Катынская трагедия

Страница 2

Польские офицеры, этапированные вглубь России, были временно размещены в пересылках (октябрь 1939), число которых достигало 138. В ноябре 1939 года были созданы три больших лагеря военнопленных, куда перевели большинство сержантов и офицеров польской армии, а также должностных лиц спецслужб (однако не всех, так как часть из них сразу же исчезла в недрах тюрем НКВД).

По сведениям некоторых источников, кроме польских офицеров, в Сибирь были депортированы еще 1,2 миллиона польских граждан.

Козельск, Старобельск, Осташков

Главный лагерь для военнопленных был создан в Козельске, находящемся на железнодорожной линии Смоленск-Тула, в 250 км. на юго-восток от Смоленска. Лагерь разместили на территории бывшего монастыря — в большой церкви, в прилегающих к ней постройках и в поселке небольших домиков-скитов, служивших некогда паломникам. В монастыре содержались офицеры, взятые в плен на немецкой территории, а в скитах — задержанные на советской. Раздел проводился последовательно, и контакты между двумя частями лагеря жестко ограничивались. Вначале Козельский лагерь насчитывал около пяти тысяч военнопленных, в период же его ликвидации (апрель 1940) — около 4,5 тысяч, так как часть пленных была уже вывезена в неизвестном направлении. В лагерь продолжали привозить новых пленных (не всегда военных) группами по 10 и больше человек. Среди заключенных была одна женщина: подпоручик-летчица, дочь генерала Юзефа Довбур-Мисьницкого. Немцам не было известно о факте ее пребывания в лагере, и поэтому, когда ее останки были обнаружены в катынских могилах, они столкнулись с загадкой: каким образом женщина оказалась среди убитых офицеров.

В Козельском лагере находилось более двадцати профессоров высших учебных заведений, более трехсот врачей, несколько сот юристов, инженеров и учителей, более ста литераторов и журналистов (следует помнить, что большинство польских военнопленных в СССР, как это отмечалось выше, составляли офицеры запаса, мобилизованные в начале войны).

Второй офицерский лагерь был создан в Старобельске, в восточной части Украины, на юго-восток от Харькова. И этот лагерь был размещен в монастырских постройках. Сюда привезли почти всех офицеров из района обороны Львова, взятых в плен вопреки акту о капитуляции, гарантировавшему им свободу. В Старобельске находилось около двадцати профессоров высших учебных заведений, около 400 врачей, несколько сот юристов и инженеров, около ста учителей, около 600 летчиков, многочисленные общественные деятели, группа литераторов и журналистов. В этот лагерь попали весь без исключения коллектив НИИ по борьбе с газами, почти весь коллектив института по вооружению Польской армии. Под конец своего существования лагерь насчитывал 3920 военнопленных.

Самый крупный лагерь военнопленных, в котором находилось около 6500 человек, был создан в Осташкове, на юго-запад от Калинина (бывшая Тверь), на одном из островов озера Селигер. Как и в первых двух лагерях, пленных разместили в зданиях бывшего монастыря. В Осташковском лагере содержалось около 400 офицеров, все взятые в плен пограничники, жандармские чины, члены военных судов, группа католических священников, несколько тысяч полицейских, несколько сот сержантов и старшин. Тут же находилась и группа землевладельцев, вывезенных из восточных районов Польши.

В сумме в лагерях находилось 14500-14800 пленных, две трети которых (около 8400) составляли офицеры, одну треть—интеллектуальная элита Польши: ученые, гуманитарии, инженеры, учителя, журналисты, литераторы, известные общественные деятели, около 800 врачей. Из общего числа 14500 уцелело только 449 человек. И если сегодня мы можем что-либо сказать о положении в этих трех лагерях, если нам известны точные сроки и методы их ликвидации, то только благодаря тому, что по необъяснимым причинам эти 449 человек избежали смерти. Большинству уцелевших удалось выбраться из СССР и рассказать правду о пережитом.

