Томас Джефферсон и его роль в американской революции 18 века
Страница 4
Основное же внимание Томаса Джефферсона в то время занимали вопросы внешней политики, и особенно отношения молодой американской республики с европейскими государствами. Незащищенные границы требовали от американской дипломатии искусного маневрирования между главными мировыми силами. Надежды Джефферсона как главы внешнеполитического ведомства зиждились на внутренних разногласиях колониальных держав, но и разногласия на должны были перейти грань, ведущую к войне: в случае этого сложная система европейского баланса сил рушилась, и это почти неизбежно вовлекло бы и США в водоворот политики великих держав. Целью Томаса Джефферсона был нейтралитет. Он придерживался нейтралитета не из-за отвлеченных гуманных схем, чего в целом также нельзя не учитывать, но и исходя из интересов Соединенных Штатов. Новый мир, пишет он, может «извлечь выгоды из глупостей Старого мира». «Они должны воевать, а мы – укрепляться» 8 Такой представляет себе Джефферсон основную линию американской политики. Именно торговой политике и политике невмешательства в деятельность европейских государств Джефферсон отдавал предпочтение.
Необходимо отметить, что именно по вопросам внешней политики возникало больше всего разногласий в правительстве. Дело в том, что Гамильтон и его соратники, вступавшие в прямую конфронтацию с блоком Джефферсона, пытались проводить проанглийскую политику, всецело удовлетворяя требования этой страны. Но государственный секретарь проявлял присущее ему упорство в данном вопросе и не раз, поддавшись его убеждения, Вашингтон склонялся на его сторону.
Но по сути, торговая дипломатия Джефферсона не имела большого политического экономического и связанного с ним политического успеха: Америка так и осталось в основном потребителем английских товаров. В этом смысле она оказалась неэффективной и крайне неудачной. Однако дипломатия Томаса Джефферсона уберегла Соединенные Штаты от, возможно, рокового падения – союза части американской буржуазии с ее английскими партнерами, что создавало реальную угрозу завоеваниям революций и к чему мог привести курс Гамильтона, рассчитанный на укрепление власть имущих любой ценой. Ради укрепления основ республиканизма и усиления демократии он готов был пожертвовать интересами торговцев английскими товарами и не останавливался в своей борьбе со сторонниками сближения Англии.
Еще одно поражение Томас Джефферсон потерпел от Гамильтона с подписанием указа о создании национального банка США, главной целью деятельности которого, безусловно, удачно закамуфлированной, было продолжение обогащения североамериканской буржуазии.
Таким образом, Гамильтон и Джефферсон возглавляли два формирующихся политических лагеря, за которыми стояли разные общественные силы. Гамильтон стоял за ликвидацию всех препятствий на пути внедрения капитализма во все сферы американской жизни. Он и возглавляемый им буржуазный блок объективно выступали против большинства тогдашнего фермерского населения страны. Гамильтон, как и прочие лидеры федерализма, с презрением относился к «серой и темной» массе поселенцев, расширявших своим трудом западные пределы государства. Федералисты презирали фермеров, как отсталых и ограниченных рабов, они ненавидели пионеров Запада как постоянный источник смут и волнений. В федералистских планах этим группам населения предназначалась второстепенная роль в государстве.
Томас Джефферсон как лидер демократической оппозиции придерживался противоположных Гамильтону взглядов. Именно людей земли, фермеров и сельских хозяев он считал «естественной аристократией». Они – труженики земли, привыкшие распоряжаться собой в самых сложных условиях., больше были приспособлены, считал Джефферсон, для самоуправления, чем городские жители., искалеченные «невежеством и угнетением»9. В 1791 году Томас Джефферсон окончательно отходит от поиска компромисса с Гамильтоном и думает о создании противовеса федерализму.
Отстаивая права колоний на самоопределение, Джефферсон и его соратники поддерживали справедливое дело борьбы с тиранией метрополии, сдерживающей развитие американской нации. Аргументы же о «сдерживании» американской нации другими державами после достижения суверенитета неизбежно принимаю все более отвлеченный характер.
