Данте Алигьери – жизнь и творчество

Страница 5

В «Божественной комедии» получили образное воплощение мысли трактата «О монархии». Тема империи звучит уже в финальных песнях «Ада», в символической картине казни Кассия и Брута — врагов Римской империи. Вместе с христо­продавцем, предателем Иудой, на дне адской бездны их гры­зет в своей тройной пасти Люцифер.

Все песни «Чистилища» звучат боевыми гибеллинскими ло­зунгами. В финальной песне «Рая» поэт создал апофеоз Ген­риха VII, изобразив трон, ожидающий императора на небесах. в обители триединого божества. И однако, именно «Божест­венная комедия» показывает всю условность «гибеллинизма» Данте и глубокую связь политических воззрений поэта с соци­альными утопиями народа. Утопиями, в которых причудливо слилась смутные воспоминания о величии древнего Рима, иде­ализированный образ средневековой патриархальной старины и мистические мечтания об установлении «царства божия» на земле.

Народная основа политических исканий поэта полностью раскрывается в песнях «Рая», где под покровом христианской аллегории нашла воплощение мечта народа об идеальном, справедливом обществе, характерная для социально-мистиче­ских учений того времени,

В XV песне «Рая», изображая свою встречу с предком сво­им Каччагвидой, поэт вложил в уста старому рыцарю про­славление былой патриархальной Флоренции:

Флоренция, меж древних стен, бессменно

Ей подающих время терц и нон.

Жила спокойно, скромно и смиренно…

Такой прекрасный, мирный быт граждан,

В гражданственном живущих единенье,

Такой приют отрадный был мне дан .

(«Рай», песнь XV)

В этой картине «гражданственного единенья», мирной, счастливой жизни былых патриархальных нравов отражена мечта народа о жизни без политических распрей, без войн, без губительной власти золота.

Средневековые философы-моралисты писали свои произве­дения в аскетическом отрицании мира, в ожидании потусторон­него бытия. Они звали к покаянию и очищению от греха во имя счастья вечной, загробной жизни. Грех объявлялся ими изначальным свойством человеческой природы, неизбежным спутником земного пути, следствием грехопадения первых людей и проклятия их богом.

Моральный пафос «Божественной комедии» в ином. Поэт зовет к моральному очищению во имя достойной жизни на земле. Трактуя вопросы морали и этики, он перемещает центр тяжести на их социальное содержание.

Нетрудно заметить, что наиболее суровому осуждению подлежат у Данте не плотские грехи, которые церковь в своей ненависти к телесной природе человека осуждала так беспощадно, а пороки общественные: насилие, алчность, предатель­ство, ложь. Они наказуются в самых мрачных низинах Дантова ада.

В «Божественной комедии» видны проблески нового взгля­да на этику и мораль. Продираясь сквозь глухую чащу бого­словской казуистики, Данте движется к пониманию соотноше­ния этического и социального. Тяжеловесные схоластические рассуждения философских частей поэмы то и дело озаряются вспышками смелой реалистической мысли. Стяжательство Данте именует «жадностью». Мотив обли­чения жадности звучал и в народной сатире, и в обличитель­ных проповедях низшего духовенства. Но Данте не только обличает. Он старается осмыслить социальное значение и кор­ни этого порока. «Матерью нечестья и позора» называет Данте жадность. Жадность несет жестокие социальные бедствия:

вечные распри, политическую анархию, кровопролитные вой­ны. Поэт клеймит служителей жадности, изыскивает им изощрённые пытки. Отразив в обличениях «жадности» протест нищего, обездоленного люда против стяжательства сильных мира, Данте заглянул в глубь этого порока и увидел в нем знамение своей эпохи.

Люди не всегда были рабами жадности, она — бог нового времени, ее породило растущее богатство, жажда обладания им. Она царит в папском дворце, свила себе гнездо в город­ских республиках, поселилась в феодальных замках. Образ тощей волчицы с раскаленным взором — символ жадности — появляется в «Божественной комедии» с первых ее строк и зловещим призраком проходит по всей поэме. На заре нового общества Данте с поразительной прозорливостью различил зло, идущее об руку с буржуазным прогрессом. Гневные слова поэта звучали грозным предостережением грядущему миру буржуазного стяжательства.

Дантова концепция морали была смелым шагом на пути формирования нового мировоззрения. В XVI песне «Чистили­ща» в разговоре с тенью «ломбардца Марко» поэт не побоялся дать открытый бой церковной догматике. В чем причина совре­менного упадка нравов, вопрошает он тень Марко. Отчего:

теперь уже никто.

