Английский менталитет
Страница 8
во властительниц мод.
Чем глубже я всматривался в экспонаты, тем больше меня поражало значение
журнала, великих портних и фотографов. Совместными усилиями они не столько
отражали Англию и женщин высшего света, сколько создавали их. И еще изумительнее
физическая гибкость женщин: они умели с каждым поколением подвергаться
радикальным метаморфозам - не бабы, а бабочки. Фотографии из журнала выставлены
в хронологическом порядке. Во время первой мировой воины, когда еще не увяли
роскошные семипудовые Венеры, манекенщицы стояли как статуи, не то что одетые, а
задрапированные в бесконечные ткани, которые тянулись по всему залу. После войны
вдруг появились тощие, подвижные девушки без бюста и без задниц: куда исчезли
плоть и волосы? Исчезли и изящные легавые собаки, женщина двадцатых годов,
взбудораженная кокаином, прыгала в спортивный автомобиль и исчезала. Через
десять лет ее сменяет мускулистая амазонка в мужском костюме: у нее волосы - как
шлем, и она держит мундштук как копье. Потом фотографы будто отучились
фокусировать: среди развалин военного Лондона всплывают сентиментальные и
эротические контуры безвременно овдовевших красавиц. Они ежатся в огромных
шинелях, болтаются на опустелых платформах. Ресницы, огромные, как у верблюда,
зазывают современных Русланов или Тристанов. Но и эти женщины улетели как феи. В
начале пятидесятых годов вернулась жесткость тридцатых, мода как будто слушала
Мандельштама: "Роговую мантию надену, / От горячей крови откажусь, / Обрасту
присосками и в пену Океана завитком вопьюсь".
Тут я испытал настоящую боль. Ведь мое детство исковеркали такие вот женщины в
роговых мантиях, которые всегда указывали и поучали. Как все англичане, которые
стали взрослыми к началу шестидесятых, я все еще благодарю моду за то, что она
смела с лица земли этих серых мегер. Неизвестно откуда появилось новое племя:
длинноногие, как жирафы, с вьющимися волосами до пояса, даже в туманном Альбионе
они как будто не нуждались в одежде. Выражение лица больше не играло роли: в
моде центр женской тяжести сдвинулся к промежности. Именно тогда журнал "Вог"
стали читать и мужчины.
Сегодня мы все изгнанники рая шестидесятых годов. Мода отомстила: появились
манекенщицы с квадратными лицами и страшными когтями, сердитые, как тигрицы в
заточении. Фотографы и дизайнеры тоже мстят, издеваются. Последние современные
экспонаты удручают. Талантливый фотограф лорд Сноуден (его карьере не помешал
тот факт, что он шурин королевы) тщательно вымыл шампунем дородную рыжую свинью
и сфотографировал ее с той же любовью, с какой он раньше снимал ведущих красавиц
лондонских балов. Конец "Вога" похож на конец "Скотного двора" Оруэлла: людей
уже не отличишь от свиней.
Покинув выставку, я долго стоял перед манекенами, которые были одеты в новые
"творения" самых известных дизайнеров. Все до последнего издевались. Вот женщина
одета в твердые диски, отделанные войлоком: швов нет, есть гайки. Следующий
манекен изображает женщину, будто чудом вырвавшуюся из рук Джека-Потрошителя. У
третьего на одной ягодице - принцесса Диана, а на другой - принц Чарльз: при
ходьбе принц и принцесса целуются. Конечно, все эти модные "творения"
одноразовы: всех удивишь за один вечер, а потом выбросишь. Раньше отдавали
платье благодарным горничным, сегодня же любая прислуга откажется от этой чести.
Может быть, "Вог" уже обречен. В университете феминистки требовали изъятия
журнала. Когда я вышел на улицу, то с облегчением увидел, что в Гайд-парке
совершенно нормально одетые "Дези и Лилли" продолжали обсуждать моды, не
соблазняясь чудовищным перегибом "Вога".
