Барокко в русской архитектуре

Страница 3

Меншикова башня в истории русского зодчества стала связу­ющим звеном между “московским барокко” конца XVII-начала XVIII в. и архитектурой Петербурга, для некоторых характерных по­строек которого она, по-видимому, служила образцом. Это здание ближе к русской архитектуре последующих десятилетий, чем к дру­гим московским постройкам 1690-х гг.; тем не менее, как мы ви­дели, его новизна стала результатом постепенного развития тради­ций конца XVII в. Начало петровских реформ лишь ускорило темп постепенных изменений. Качественный скачок был связан уже со строительством новой столицы. Он был определен прежде всего из­менением приемов пространственной организации всего городского организма.

ПЕТЕРБУРГ И МОСКВА. Противопоставление двух крупней­ших центров России - Москвы и Петербурга - Ленинграда, более двухсот лет выступавшего в качестве “новой столицы”, - бытует с давних лет. Привычная оппозиция подчеркивается в разных гранях городской культуры и в традициях художественных школ, в психо­логии жителей и их поведении, но более всего - в характере про­странственной организации городской ткани. Сопоставлением Москвы и Петербурга обычно иллюстрируется мысль о противопо­ложности живописного и регулярного, интуитивного и рассудочного начал русского градостроительства. Однако и здесь реальная кар­тина сложнее, чем противопоставление раздельно бытовавших и не­совместимых качеств, что особенно ясно показывает история фор­мирования города на Неве.

Некая гибридность была присуща и архитектуре собора. Строил его швейцарец из италоязычного кантона Тессин Доменико Трезини (около 1670-1734). Это был первый иностранный зодчий, приехав­ший работать в Петербург (он прибыл сюда уже в 1706 г. из Копен­гагена; где работал при дворе короля Фридриха IV). Умелый профес­сионал, не отличавшийся дерзкой фантазией, но обладавший безошибочным вкусом, подчиненным трезвой рассудительности, он оказался хорошим исполнителем архитектурных идей, которые обу­ревали Петра I (в 1709 г. писал Трезини Петру о своей работе в Пе­тропавловской крепости: “ . я со всяким радением рад трудиться против чертежа вашего .”). Вкусы и идеальные представления за­казчика соединялись в композиции собора с тем, что шло от профес­сионального опыта архитектора, выступавшего исполнителем его “художественной воли”.

Петербургское здание, однако, отнюдь не было повторением мо­сковского прообраза. Его общие очертания более динамичны, реши­тельны и жестки, что подчеркивает и квадратное сечение башни, за­менившее восьмигранник. Декор его скорее графичен, чем объемен. Уже ясно ощутим трезвый рационализм, утверждавшийся в архи­тектуре Петербурга петровского времени. Главным отступлением от традиции стал “латинский” интерьер собора, подчиненный продо­льной оси, с тремя нефами, перекрытыми сводами одинаковой вы­соты (заметим, однако, что такая его структура позволила наиболее простым и эффектным приемом связать горизонтальный объем и колокольню в динамичной композиции). Место традиционных округлых апсид заняла прямоугольная пристройка, фасад которой, обращенный к главным воротам крепости, своим высоким бароч­ным фронтоном как бы откликается на их архитектурную тему три­умфальной арки. Соединение национальной традиции с иноземным, воспринимавшимся как новация, столь определенно намеченное в этом важнейшем монументальном здании молодой столицы, стало ключевым для характера архитектуры петровского Петербурга.

Все это было вполне обычным для русского города. Не была но­вацией и двухчастность городского организма - очевидную анало­гию ей можно видеть, скажем, в Новгороде. Пожалуй, несколько не­привычна для русского города растянутость вдоль реки, которую получило левобережное поселение. Впрочем, и это встречалось на берегах крупных судоходных рек. На первом этапе строительства Петербурга новое, пожалуй, - лишь та целеустремленная энергия, с которой ресурсы всей страны направлены на создание нового го­рода. Даже при Иване Грозном и Борисе Годунове градостроитель­ная деятельность не имела подобного размаха и организованности. Знамением Бремени стало изменение ценностей, отраженное в го­родских структурах. Центральную позицию в левобережной части города занял не храм или дворец, а утилитарная постройка, Адми­ралтейская верфь. Подобные здания вместе с жильем стали “жан­ром” архитектуры, ведущим в процессах стилеобразования. Н.Ф.Гуляницкий отметил, что панорама обеих частей Петербурга за первые полтора десятилетия его существования сохраняла вполне тради­ционный характер. Шпили Адмиралтейства и Петропавловского со­бора были вехами, выделявшими центры главных частей города, второстепенные узлы отмечались меньшими вертикалями, кото­рыми дополнялась система ориентации54. Тяготение к планообразующему центру подчиняло себе уличную сеть, живописную, вопреки попыткам размечать их “линии” и подчинять им застройку.

