«Норманнская теория» происхождения русской государственности: ее апологеты и критики

Страница 2

Против названных теоретиков немедленно выступил М.В.Ломоносов, известный своим устойчивым патриотизмом, но он был один, а желающих угодить престолу несколько больше.

Как уже было сказано первоначально противникам скандинавской теории происхождения русской государственности и самим не приходило в голову опереться на славян – в пику варягам. А потому предлагались различные варианты происхождения племени Русь, сам же факт завоевания им господства над коренными народами под сомнение не ставился. « Большею частью они, точно так же, как и скандинавоманы, принимали призвание или вообще пришествие князей за исходный пункт Русской истории и расходились только в решении вопроса: откуда они пришли и к какому народу принадлежали? Так, Татищев и Болтин выводили их из Финляндии, Ломоносов - из славянской Пруссии, Эверс – из Хазарии, Гольман – из Фрисландии, Фатер – из черноморских готов, Венелин Морошкин, Савельев, Максимович (и в последнее время Гедеонов) – от балтийских полабских славян, Костомаров – из Литвы. (Есть еще мнение, примыкающее к Эверсу, о происхождении русских князей от угро-хазар…».[3] Мы не видим, чтобы исследователи, занимавшиеся норманнским вопросом, обратили внимание на фактическую достоверность самого призвания варягов и вообще об иноземном происхождении княжеских династий. Напротив, все исследователи идут от вышеупомянутой легенды и только различным образом толкуют ее текст; например: что она подразумевает под варягами и Русью? На какое море она указывает? И в каком смысле понимать слова «Пояша по себе всю Русь». Историки спорили о правописании, о знаках препинания в летописном тексте, стараясь заставить его работать в пользу своей версии. В то время как весь этот текст нисколько не в состоянии выдержать исторической критики, незатемненной предвзятыми идеями и толкованиями.

Итак, базой доказательств норманистов и основанием опровержения для их противников являлась в первую очередь «Повесть временных лет», но кроме нее имелся ряд других спорных моментов. Вкратце их перечислим, а затем попытаемся разобрать:

1. Описание в летописи «пути из варяг в греки» и связанные с ним названия порогов на Днепре (приведенные Константином Багрянородным).

2. Имена князей и дружинников указанные в договорах Олега и Игоря с Византией.

3. Упоминания византийских писателей о варягах и Руси.

4. Известия арабских писателей.

5. Финское наименование шведов Руотсы и название шведской Упландии Рослагеном.

6. Скандинавские саги.

7. Связи русских князей со Скандинавией.

Не сомневаемся, что историки-норманисты делали свое дело от чистого сердца, желая досконально изучить доступными им способами историю России и довести до сведения тех, кому недоставало времени и желания самому заняться подобной проблемой, ее течение. Но, как бы ни был беспристрастен ученый, роясь в древних фолиантах, он все равно не может отрешиться от реалий «текущего момента», а значит, внесет в толкование описываемых событий свое понимание взаимосвязи прошедшего с настоящим.

Ни в коей мере нельзя упрекать в отсутствии патриотизма великого Карамзина, равно как и, придерживавшихся подобных взглядов Полевого, Гедеонова, Соловьева, но любовь к родине у каждого выражается по-своему. Можно, желая отчизне всяческого процветания, тащить из-за границы готовые модели государственного устройства, – насаждая их не считаясь с жертвами среди собственного народа, сопровождая указы о всеобщем благе конкретным перечнем наказаний - так делал Петр Первый. А можно, постепенно подготовив почву и изучив традиции, заняться реформированием внутри государства – как поступала Екатерина (несмотря на свое немецкое происхождение, ставшая настоящей русской «матушкой-государыней»). И не случайно ли почти все историки называют их обоих Великими, причем на Западе таковым чаше именуют Петра Алексеевича, поступавшего так, как хотела Европа; Екатерину же сначала вспоминают в связи с ее многочисленными фаворитами – еще бы именно она первая начала ставить интересы России выше общеевропейских (впрочем, виноват, Елизавета поступала так же). А потому наши заклятые друзья, уверенные в своем предначертании диктовать миру правила поведения, всячески приветствуют наше «европейничайнье» (Н.Я.Данилевский), осуждая попытки идти своим путем.

