Жизнь и творчество Аристотеля

Страница 12

Смысл такого сопоставления в теоретическом плане – «апоретика», позволяющая преодолеть «крайности» и вывести истину из противоположных утверждений путем разрешения противоре­чий, в которые впали авторы древних учений. Способствуя выяв­лению учений древних в «чистом» виде, в самых абстрактных их положениях, этот метод в тоже время невольно заставлял древ­них «отвечать» на те вопросы и решать те проблемы, которые им, возможно, и не виделись. В этом, конечно, слабость историко-философской работы Теофраста.

Другой крупный ученик и продолжатель дела Аристоте­ля – Евдем Родосский. Есть основания думать, что он помогал учителю в написании «Метафизики» и сформулировал возражение против платоновской теории идей, носящее название «третий человек» (см.: Арист. Мет, I, 9, 990b, об этом пишет Александр Афродизийский, см.: Мул. III. Евдем, фр. 115). Евдем прославился своими комментариями к произведениям Аристотеля, и прежде всего к «Физике». Здесь он во все не оригинален, по существу пе­ресказывая учителя. Во всяком случае, Симпликий, в коммента­рии которого к «Физике» Аристотеля содержатся обширные вы­держки из комментария Евдема, сопровождает или вводит их словами: « .следует Аристотелю», « . парафразирует Аристоте­ля» и т.д. Отметим, что Евдем ввел понятия «целое» и «движе­ние» в число категорий. В результате он несколько отклоняется от воззрений учителя в вопросах, где физика граничит с метафизи­кой по проблемам движения. Евдем обратил внимание на тот факт, что трактовка неподвижного двигателя как источника непре­рывного движения (см.: Арист. Физ., VIII, 10, 267b) подразуме­вает телесный контакт между ним и движущимися телами. Однако этому противоречит признание неподвижности и бестелесности божества (см.: Мул. III. Евдем, фр. 82). Евдем не дает разрешения этой апории, да оно, видимо, невозможно.

Среди сочинений, дошедших до нас под именем Аристотеля, сохранилось произведение под заглавием «Евдемова этика». Есть все основания .думать, что это лекции Евдема, читанные в соответ­ствии с принципами Аристотеля, но содержащие некоторые от­клонения. Главное из них состоит в следующем. Если Стагирит ограничивается в своих этических учениях естественными предрасположениями и задачами человека, то Евдем увязывает нравст­венное действие с идеей божества. Подобно тому как врач нужда­ется в мериле, излечима ли болезнь, нравственный человек должен обладать мерилом нравственности и морального выбора Часто утверждают, что таким критерием должен быть разум. Однако Евдем считает, что этого недостаточно. Человек должен ориенти­ровать свою жизнь на повелевающее начало и на состояние, реали­зующее его повеления, «точно так же, как для раба определяющим является господство его господина, а для всякой сущности – ее повелитель» (Евд. этика, VII, 15, 1249а). Но ведь и повелевать можно по-разному. Одно дело врачебное искусство, а дру­гое – здоровье. Разум подобен первому, божество – второму. Ибо «бог не постигается как непосредственно повелевающий, он только дает те же заповеди, что и разум» (там же). Не нуждаясь ни в чем, он – предмет созерцания, которое и представляется высшим благом.

Именно это соображение ведет к признанию того, что добро­детели, взятые по отдельности, не составляют еще нравственного совершенства. «Добродетель и совершенная добродетель (kalo- kagathia) различны не по имени только, но и сами по се­бе», – утверждает Евдем (там же, 1248b). А именно: калокагатия (понятие, объединяющее прекрасное, совершенство и доброде­тель) определяет целостность нравственной природы человека таким образом, что он совершает нравственный поступок не только ради естественных благ (что не противоречит доброде­тели), но и ради блага как такового. Нельзя не видеть здесь влия­ния платонизма, возможно идущего от ранних трудов Аристотеля.

Подобно Теофрасту, автору «Мнений физиков», Евдем создал ряд трудов по истории науки: математики (арифметики и гео­метрии), астрономии, а также теологии. В сохранившихся фраг­ментах труда, возможно носившего название «Разыскания о бо­жественном», (Диогеном Лаэрцием он, впрочем, приписывается Теофрасту), излагаются теокосмогонии Акусилая, Эпименида, Ферекида, Орфиков, персидских «магов», финикиян. Здесь содер­жатся также сведения о мифологии Гомера, Гесиода, египтян (см.: Мул. III, Евдем. фр. 117, 118).

