Страница 13
Отказав в возврате 1-й Особой дивизии (впрочем, как и 2-й Особой дивизии), не имея возможности договориться с Францией о посылке 1-й дивизии в Салоники, « .военный министр [А.Ф. Керенский] находит необходимым восстановить . порядок самыми решительными мерами, не останавливаясь перед применением вооруженной силы и руководствуясь только что введенным положением о военно-революционных судах с правом применения смертной казни».
« .приказываю [А.Ф. Керенский - генералу Занкевичу] привести к повиновению первую русскую бригаду на французском фронте и ввести в нее железную дисциплину».
Приказы о наведении порядка в 1 -и Особой дивизии силовыми методами датируются июлем 1917 г. Однако существуют данные, что в начале сентября 1917 г. военный министр А.Ф. Керенский, за несколько дней до отставки, отдал приказ о возвращении 1-й Особой дивизии из Франции в Россию, причем судьба 2-й Особой дивизии не была решена. Если подобный приказ действительно существовал, остается только удивляться непоследовательности Временного правительства или, по крайней мере, военного министра.
Принятие решения о подавлении мятежа силой оружия могло быть принято из-за знакомого желания – теперь со стороны Временного правительства – не ссориться с союзниками и попытаться доказать союзникам по Антанте намерение продолжать войну до полной победы над Германией. Несмотря на все предполагаемые трагические последствия такого решения, думается, в этом существовала жестокая логика применительно к сложившимся условиям, в которых оказались русские войска во Франции к августу 1917 г.
Получив соответствующие приказы, генерал Занкевич еще пытается остановить кровопролитие. Он неоднократно бывает в Ля-Куртине, пытается уговорить солдат сдать оружие, повиноваться ему, но его успехи очень незначительны (мало солдат покидает Куртин). Подобным образом обстоят дела у полномочного представителя Временного правительства профессора С.Г. Сватикова (типичного прекрасного оратора, но никудышного организатора) и комиссара Временного правительства (с 10 июля 1917 г.) Е. Раппа (при нем находился небезызвестный поэт Н.С. Гумилев) и у Смирнова, начальника делегации от Совета солдатских и рабочих депутатов. Как отмечает Ю. Лисовский, участник разворачивающихся трагических событий, в Ля-Куртине начинается « .настоящее паломничество всевозможных делегатов, комиссаров, и любителей политиков». С.Г. Сватиков отмечал, что, хотя на первый взгляд дела в Куртине обстоят неплохо, общая атмосфера очень тревожная: «Внешний порядок поддерживается вожаками, но полная расшатаннсоть [правильно: расшатанность] внутренней дисциплины, способность к эксцессам, каковые и были». Обстановка требовала срочного разрешения во избежание вооруженного столкновения как между русскими солдатами, так и между русскими и французами; самым желательным выходом из ситуации, думается, оказалась бы отправка войск в Россию.
Интересный факт: в Петрограде, в Совете Солдатских и рабочих депутатов вопрос о пребывании русских войск за границей даже не поднимался. Действительно С.Г. Сватиков был прав, называя Особые дивизии «забытыми русскими войсками».
Конечно, подобные шаги Занкевича, Сватикова, Раппа по мирному урегулированию конфликта можно только приветствовать. С другой стороны, увещевания солдат, покрытых «плесенью анархии», постоянно убеждали их в том, что с ними никто ничего не сможет сделать, и все будет, как они захотят. Например, ультиматум от 3 августа генерала Занкевича, призывавшего немедленно подчиниться Временному правительству под страхом смерти, мятежниками не был выполнен, что дало лишний повод куртинцам уверовать в безнаказанность. К тому же русское командование 1-й Особой дивизии пребывало в растерянности, не зная как обращаться с куртинцами, пытаясь, заигрывать с ними, но не решаясь действовать уверенно и решительно. «Они [(куртинцы] были лишь сборищем преступников [т.к. не подчинялись своему начальству] и единственно возможными в отношении их действиями могли быть действия применяемыя к преступникам». Фельтенцы требовали, чтобы их начальство прекратило «миндальничать» с « .такими негодяями, как куртинцы».
