации в целом, то пространственная модель Туманского строится на понятной его читателю, хотя и не названной оппозиции "север - юг" (не географической, конечно, но этико-эстетической) как оппозиции чего-то, что подразумевается - тому, что представлено в стихотворении и что описано в нем как мир красоты, покоя и наслаждения.

Культурный герой в этих текстах соответствует пространству, в котором он пребывает. Креативная сила, породившая топос "Одесса" в стихотворении П.Ф.Б., олицетворена фигурой Торговли: "Торговля! Ты душа деятельности мира, /Тобой съединены на свете все страны, /Природа без тебя была б пуста и сира. /Сокровища на век в землю погребены". Герой Туманского - странник, забредший (неразличимо - в мечтах ли, или в реальности) в страну, в которой читатель, опытный в классицистских параллелях, без труда узнает навеянный вновь открытым южным краем, местом, где некогда располагались античные города-колонии, идиллический образ древнегреческой Аркадии.

Художественный герои пушкинского фрагмента об Одессе в ней тоже как будто посторонний - беззаботный странник ("Но мы, ребята без печали, /Среди заботливых купцов. /Мы только устриц ожидали /От цареградских берегов"), но его созерцательная субъективность позволяет увидеть культурного героя пространства "Одесса". Это - деятель: прежде всего "купец", но рядом с ним и другие символы деятельных усилий - "вол", "молот". И все-таки у Пушкина "пространство Одессы" описано с внешней позиции; оно экспонировано в "рамке" дважды повторенной формулы: "Я жил тогда в Одессе..", т. е. в конструкции, выражающей желание автора удержать различенное единство большого культурного пространства "север - юг", особым локусом, его фрагментом, имя которому Одесса.

Приведенные литературные примеры, современные ранней Одессе, зафиксировали своеобразное отношение к городу, которое начало формироваться в России с первых лет XIX века. Его появление и неожиданно быстрое - для городов Российской империи - развитие воспринималось, по крайней мере частью образованного русского общества, как наглядная интервенция качественно иной социо-культурной организации в традиционное поле российской имперской государственности. Именно этот факт, казавшийся рубежным и, в этом смысле, глубоко символичным для будущих судеб России, по-видимому, породил процесс мифологизации Одессы. Последнее означало интерпретацию исторически реального события, имевшего место на юге России в конце XVIII - нач. XIX веков в понятиях и образах всеобщего значения.

На ранних этапах этого процесса прослеживается разнообразие средств мифотворческой генерализации - с использованием мотивов и символов, свойственных культурным системам классицизма, отчасти романтизма и в индивидуальной художественной системе А. С. Пушкина, который первым придал "одесскому мифу" образ и смысл "мифа о Городе", обладающем неповторимой индивидуальностью, в т. ч. и в средствах собственного развития. Пример Одессы в эпоху Александра I, когда ожидания реформ "сверху" казались реальными, был вдохновляющим.

"Одесский миф" - это миф об Одессе, но он рожден на грани двух пространств, в драматической точке их пересечения. Иначе говоря, "одесский миф" рожден не в Одессе и не Одессой, а российской культурой, потрясенной этим эпифеноменом собственной государственности и попытавшейся трактовать его как знамение собственных грядущих перемен. В этом смысле можно говорить о самоопределительной функции "одесского мифа" в эпоху его зарождения для части российского общества.

Однако, раз возникнув, "одесский миф" пережил в дальнейшем сложную трансформацию, собственную историю - в Одессе, России и далеко за ее пределами.

Вместе с этим смотрят:

Мифология. Функции мифа. Мифологические школы

Священное Писание и богослужение