Здесь будет уместно остановиться на одном принципиальном вопросе. До сегодняшнего дня в исторической литературе к жертвам Катыни из Козельского лагеря применяется термин «ликвидированные», в то время как жертвы Старобельска и Осташкова считаются «без вести пропавшими в России». Это абсурдное разграничение вызывает горечь и недоумение. Ведь узники Старобельского и Осташковского лагерей не затерялись во время прогулки по лесу или по горам. Они были ликвидированы в то же самое время, что и узники Козельска. И если по сей день не произведена эксгумация их останков, это отнюдь не означает, что убийцы не несут ответственности за эти 10 тысяч человеческих жизней.

Наиболее полная информация собрана о событиях в Козельском лагере, хотя имеются основания полагать, что ситуация в Старобельске и Осташкове была такая же. Одновременно с прибытием военнопленных в лагеря (ноябрь 1939 г.) там начали работать особые следственные комиссии НКВД. Каждый узник подвергался допросу, иногда и многократному. Органы особенно интересовались политическими воззрениями пленных. На каждого узника было заведено личное дело. Интересно, что во время допросов пленных, родом из восточных областей Польши, следователи просто ошеломляли своей осведомленностью об их жизни и окружении. Свидетельствует это о том, что следственный аппарат работал с огромной нагрузкой, совершенно не соответствующей «составу преступления» подследственных. В работу была вовлечена целая армия энкаведистов, в Москву были отправлены тысячи личных дел. Можно предполагать, что эта трагическая документация и ныне хранится в архивах КГБ.

«Сбор материала» в лагере проводился людьми различного интеллекта, однако, по словам уцелевших, несмотря на атмосферу принуждения и морального давления, все происходило без особой жестокости. Методы допросов порождали у заключенных надежду, что, может быть, их или обменяют, или куда-нибудь переселят. Отсюда-то и возникали иллюзорные надежды, о которых речь пойдет ниже.

Следствием руководил иногда появлявшийся в Козельске некто Зарубин, чин НКВД с высоким званием комбрига (что соответствовало званию генерал-майора и что в НКВД, как правило, значило на одно-два звания выше, чем в сухопутных войсках). Главный свидетель катынского дела, профессор Станислав Свяневич (до войны экономист, доцент университета имени Стефана Батория в Вильнюсе, глубокий знаток советской и немецкой экономики, призванный в армию в чине поручика), отзывается о Зарубине довольно положительно. Зарубин, по мнению Свяневича, был человеком культурным, хорошо воспитанным, легко вступающим в контакт, «он обладал манерами и лоском светского человека». Кажется, свободно владел французским и немецким, немного говорил по-английски. И, что удивительно для тогдашних советских условий, по собственному опыту знал некоторые страны Западной Европы. Зарубин допрашивал только избранных, тех, кто его интересовал своими интеллектуальными качествами или политическими взглядами. С подследственными он обращался с подчеркнутой вежливостью, так что некоторые, зная его высокое положение в иерархии лагерных властей, наивно принимали это обращение за знак положительных намерений советских властей по отношению к польским военнопленным. Следует добавить, что, несмотря на тяжелые лагерные условия, над узниками не издевались (хотя карцером каралось любое проявление религиозной практики). Питание было скромное, но в достаточном количестве. Личность комбрига Зарубина интриговала всех, вызывая и беспокойство и порождая одновременно надежды. Интересно, что проф. Свяневич (об особом отношении которого к советской России мы еще поговорим) пишет о Зарубине даже с оттенком некоторой симпатии.

Эту симпатию следует считать иррациональной. Ведь среди ответственных за катынские злодеяния комбриг Зарубин безусловно был первым. Вероятно, не ему принадлежит окончательное решение вопроса, мы даже можем предполагать, что, благодаря его рекомендациям, некоторым удалось избежать расправы. Но его мнение о психологии, полезности или возможной опасности польских военнопленных для СССР сыграло основную роль в решении того человека, вероятно — самого Сталина, который распорядился ликвидировать почти всех.