Все изменилось, когда постепенно вызревавшая у Петра -I мысль - перенести в Петербург столицу - превратилась в 1714г. в твердое решение. Для столицы стихийно сложившаяся двухчаст­ность была неприемлема. Создание импозантного центра, которому подчинен весь город, стало вопросом престижа российского госу­дарства, а к этому Петр относился с обостренной чувствительно­стью. Начался поиск объединяющей идеи.

Встал, несомненно, и вопрос о том образе, который должно нести новое. Размышления Петра об этом отражали мифологиче­ский канон, которому подчинялось самоосмысление эпохи, - миф о полном и совершенном перерождении страны, о том, что распалась связь времен, старое стало противостоять новому и молодому, про­шлое - будущему. Насильственно бритые бороды утверждали ори­ентацию на молодость. Новым стал с конца XVII столетия сам от­счет времени - 20 декабря 1699г. вышел Указ о введении нового летосчисления и праздновании новолетия 1 января. Новое на Руси исстари связывала с необычным, “иным”, иностранным. Петр по­этому переодел высшие сословия в венгерское, потом немецкое пла­тье. Но что должно было обозначить новизну и энергичную моло­дость северной столицы?

Петр I не должен был опираться на сведения, полученные из третьих рук. Первым среди русских государей он выезжал за пре­делы своей страны, видел многие города Европы. Самыми яркими воспоминаниями остались деловитый Амстердам с его ровными ря­дами кирпичных домов над спокойной водой каналов и символ абсо­лютного единовластия - Версаль, с бесконечными прямыми перспективами его “огорода”, ставшего символом вселенной, подчинен­ной воле абсолютного монарха.

Регулярность, опирающаяся на всепроникающую регламента­цию, стала для Петра принципом, который должен объединить буду­щий “парадиз”, противопоставляя его тому произволу, который ви­делся в прихотливо-живописной застройке старых русских городов. Развернуть без помех этот принцип лучше всего там, где “дорегулярное” строительство еще не велось. И Петр отбирает у своего лю­бимца, А. Д. Меншикова, ранее подаренный ему Васильевский остров, занимающий срединное положение в Невской дельте.

Здесь, как бы на чистом месте, Петр и решил создать сбой регу­лярный город, застроенный в строгом порядке. “Для этого он пове­лел сделать различные чертежи (проекты) нового города, считаясь с местностью острова, пока один из них, соответствовавший его за­мыслу, ему не понравился”. “Опробованный” и утвержденный под­писью Петра чертеж был исполнен Д.Трезини в конце 1715г. План этот, основанный на прямоугольной сетке каналов, как бы наложен­ной на территорию, следовал схеме неосуществленной планировки города на острове Котлин, которую разработал в 1712г. английский командор Э.Лейн. Однако проблема целостности столицы, создания объединяющего ее представительного центра решена не была.

Петра, отправившегося в свое второе долгое зарубежное путе­шествие, эта проблема, видимо, чрезвычайно беспокоила. В 1716г. Петр, находясь на водах в Пирмонте, встретился с французским ар­хитектором Жаном-Батистом-Александром Леблоном (1679-1719), последователем А. Маневра, художником большого дарования, уме­лым практиком и влиятельным теоретиком. Размах строительства Петербурга увлек Леблона, и Петр пригласил его на русскую службу, назначив “генерал-архитектором” и наделив большими пол­номочиями: “все дела, которые вновь начинать будут, чтобы без его подписи на чертежах не строили, также и старое, что можно еще ис­править”.