Аристоксен из Тарента пришел в Ликей уже получив глубо­кое образование в духе пифагореизма. Отсюда его любовь к му­зыке и склонность к исследованиям по теории музыки, музыкальных инструментов, хорового пения. Отход его от пифагореиз­ма, вызванный влиянием аристотелизма, выразился в отказе от абстрактно-математического подхода пифагорейцев и обращении к чувственному восприятию человеческого голоса и восхождении от него к законам гармонии. Впрочем, для истории философии гораздо важнее его учение о душе. Опять-таки, отталкиваясь от пифагореизма с его представлением о том, что душа есть гармо­ния, Тарентинец идет дальше, провозглашая ее телесной гармо­нией. Как сообщает Цицерон, «Аристоксен, музыкант и философ, утверждал, что душа есть некоторое [внутреннее] напряжение, подобное тому, что называют гармонией в пении и игре на струн­ных инструментах .» (Верли II, фр. 120а). Еще выразительнее высказался христианский писатель конца III – начала IV в. Лактанций. «Кто таков этот Аристоксен, который отрицает какую бы то ни было душу вообще, даже в живом теле? Но как в струн­ном инструменте от натяжения струн возникает согласное звуча­ние, так в телах по причине соединения тканей и жизненной силы членов существует способность чувствовать» (там же, фр. 120с).

Сохранившиеся этические фрагменты Аристоксена позволяют судить о том, что в этой области он сильно зависит от пифа­горейской нормативной этики долга. Он писал также о законах воспитания и политике, ему принадлежат биографические труды о Пифагоре, Архите, Сократе и Платоне.

Сходно с учением Аристоксена о душе учение, выдвинутое Дикеархом из Мессины в Сицилии. По словам Цицерона он учил, что «души вообще нет, это пустое и вводящее в заблуждение слово, обозначающее живые существа. Духа и души нет ни в человеке, ни в животном, а вся та сила, благодаря которой мы приводимся в движение и чувствуем, равно разлита во всех живых телах. Она не­отделима от тела, ибо [сама по себе] она ничто. Нет ничего, кроме тела, устроенного так, что на основе природного движения оно живет и чувствует» (Верли I, фр. 7). То, что именуют ду­шою – гармоническое смешение и соответствие в теле четырех элементов–теплого и холодного; сухого и влажного (см.: фр. 11, 12a–12d). Естественно, при распадении тела распадается и «душа» (см.: фр. 10a–b). Отсюда очевиден возврат Дикеарха в его учении о душе к воззрениям древних фисиологов, своего рода попятное движение, вызванное реакцией на идеализм и телеоло­гию Платона и Аристотеля. Однако Дикеарх распространяет это свое учение и на этику, в которой он отдает предпочтение практи­ческой жизни перед теоретической. Последнюю Дикеарх по су­ществу сводит к рассуждательству, и, сравнивая современность с прошлым, утверждает: «Мудрость была когда-то поистине упраж­нением в прекрасных делах, со временем же стала искусством речей, отвечающих вкусам толпы . И те (древние. – A.Б.) не спрашивали, следует ли им управлять политическими делами или как [ими управлять], но сами прекрасно управляли . Это были дела мужей и мудрый образ жизни» (там же, фр. 31).

Вне сомнения, здесь сказывается недовольство Дикеарха по­рядками, установившимися в Элладе в связи с упадком полисного устройства и отходом от классических образцов непременного участия граждан в жизни города. Стремясь возвеличить прошлое, он пишет [ряд сочинений, посвященных истории и политическому устройству государств Эллады. Мы знаем, что он описывал полити­ческое устройство Спарты, Пеллены, Коринфа, а возможно, и Афин. Он пытался начертать картину развития человеческого общества от «естественного», т.е. дикого, состояния и до развитой культуры, писал о взаимодействии эллинской и восточной культур. В «Триполитике» он проанализировал соотношение монархии, аристократии и демократии, отдав предпочтение смешанной форме государства, соединяющей достоинства всех трех. Ему следовали в этом историк Полибий и Цицерон.