"Едоки" опиума
"Фантастическую симфонию" написал не Берлиоз, а Берлиоз плюс что-то, то есть
Берлиоз под влиянием опиума. Иногда меня одолевает сомнение, возможно ли любое
искусство без вдохновляющей жидкости. Есть, конечно, и естественные, и
искусственные стимулы. Американский роман, кто спорит, без виски неосуществим,
Заболоцкий плюс красное "телиани", композитор Глазунов, тонущий в алкоголе,
обогащали русскую культуру. Зато Мандельштама вдохновлял адреналин страха, и
поэзия Цветаевой пропитана бьющими через край гормонами. Даже этот скромный
текст без четырех чашек крепкого кофе остался бы мертворожденным.
Кофе - да, опиум - нет, считают сегодня. Сам я всего раз попробовал опиум.
Невыносима зубная боль, еще невыносимее - гнев зубного врача, когда ему звонят в
воскресенье. Был июль, в саду лепестки опадали с головок мака, как раз подоспел
опиум. Я сорвал головку и съел ее как салат, вместе с белой жидкостью.
Шестнадцать часов я спал мертвым сном и проснулся, удивленный, как Лазарь.
Зубной боли не было, но и вдохновения не было.
Раньше в Англии глотали опиум как аспирин. В тринадцатом веке главным продуктом
Линкольншира был опиум. И мало кто в Европе возмущался, когда принимали опиум
или морфий. Что общего у Шерлока Холмса и Анны Карениной? Оба - морфинисты.
Английских романтических поэтов представляют себе здоровыми, почти спортивными
скитальцами. В действительности их творчество, как музыка Берлиоза, опиралось на
опиум. Самое мечтательное, самое сочное стихотворение на английском языке - это
"В Ксанаду Кубла Хан построил .", которое приснилось Сэмюэлу Колриджу под
влиянием опиума. Стихи вдруг обрываются: к нему постучался "человек из деревни
Порлок", и опиумный сон моментально померк. С тех пор деревня Порлок слывет
презренным гнездом обывателей.
Лучшие стихи у Теннисона и Элизабет Баррет Браунинг были созданы с помощью
лауданума, опиума, разведенного в алкоголе. Но из всех романтиков-наркоманов
самый знаменитый Томас Де Куинси, который написал шедевр романтической прозы,
"Исповедь англичанина - любителя опиума". К сожалению, это шедевр, который все
признают, но никто не читает. Беспорядочные наркотические мысли, полутрезвые
размышления, смесь автобиографии и комментариев должны были остаться
профессиональной тайной больного и психиатра. Томас Де Куинси - один из тех
писателей, которого интереснее толковать, чем читать.
Издательство Йейльского университета недавно опубликовало книгу профессора
английской литературы Джона Баррела "Инфекция Томаса Де Куинси - психопатология
империализма". Джон Баррел уже не старается убедить современного читателя, что
можно с наслаждением читать "Исповедь" Де Куинси. Он ищет истоки наркомании Де
Куинси и связывает его болезненные сны с патологией английского империализма.
Англичане тешатся мыслью, что их, здоровых европейцев, растлевали опиумом злые
китайцы - ну, бред того же сорта, что и байки про еврейских шинкарей, спаивающих
украинцев. В реальности наоборот. В здравомыслящей китайской империи
пользоваться опиумом было строжайше запрещено. В тридцатых годах прошлого века с
помощью флота англичане заставляли китайские города принять и Библию и опиум.
Издержки миссионеров оплачивала продажа опиума, который культивировался в
индийских областях Британской империи.
Но Де Куинси думал иначе. В детстве у Де Куинси была глубокая травма: у него
умерла сестра, он остался наедине с ее бездыханным телом и пальцем тронул там,
где не надо. Всю жизнь он старался опиумом глушить свою вину, в его сновидения
врывались образы чудовищных китайцев, которые угрожали ему в Англии неописуемыми
мерзостями. Де Куинси помогал создавать идеологию империализма, утверждая, что
обитатели восточных стран выродились и стали недостойными жизни. Конечно,
империалисты даже и без опиума могли додуматься до такой идеи. К примеру,
русский конкистадор Николай Пржевальский, предпочитавший опиуму и алкоголю