Взгляды Томаса Джефферсона претерпевают эволюцию. В период революционного подъема американская буржуазия выдвигает гуманистические принципы, выступает в защиту ряда общих прав индивидуума и нации. Получив в свои руки суверенную власть, руководители буржуазного государства значительно отходят от принципов всеобщей справедливости, ставя теперь во главу угла интересы «развития нации», что в условиях господства буржуазии часто становится принципом обоснования экспансии и выгод американской буржуазии.
Год за годом мы видим эволюцию идеолога революции в более умеренного буржуазного полтика. Заслуга Джефферсона в том, что он в меньшей степени, чем другие деятели американской революции, становился на путь политика-прагматика, выразителя интересов господствующего класса. Он стремился отстаивать идеи Просвещения, выступал за более совершенное государственное устройство и в этом отношении оставался верен принципам 1776 года. Однако все чаще выгода момента становится слишком соблазнительной, а интересы собственно американские - выше интересов соседних стран, индейцев, негров, все , кто «тормозит» рост благополучия «среднего американца» 10, о красноречиво свидетельствует «испанская» дипломатия Джефферсона на посту государственного секретаря.
Но враждебность вокруг Джефферсона росла, и он уже задумывался об отставке, хотя и слышал настойчивые контраргументы от своих соратников. В последние годы, не поступившись своими убеждениями, он оттолкнул конформистов и еще более восстановил против себя врагов. В происходящей борьбе ставки Джефферсона были заведомо ниже, его оружие слабее, а противник многочисленнее и безжалостнее. В середине лета 1793 года происходит личный кризис. О нем свидетельствует письмо Мэдисону, в котором Томас Джефферсон пишет: «Обессиленный работой с утра до вечера – день за днем; зная, что работа эта столь же бесплодна для других, как тяжела для меня, действуя в одиночку в безнадежной постоянной борьбе против большинства, которое систематически подрывает общественную свободу и благосостояние, вынужденный даже в редкие часы отдыха находиться в обществе лиц, в чьей ненависти я не питаю сомнений .отрезанный от семьи и друзей, оставив свои дела в состоянии хаоса и беспорядка, короче, отдав все, что я люблю, в обмен на то, что я ненавижу, - и все это без малейшего удовлетворения как ныне, так и в будущем . так вот, мой дорогой друг, пусть этот предмет никогда на встанет между тобой и мной» 11. В конце июля Томас Джефферсон уведомляет Вашингтона, что уйдет со своего поста 30 сентября 1793 года. Вашингтон в ответ лично приезжает к Джефферсону, но разговор идет о его приемнике. Разногласия по этому вопросу с Вашингтоном заставляют Джефферсона принять решение остаться на своем посту до января 1794 года. Вторая половина года прошла в напряженной обстановке, но Томас Джефферсон уже твердо пришел к выводу: лучше полное выяснение отношений, отделение и открытая оппозиция, чем двусмысленность «надпартийной» политики. 5 января 1794 года он оставил свой пост и уехал на юг, к дорогим его сердцу людям и памятным местам детства.
Покинув Филадельфию, Томас Джефферсон думал, что уходит от активной политической жизни. Ожесточение последних лет борьбы вызвало в нем усталость. Крепкое здоровье и железная воля оказались надломленными. Каждый день приносил страдания от внутренней неудовлетворенности, порожденной кажущимся бессмыслием политической борьбы. Чем сильнее страдал Джефферсон в чуждом ему окружении, тем более близкими становилось ему все то, что так любил: семья, дом, библиотека, прогулки на свежем воздухе. Летом 1793 года он встречал гостей и дипломатов в саду, среди деревьев, говоря своим собеседникам, что чувствует себя прирожденным земледельцем, что политика ему претит, что он готов сказать: «Невежество – самая мягкая подушка, на которую только может положить голову человек». Полушутливо, полусерьезно, он клянется, что в его доме никогда больше не будет ни чернил, ни бумаги. Так говорил человек, привычкой которого было написание не менее дюжины писем в день.