Иван Сергеевич Тургенев. Жизнь и творчество

Страница 2

Урок, заочно полученный от Белинского, был одним из важнейших моментов во всей писательской судьбе Турге­нева. Ведь дело состояло не только в исправлении ошибок неопытного вкуса, хотя и это само по себе не так уж мало. Согласие с Белинским предполагало изменение взглядов не только на искусство, но и на саму жизнь и, стало быть, на отношение искусства к жизни: от поисков небывалого,, «ве­ликого» (недаром зрелый Тургенев назовет школу романти­ков 30-х годов «ложно-величавой» школой) необходимо бы­ло переходить к изучению реальной действительности - во всех ее ипостасях; наступала пора наблюдений и анализа. Теперь наряду с литературными занятиями Тургенев много времени посвящал изучению философии. Интерес к фило­софии был настолько серьезен, что Тургенев намеревался посвятить себя профессорской деятельности—именно по кафедре философии. Желание усовершенствоваться главным образом в этой области знаний и привело Тургенева в Берлинский университет.

В этом, уже третьем, университете Тургенев с больши­ми перерывами провел около двух лет. Он усердно изу­чал там Гегеля под руководством его ортодоксальных учеников и вместе с тем внимательно следил за выступ­лениями левых гегельянцев, во многом с ними согла­шаясь; но, по-видимому, самым значительным моментом его тогдашних философских штудий было знакомство с со­чинениями Л. Фейербаха; позднее Тургенев скажет, что из всех философов Германии «Фейербах—единственный че­ловек, единственный характер и единственный талант»

Тургенев изучал тогда не только философию, но и ли­тературу—немецкую, французскую, английскую, итальян­скую,— и искусство почти во всех его сферах. И все, что он знал, он знал основательно, не из третьих рук. О нем можно сказать, что он был эрудитом в самом точном и вы­соком смысле этого слова. Но книги не были единственным источником знаний; студентом он много путешествовал по Европе; музеи, мастерские художников, театры — видел он много, и много удержала его беспримерно обширная память. Однако он не был похож на туриста, озабоченного только тем, чтобы не пропустить какой-нибудь достопримечатель­ности. В нем смолоду обнаружилась склонность любовно всматриваться в народную жизнь, где бы судьба ни свела его с ней. Путешествуя в те годы по странам Западной Ев­ропы, он наблюдал, сравнивал и решал .

В феврале 1843 .года состоялось личное знакомство Тур­генева с Белинским. Белинский был старше Тургенева на семь лет, но ни тот, ни другой не замечали этой разницы. В своем отношении к молодым литераторам Белинский мень­ше всего напоминал снисходительного мэтра, мудреца, из­рекающего истины, лишь ему одному ведомые. Он принад­лежал к числу тех истинно мудрых людей, которые готовы учиться, у всякого, кто владеет полезными сведения­ми. Новый знакомец в этом смысле был для него особенно интересен.

Тургенев не принадлежал у. числу тех писателей, к ко­му широкое .признание приходит скоро или даже сразу, как, например, к Достоевскому, который после опубликования первого же его романа «Бедные люди» стал знаменитостью; в этом смысле и другие сверстники Тургенева—И. А. Гон­чаров, В. Д. Григорович—на первых порах были гораздо счастливее его. В 1838—1842 годах он писал мало и только лирику. Но ни одно из немногих опубликованных им стихот­ворений не привлекло внимания ни читателей, ни критики. Отчасти, может быть, по этой причине он все большей боль­ше внимания уделял поэме (с преимуществом эпического на­чала в ней) и драме. На этом пути его и ожидал первый ус­пех: в апреле 1843 года вышла в свет его поэма «Параша», а в начале мая этого года появился очередной номер «Оте­чественных записок», в котором была напечатана большая безоговорочно хвалебная рецензия на ,нее Белинского.

Среди произведений зарождавшейся тогда «натураль­ной» школы «Параша» не выделялась какой-то особой ори­гинальностью; незаурядным явлением в литературе она ста­ла главным образом благодаря рецензии Белинского, хотя он вед речь, по существу, не столько о самой поэме, сколь­ко о свойствах таланта Тургенева в целом. Тут еще раз во всей своей силе обнаружилась неповторимая способность Белинского видеть в первых, еще далеких от совершенства произведениях того или иного писателя самые коренные свойства его таланта.

