Февральская революция и футуризм

Страница 2

В эстетике русского футуризма есть принципы, в контексте темы “Февраль и футуризм” не столь важные— антитехницизм, антииндивидуализм и др.[47] Косвенно с Февральской революцией связан вопрос о национализме русских футуристов. В начале XX века национальный вопрос чрезвычайно обострился, в обществе распространялись шовинистические взгляды. Футуристам за их некоторые полемические, во многом, эпатажные высказывания, эти взгляды приписывались. Хлебникова обвиняли в великорусском шовинизме советские исследователи 30–40–х, некоторые исследователи 70-х,[48] Марков. Доставалось и другим футуристам. В то же время невозможно не заметить, что футуристический национализм связан с обращением к примитиву, русскому и восточному— наиболее резкие высказывания принадлежат, тем кто основательно обращался к пластам народной культуры— Хлебникову, Ларионову и его группе. Национализм футуристов был следствием их интереса к народной культуре, с одной стороны, и реакцией на упреки в подражании Западу, с другой. Это отчетливо видно на материале лекции И. Зданевича “О футуризме”, прочитанной в Петербурге в апреле 1913— Зданевич, два года назад подражавший Маринетти, утверждал, что русское искусство всегда было грабежом на большой дороге и сточной трубой Запада, подлинное искусство находилось только в деревне, и только футуристы(Гончарова и др.) смогли поднять русское искусство до уровня народного, противостояние между Западом и Россией Зданевич расценивал как противостояние Европы и Азии, Россию ассоциировал с Золотой ордой.[49] Хлебников осмысливал противостояние Запада и России точно также, в антигерманской статье “Западный друг”, опубликованной в 1908 году в беспартийно–прогрессивной газете национальной ориентации “Славянин”, Хлебников указывает, что именно монгольская кровь сделала русскую народность столь немцеупорной.[50] О том что, Хлебников был чужд шовинизма, наглядно свидетельствуют слова из статьи 1913 года “О расширении пределов русской словесности”— “Мозг земли не может быть только великорусским. Лучше, если бы он был материковым.”[51]Þ Национализм русского футуризма носил эстетический, иногда просто эпатажный характер, был элементом антибуржуазной эстетики, а не буржуазной чертой.

С началом войны начинается новый период в истории русского футуризма. Впоследствии некоторые футуристы военные годы рассматривали как конец футуризма,[52] хотя активные художественные поиски продолжались еще некоторое время, последняя вспышка приходится на весну и осень 1915. По мнению Бобринской, как определенное стилевое течение футуризм в военные годы практически исчез, но в то же время футуризм продолжал существовать как общая формула нового мироощущения, идеология обновления в искусстве. [53] Идеология футуризма военных лет, на первый взгляд, действительно выглядит более цельной и разработанной. Однако причины этого— изменения в самом характере движения— Снизилась публичная активность футуристов и интерес общества к ним. Ряд футуристов сознательно порвали с ним, ряд несознательно(были призваны на фронт). Гончарова и Ларионов в 1915 уехали во Франции и выбыли из русского футуризма. Идеология эгофутуризма прекратила существование не успев оформится, многие эгофутуристы порвали с движением, хотя Северянин продолжал считать себя футуристом, а вокруг него сложилась группа эпигонов, и некоторое время продолжал издаваться эгофутуристкий альманах “Очарованный странник”, в то же время эгофутуризм перестал претендовать на какую–либо идеологию. Распались и большинство остальных футуристических группировок, сохранившиеся носили формальный характер, не влияли на выставки и публикации футуристов. Футуризм отказался от практики эпатажа и скандала, потерял полемическую остроту, футуристы печатались в одних сборниках вместе с символистами.[54] Идеология довоенного футуризма— в основном идеология коллективных манифестов и деклараций, в военные годы принципы формулируются в статьях отдельных футуристов. Бобринская связывает восприятие футуристами (она говорит только о будетлянах–кубофутуристах) войны с их идеями о психической эволюции,[55] в то же время проблематика войны подробно разрабатывалась только одним Маяковским.Þ Восприятие войны Маяковским невозможно рассматривать как характерную черту идеологии футуризма.

Поэты на фугасах. Русский футуризм в годы Первой мировой 1914–1917гг.