Добра не носит даже и личину:

Зло и внутри, и сверху разлито

(«Чистилище», песнь XVI)

Что виной тому: гнев небес или изначальная греховность чело­веческой природы?

И Марко дает поразительный ответ. Нет, причина не в божественной воле и не в изначальной порочности человека, Человек — отнюдь не сосуд греха: он способен к нравственно­му совершенствованию, ибо обладает разумом и свободной во­лей. Причина упадка нравов — в политическом упадке Италии?

.дурное управленье

Виной тому, что мир такой плохой,

А не природы вашей извращенье.

(«Чистилище», песнь XVI)

Рассуждения Данте откровенно тенденциозны. Они обра­щены против папства, претендующего на светскую власть, и прославляют былое величие Рима, Римскую империю, «дав­шую миру наилучший строй». Противопоставление римского прошлого и современности дано резко. Краски сгущены. Но тем отчетливее основная мысль: моральное состояние общест­ва определяется политическими и социальными причинами

По широте охвата действительности, глубине и силе изо­бражения национальной жизни поэма Данте — грандиозный

эпос итальянского народа. Недаром Белинский назвал фло­рентийского поэта «Гомером средневековья», а его поэму «Илиадой средних веков». Но «средневековая Илиада» дале­ка от спокойной объективности классического эпоса — в ней бьет мощная лирическая струя. Автор «Комедии» повествует о личном, пережитом, выстраданном. Его образ всегда на пе­реднем плане, образ гордого, страстного, мятежного человека, с его многообразным миром чувств: любовью, ненавистью, скорбью, гневом, состраданием.

В «Божественной комедии» поэт «Новой жизни» — первой лирической исповеди в европейской литературе — продолжает рассказ о себе. Но теперь исповедь пишет человек, познав­ший «позор и славу смертных дел», горькие утраты, унижения бездомного скитальчества. Испытания и годы высекли новые черты на его лице, и оно стало строгим, суровым, велича­вым.

С высоким мужеством и искренностью ведет поэт рассказ о себе. Поставив себя судьей человеческих дел, он не отделяет себя от грешного мира. Недаром у входа в чистилище ангел наносит огненным мечом на его челе семь раз латинскую букву «Р» в знак того, что поэт повинен во всех семи смертных гре­хах, и эти знаки постепенно исчезают один за другим по мере того, как поэт проходит по кругам чистилища. А как беспощадно обличает он свои пороки перед Беатриче! Он не скры­вает ни одной своей человеческой слабости. Сколько раз на протяжении жуткого странствия обуревали его смятение, отчая­ние, страх, малодушие, и он не стыдится признаться в этом.

Такая беспощадность к себе, такое мужество саморазобла­чения потрясут человечество еще раз — много веков спустя — в творениях Льва Толстого. И подобно гениальному русскому писателю итальянский поэт останется жить в памяти потомков воплощением нравственной силы, неподкупной совести и спра­ведливости.

Данте жаждет правды, «живой правды», социальной, чело­веческой, личной. Жаждет в мире, опозоренном ложью, ос­кверненном злобой и постыдными преступлениями. И, выры­ваясь героическим усилием из средневековой почвы, он ищет эту правду не в «божественном промысле», не в откровения веры, а в человеке.

В глазах церкви решающим критерием «праведности» слу­жили не личные качества человека, не подвиги гуманности, а его преданность догматам христианской веры. Данте отвер­гает этот богословский критерий и судит людей по их личным нравственным качествам и по земным их делам. Праведен тот, «кто в делах и в мыслях к правде обращен, ни в жизни, ни в речах не делал злого» («Рай», песнь XIX). Следуя этому соб­ственному своему критерию, поэт разместил грешников в за­гробном мире, дерзко нарушая всю разработанную церковью иерархию грехов и воздаяний. Он избавил от адских мук вели­ких мыслителей языческой древности, определив им место в особом «лимбе» ада, где они пребывают в состоянии «полу­блаженства». В этом же лимбе Данте поместил и «неверного» мусульманина — султана Саладина, ибо великодушие этого человека славили народные притчи и легенды. В Дантовом раю находится место даже для нехристиан, если они прослав­лены добрыми делами. А служителей «истинной веры» — пап и кардиналов, повинных в постыдных преступлениях, поэт поместил в ад и определил им жестокие кары.