Антон Павлович Чехов

Страница 5

По своим духовным запросам и благодаря начитанности Деникин стоял выше рядового офицерства. Быть может, потому в компании своих сверстников он был не слишком разговорчив, но пользовался большим авторитетом и всеобщим уважением. К его мнению прислу­шивались, «на него» приглашали — «приходите сегодня, посидим, поговорим — Деникин будет». Немало таких свидетельств дошло до нас от людей, знавших его в молодости.

Он был содержательным человеком, стремившимся анализировать явления жизни. Обладал незаурядным ораторским талантом. Тогда, в молодости, он выражался лишь в «застольных речах», приветствиях тем, кого чествовали, прощальных словах тем, кто уходил, а иногда и в речах на злободневные военные вопросы. После революции 1917 года имя Деникина, как яркого и бесстрашного оратора, стало широко известно в России.

Голос у него был низкий и звучно покрывал большое пространство. Роста он был ниже среднего, скорее низкого, крепкого, коренастого сложения, склонен к полноте. Густые нависшие брови, умные прони­цательные глаза, открытое лицо, большие усы и клином подстрижен­ная борода. Впоследствии, когда волосы стали редеть, Деникин начал брить голову наголо.

Осенью 1895 года, после нескольких лет подготовки, Антон Ива­нович выдержал конкурсный экзамен в Академию Генерального шта­ба, окончание которой — при наличии способностей и удачи — сулило офицеру возможность большой военной карьеры.

После детства и юности, проведенных в глухой провинции, жизнь в Петербурге повернулась к Деникину совершенно новыми для него сторонами. Впервые пришлось ему видеть императора Николая II, впервые быть на придворном балу в Зимнем дворце. Академия Гене­рального штаба получила туда 20 приглашений, и одно из них доста­лось Деникину. «Я и двое моих приятелей держались вместе, — вспо­минал Деникин. — На нас, провинциалов, вся обстановка бала произ­вела впечатление невиданной феерии по грандиозности и импозант­ности зала, по блеску военных и гражданских форм и дамских кос­тюмов, по всему своеобразию придворного ритуала. И вместе с тем в публике, не исключая нас, как-то не чувствовалось никакого стесне­ния ни от ритуала, ни от неравенства положений».

Впервые также столкнулся Деникин с петербургской интелли­генцией разных толков, со студентами и курсистками, с нелегальной литературой, печатавшейся левыми эмигрантами того времени за гра­ницей и переправлявшейся в Россию. Все это было ново, все интерес­но, обо всем хотелось составить собственное суждение.

Нелегко было ему совместить наплыв новых впечатлений с ака­демическими занятиями. Один из товарищей по академии, знавший Деникина с его первого офицерского чина, оставил интересное сви­детельство на эту тему:

«В академии Антон Иванович учился плохо; он окончил ее по­следним из числа имеющих право на производство в Генеральный штаб. Не потому, конечно, что ему трудно было усвоение академиче­ского курса. Да и курс этот вопреки существовавшему тогда в армии и обществе мнению не был труден. Он был очень загроможден. Академия требовала от офицера, подвергнутого строгой учебной дисцип­лине, всего времени и ежедневной регулярности в работе. Для лич­ной жизни, для участия в вопросах, которые ставила жизнь общественная и военная вне академии, времени почти не оставалось. А по свойствам своей личности Антон Иванович не мог не урывать време­ни у академии для внеакадемических интересов в ущерб занятиям. И если все же кончил ее, то лишь благодаря своим способностям».

Однако в Генеральный штаб он попал не сразу, хотя имел на то полное право. Этот факт сыграл настолько важную роль в жизни Деникина, что следует на нем остановиться.

В академии, к моменту ее окончания Деникиным, произошла большая перемена. Начальник академии, генерал Леер, известный не только в русских, но и в европейских военных кругах как выдаю­щийся лектор в области стратегии и философии войны, был смещен. На его место был назначен генерал Сухотин, человек, по-видимому, сумбурный, властный и грубый, но бывший другом военного министра. Он открыто критиковал своего предшественника, его методы, систе­му обучения и сразу же начал их ломать.