Война породила в футуризме новые тенденции. “Жизнь вышла из наезженной колеи, забыты все мелкие, суетные дела все смешалось, сорвалось с места, и захвачено было одной целью, одной идеей— идеей войны.”[56]

Начало войны часть футуристов, особенно кубофутуристы, встретила ура–патриотическими и антигерманскими настроениями, окрашенных в старые тона противопоставления России и Запада. Эти настроения отразились в докладах Н. и Д. Бурлюков, Каменского на вечере “Война и искусство”, (Москва, октябрь 1914), в стихах футуристов опубликованных в ноябре в газете “Новь” под общим заголовком “Траурное Ура” (публикацию подготовил Маяковский), в статьях Маяковского в той же газете (“Еще месяц, год, два ли, но верю: немцы будут растеряно глядеть, как русские флаги полощутся на небе в Берлине < .>“—”Будетляне.”[57]). Футуристы участвовали в выставках в пользу раненных, сбор от собственно футуристических выставок поступал на те же цели.[58] Ларионов, Малевич, Лентулов, Маяковский, Д. Бурлюк работали в издательстве “Современный лубок”.[59] Некоторые ушли добровольцами, Маяковского не взяли из–за политической неблагонадежности.[60] Очень скоро ура–патриотические настроения исчезли, а у многих футуристов их никогда и не было. Совершенно чуждым этих настроений остался Хлебников, которому часто приписывают милитаристские настроения[61],— Хлебников, в 1908 году писавший— “русские кони умеют попирать улицы Берлина”— в ответ на аннексии Австро–Венгрией Боснии и Герцеговины (“Воззвание к учащимся славянам”); в его произведениях после начала войны не только нет подобных настроений, но появляются антивоенные (“Где волк воскликнул кровью .” из сборника “Взял. Барабан футуристов.”(декабрь 1915)) и пацифисткие мотивы (там же— “Предложения” — “Учредить для вечной непрекращающийся войны между желающими всех стран пустынный остров < .> В обычных войнах пользоваться сонным оружием”)[62]. Ряд футуристов (Д. Бурлюк, Каменский, Крученых и др.) спасаясь от мобилизации покинули Москву и Петроград. Желание служить пропало даже у Маяковского.[63] Видимо у большинства футуристов отношение к войне было далеко не эстетическим, а нормальным, человеческим, чаще всего негативным— “Каждый день бьет барабан, и идут, и идут люди, и так во всем свете. Мое горе— капля во всем этом океане слез и ужаса, когда думаешь об этом, то немного легче. < .> Когда же конец, где же выход? Все вздыбилось, больше в России жить нельзя.”[64]

Наиболее полно проблематику войны разработал Маяковский в статьях, написанных в период в октябре–декабре 1914[65], которые публиковались в “Нови” и в приложении, первые шесть были опубликованы с 12 по 17 октября. Маяковский на примере войны доказывает старые идеи довоенного футуризма— новое содержание, которое дает современность, требует новых форм выражения[66]— война сделала очевидной смерть старого искусства, старое искусство не выжило в новых условиях (“Искусство умерло < . > Умерло искусство потому, что оказалось в хвосте жизни: дебелое не могло защищаться”— “Штатская шрапнель”[67]), война дает возможности для развития нового, самоценного искусства футуристов (“ .теперь, когда каждое тихое семейство братом, мужем или разграбленным домом впутано в какафонию войны, можно над заревом горящих книгохранилищ зажечь проповедь новой красоты”— “Штатская шрапнель. Поэты на фугасах.”[68]; “Теперь нет места не понимающим нас”— “Теперь к Америкам”[69]), война оправдала футуризм и сама есть футуризм (“ .Разве это не воплощение наших идей: называется “война””— “Штатская шрапнель. Вравшим кистью”[70]). Влияние войны не ограничивается только сферой искусства— война изменила весь мир ( “ . я никогда не был в Олонецкой губернии, но я достоверно знаю— сегодня ее пейзаж изменился до неузнаваемости оттого, что под Антветпеном ревели сорокадвухсантиметровые пушки”— “Штатская шрапнель. Вравшим кистью.”[71]), война не меняет не только географические границы, но и психологию самого человека[72]. В “Штатской шрапнели” Маяковский говорит, что война как каждое насилие в истории,— шаг к идеальному государству.[73] В “Будетлянах” о тех , кто будет это государство создавать, о уже появившихся людях будущего, причина рождения нового человека— будетлянина, который “из пепла снова вознесет города и заполнит радостью выгоревшую душу мира”, причины его рождения— война— война развивает в человеке индивидуальность, дает человеку понимание его значимости, стирает любые границы между людьми,[74] война, Маяковский подчеркивает, что речь идет именно о последней войне, порождает сознательную жизнь толп, чувство солидарности, которое дает человеку силу, гордость, самолюбие, ощущение себя как значимой части единой человеческой массы.[75] Ура–патриотизм Маяковского достаточно быстро прошел, в своей автобиографии Маяковский отвращение к войне у него появилось уже зимой 1915[76], однако это еще не означает, что Маяковский отказался от своих взглядов на войну и будетлянство (футуризм). Через год в “Капле дегтя”(опубликованной в “Барабане футуристов”) Маяковский развивал новое понимание футуризма— футуризм, по мнению Маяковского, исчез как определенная группа, но зато “разлился наводнением” по всей России, футуристы выполнили первую часть программы— разрушение, теперь ожидают возможности начать созидание, показателен подзаголовок статьи— “Речь, которая будет произнесена при первом удобном случае”.[77]