Вот как в этой рецензии определены основные свойст­ва таланта Тургенева: « .верная наблюдательность, глубо­кая мысль, выхваченная из тайники русской жизни, изящ­ная и тонкая ирония, под которою скрывается столько чув­ства, - все это показывает в авторе, кроме дара творчества, сына нашего времени, носящего в груди своей все скорби и вопросы его» ^ Эти строки похожи на пророчество задним числом, кажется, что такие заключения мог сделать только человек, хорошо изучивший все последующее творчество Тургенева.

В «Литературных и житейских воспоминаниях» Тургенев признался, что когда он прочитал эту статью, то от го­рячих похвал критика «почувствовал больше смущения, чем радости» '. Это признание нуждается в поправке на время: автор «Записок охотника», «Дворянского гнезда», «Отцов и детей», наверно, уже не мог думать о своей ран­ней поэме без снисходительной улыбки. Однако смущение, о котором он говорит, вполне вероятно: - Тургенев ив нача­ле 1840-х годов не переставал сомневаться в своем художни­ческом призвании, и статья учителя не только ободряла молодого писателя, но и обязывала его, давала критерий требований к самому себе и меру ответственности перед собственным талантом, перед литературой, перед обществом.

Тургенев написал небольшую, горячую статью на смерть Гоголя, которую председатель петербургского цензурного ко­митета запретил на том основании, что Гоголь — «лакейский писатель». Тогда Тургенев переслал статью в Москву, и там она стараниями его друзей — Боткина и Феоктистова — была напечатана. Немедленно было назначено расследование; дан­ные, полученные при перлюстрации тургеневских писем, и результаты наблюдений осведомителей были срочно обра­ботаны, и Дубельт представил начальнику Третьего отделе­ния Орлову проект «всеподданнейшего» доклада, в итоговой части которого было сказано: « .Находя, с одной стороны, что в нынешнее время литераторы являются действующими лицами во всех бедственных для государства смутах и на них необходимо обращать строгое внимание, ас другой сто­роны, - что Тургенев должен быть человек пылкий и пред­приимчивый, я полагал бы пригласить Тургенева в 3-е от­деление соб. е. и. в. канцелярии, а Боткина и Феоктистова к московскому генерал-губернатору, сделать им строжайшее внушение, предупредить их, что правительство обратило на них особенно бдительное внимание, и учредить за ними над­зор полиции». В окончательном тексте этого документа Ор­лов по каким-то неизвестным причинам несколько смягчил и тон обвинений и саму меру пресечения: вместо .гласного полицейского надзора он предложил секретное наблюдение, то есть то, что уже было и до этого. Царю не понравилась эта «снисходительность». В своей резолюции (она приводится со всеми красотами стиля и вольностями орфографии) на­писал следующее: «Полагаю этого мало, а за явное ослуша­ние посадить его на месяц под арест и выслать на житель­ство на родину под присмотр, а с другими предоставить г. Закревскому распорядиться по мере их вины». Во исполнение царской воли 28 апреля 1852 года Турге­нев был водворен на съезжую 2-й адмиралтейской части. Даже по тем временам кара оказалась слишком жестокой; само собой напрашивалось предположение, что заметка о Го­голе была не единственной виной писателя. Так понимал этой сам Тургенев. Вот что он писал своим друзьям во Францию: «Я нахожусь под арестом в полицейской части по высочайшему повелению, за то, что на печатал в одной московской газете статью в несколько строк о Гоголе. Это только послужило предлогом — статья сама по себе совер­шенно незначительна. Но на меня уже давно смотрят косо. Потому привязались к первому представившемуся случаю . Мои арест, вероятно, сделает невозможным печатание моей книги в Москве» (Письма, II, 395—396). К счастью, последнее предположение не оправдалось: «Записки охотни­ка» после некоторой задержки вышли в свет в августе 1852 года.