После предъявления ультиматума еще в первой половине июля Куртин покинуло по собственной инициативе 6, 0 тыс. чел (по официальным данным), оставив оружие в лагере, но от «капитулянтов» потребовали сдать винтовки. После возвращения в Ля-Куртин обратно солдаты уже не вернулись.
Положение в лагере Ля-Куртин освещалось в советской научной литературе очень тенденциозно, впрочем, как и в эмигрантских изданиях за рубежом. Достаточно прочитать нижеследующие два отрывка, чтобы понять, где и ктоих мог напечатать.
«Как только начались занятия, сразу же прекратились всякие неполадки. Караулы стали добросовестно относится к своим обязанностям, часовые на постах не спали, как раньше. ( .) Прекратились хищения военного имущества, пьянство, нелады с местным населением».
«Разнузданная, распропагандированная толпа в солдатских шинелях, потерявшая человеческий облик, с озлобленными, озверелыми лицами бушует, пьянствует и безобразничает в военном лагере Ля-Куртин. Жители соседних сел по вечерам запираются на запоры».
Истина, как часто бывает, лежит посередине. Судя по архивным данным, дисциплина все-таки существовала, хотя и не в полной мере, поддерживаемая Отрядным комитетом лагеря. Жалоб от населения на куртинцев первое время не поступало. Даже наоборот, в частях 3-й Особой бригады, считавшиеся более дисциплинированной, чем 1-я, происходили случаи некоторых «обыденных эксцессов» с местным населением. Но к концу лета внутреннее положение в Куртине резко ухудшается.
К августу 1917 г. русское командование начинает принимать меры по ликвидации мятежа, но время было упущено. К тому же подобные мероприятия не могли привести к повиновению куртинцев. В начале августа генерал Занкевич решил усмирить куртинцев голодом: «Непокорные солдаты лишены мною всякого денежного довольствия и переведены на уменьшенное продовольствие при безусловном прекращении доступа спиртных напитков».
В частности, с 14 августа было приказано выдавать 300 г хлеба ежесуточно (вместо 750 г ), 75 г мяса (вместо 400 г); лишились фуража и 3,0 тыс. лошадей, а с 21 августа отпуск продуктов питания уменьшился еще на 30%. Но полным голодом лагерю это не грозило. В Куртине, по официальным данным, имелся значительный запас консервов, 30-100,0 тыс. тонн картофеля и, конечно, лошади.
То, что куртинцы еще имели довольствие к августу 1917 г. объясняется тем, что русское командование предполагало, что все устроится «само собой» и продолжало считать куртинцев за солдат, а не за мятежников, к которым требовалось бы принять соответствующие меры. Время шло, а о слиянии двух частей 1-й Особой дивизии речи пока и не шло. Только убедившись в невозможности «естественного» хода событий, генерал Занкевич решил прибегнуть к «тактике голода».
В середине августа, убедившись в бесполезности голода, генерал Занкевич начинает предпринимать первые конкретные шаги по подавлению мятежа. Сначала он заручился помощью у французского правительства, которое согласилось на применение своих войск, но только после «констатированного неуспеха наших [русских] войск». На общем фоне подавления французских антивоенных мятежей во французских воинских частях своими солдатами подобная мера не являлась из ряда вон выходящей, а просто отвечала жестким требованиям эпохи.
Войска генерала Комби по соглашению окончательно изолировали 1-ю Особую дивизию в Ля-Куртине, а лояльные войска 3-й Особой бригады перевезли из Фельтена (10 августа) на 15 эшелонах вглубь страны, в лагерь Курно (около города Бордо, провинция Жиронда), подальше от вредного влияния куртинцев и от анархии, которая появилась в верных войсках генералу Занкевичу, « .видевших нерешительность командного состава; начинается разложение, авторитет начальников падал с каждым днем.
Способствовали разложению и условия жизни на биваке, кишащем торговцами вином.
Началось беспробудное пьянство, которое в данных условиях не было возможности предотвратить.
|