Достаточно сказать, что список офицеров, назначенных r Гене­ральный штаб, перед самым их выпуском из академии менялся Сухо­тиным совершенно произвольно четыре раза. В два первых списка имя Деникина было включено, но в два последних не попало.

Это было нарушением всех правил. Вскоре выяснилось, что, ми­нуя конференцию академии и непосредственное начальство, а также пользуясь своей близостью к военному министру Куропаткину, Сухо­тин отвозил ему доклады об «академических реформах» и привозил их обратно с надписью: «Согласен».

Примириться с подобным произволом Деникин не мог. Годы ли­шений, упорного труда, приобретенные знания, широкий кругозор, надежды на будущее — все это сразу сводилось на нет властной во­лей одного человека. И он прибег к единственному законному способу, предусмотренному дисциплинарным уставом, — к жалобе.

«Так как нарушение закона и наших прав,—писал он впослед­ствии, — совершено было по резолюции военного министра, то жало­бу надлежало подать на него — его прямому начальству, то есть Го­сударю Императору . Я написал жалобу на Высочайшее имя .» (41, С.144).

В военном быту, проникнутом насквозь идеей подчинения, такое восхождение к самому верху иерархической лестницы являлось фак­том небывалым.

Деникин предложил своим товарищам по несчастью последовать его примеру, но они не решились.

В бюрократическом Петербурге сей эпизод быстро превратился в большое событие. О нем говорили, его обсуждали, делали догадки, чем «этот скандал» кончится. Казалось невероятным, что молодой человек, Бог знает откуда взявшийся, без имени, без связей, без про­текции, посмел вдруг ополчиться против всесильной бюрократии. Штабс-капитан — против военного министра! Педагогический персо­нал и все товарищи Деникина по академии были на его стороне. Про­изошла большая несправедливость, и они всячески старались проя­вить к нему внимание и сочувствие. Начальник же академии, генерал Сухотин, хотел придать жалобе Деникина характер «крамолы». Военный министр приказал собрать академическую конференцию, обсуждения этого вопроса. Конференция вынесла решение: деист начальника академии незаконны. Но решение положили под сук Военное начальство всеми способами пыталось замять дело, но так чтобы не осрамиться, чтобы не попасть в глупое положение. В результате Деникина и трех других неудачников вызвали в академию «поздравили» с вакансиями в Генеральный штаб. Однако Деникин сообщили, что он будет причислен к Генеральному штабу лишь том случае, если возьмет обратно свою жалобу, заменив ее заявлением, что, мол, хоть прав он никаких на то не имеет, «но, принимая внимание, потраченные годы и понесенные труды, просит начальниковской милости .».

Однако академическое начальство не учло психологии Деникин Он возмутился и вспылил: «Я милости не прошу. Добиваюсь толы того, что мне принадлежит по праву».

Так впервые открыто проявились две черты деникинского характера: гражданское мужество и твердость.

Но слишком много впутано было в эту историю бюрократического самолюбия. Деникина не причислили к Генеральному штабу за характер!

Через некоторое время пришел ответ из «Канцелярии прошения на Высочайшее имя подаваемых». Жалобу Деникина решено был оставить без последствий.

Таким образом, поднятый шум пошел впрок лишь трем его товарищам, жалобы не подавшим, сам же Деникин остался в проигрыше.

Любопытное наблюдение по этому поводу записал один из близких к Деникину людей:

«Обиду несправедливостью молодой капитан Деникин переживал очень болезненно. По-видимому, след этого чувства сохранился до конца дней и у старого генерала Деникина. И обиду с лиц, непосред­ственно виновных, перенес он — много резче, чем это следовало, Но режим, на общий строй до самой высочайшей, возглавляющей его вершины».

Так или иначе, все происшедшее оставило в душе Деникина горь­кий осадок и «разочарование в правде монаршей». «Каким непрохо­димым чертополохом,—думал он, — поросли пути к правде!» Это его собственные слова.