Следовательно, и те наши ученые, что считали Европу (сейчас ее место заняла Америка) передовой силой цивилизации, невольно начинали искать ее связей со стариной русской, чтобы вывести преемственность политики.

Сторонники же собственного исторического пути России, наоборот, изыскивали доказательства того, что и «во времена оные» мы были ничуть не глупее кичливого и инфантильного Запада. Взять удачные находки соседних держав никогда не стыдно, но незачем при этом биться головой об пол: «…одна забота у нас – развеять нашу темноту и глупость, поучиться у вас, наши милостивцы»[4]. Смею надеяться, что подобных взглядов придерживались Ломоносов, Татищев, Надеждин, Иловайский и другие непримиримые противники норманнской теории происхождения государства Российского. В которой их силами найдено огромное количество нестыковок и изъянов, делающих саму постановку вопроса о происхождении наших государственных институтов, по меньшей мере, некорректной.

На рассмотрении вышеназванных недостатков скандинавской версии мы и остановимся в следующей главе, благо пункты, по которым будет проходить эта работа, уже намечены ранее (признаемся честно, не без помощи исторических сочинений г-на Иловайского).

2. Противоречия норманнской теории

Итак, опора сторонников скандинавской версии – упоминание о призвании князей-варягов, в правдивости которого норманисты не сомневались: «…они не сказывали всего, что бывает любопытно для потомства; но, к счастию, не вымышляли, и достовернейшие из летописцев иноземных согласны с ними.»,[5] нами рассмотрена в предыдущей главе, и ее недостатки указаны. Попытаемся же выяснить, насколько оправданными выглядят другие аргументы, коих придерживались наши идейные противники.

Известно, как сильно норманисты упирали на днепровские пороги, упоминаемые Константином Багрянородным, приводящим их названия в двух видах: русском - Ульворси, Галандри, Айфар, Варуфорос, Леанти и Струвун; и славянском – Островунипраг, Неясыть, Вулнипраг, Веруци, Напрези. Кроме того, один из порогов именовался – Есупи, в обоих вариантах. Немало сил потрачено представителями скандинавской школы, чтобы русские (предполагаемые скандинавские) названия объяснить при помощи северогерманских языков и наречий, а при недостаче таковых в ход шли и другие, вплоть до кельтских. В частности Ульворси транскрипировалось в Хольмворси, якобы из-за того, что греки потеряли М перед В. Далее не представлялось затруднительным вывести происхождение: Хольм в шведском, датском и других языках означает «остров», а вторая половина названия напоминает Worth или Warothe, англо-саксонские обозначения крутого берега, впрочем, подходило и Fors (порог). Но почему не толковать от похожих славянских слов, или не принять версию о том, что Ульворси, это искаженное Вулнипраг, а не Островунипраг. Самое же интересное происходит с объяснением общего именования – Есупи (причем Константин поясняет сам, что это значит «не спи»), норманисты нашли в германских наречиях вполне подходящее – ne suefe, что означает то же самое. Подобная картина и с толкованиями имен всех порогов, не может быть сомнения в том, что венценосный историк несколько исказил их, это неизбежно в устах иноземца (да и нам самим южнославянские слова порой кажутся странными). Однако почему норманисты, считавшие Русь пришлым племенем, пытаются доказать, что славянские географические названия были этими самыми варягами переведены. Подобного не наблюдалось ни ранее, ни сейчас. Вновь поселившийся народ принимает старые названия, несколько приспосабливая их к своему произношению (исключения чрезвычайно редки и носят единичный характер) или же дает собственные. Мы же не пытаемся переводить название великой реки, на берегах которой живем, именуем ее Волгой, презрев тюркский Итиль. Горы у нас Жигули, как и звали их народы жившие здесь ранее, да и самый большой город США мы спокойно называем Нью-Йорк – не пытаясь переводить даже очевидное первое слово.