Иван Грозный любимый герой Сталина

Страница 8

В формирующемся Русском государстве существовала, однако, и иная концепция распределения власти, восходящая к византийским традициям, а также к идеям, сложившимся в северо-восточных княжествах в годы ордынского владычества, - концепция равного бесправия всех членов общества перед лицом монарха. Такой взгляд на взаимоотношения монарха и подданных усвоил Ивана Грозного; он обосновал и пытался применять на практике теорию безусловной и всеобъемлющей власти царя-самодержца. "А жаловать своих холопов мы всегда были вольны, вольны были, и казнить', - писал царь Иван Андрею Курбскому, называя холопами (рабами) всех без исключения своих подданных.

Такой подход был неприемлем для верхушки общества, которая в XVI в. уже могла достаточно отчетливо осознать свои интересы и - пускай не без некоторой опаски - заявить о них. Прежней боярской независимости, характеризовавшей социальное положение крупного вотчинника в феодальные времена, уже нельзя было вернуть; но формировавшееся в XVI в. новое политическое сознание боярства, высшей бюрократии (дьяков) и служилого дворянства предполагало определенную самостоятельность этих слоев общества. Царь Иван, вынужденный в 1550-е годы делиться властью со своим ближайшим окружением (Избранной радой), постепенно стал тяготиться всем, что ограничивало его произвол. Искренне убежденный в праве монарха единолично вершить все государственные дела, Иван Грозный попытался привести действительность в соответствии с собственными убеждениями. Упорство монарха в достижении абсолютной власти, не стесняемой ни обычаем, ни законом, ни даже здравым смыслом или соображениями государственной пользы, - это упорство, усиленное крутым нравом Иваном Грозного, обострило долго вызревавший кризис во взаимоотношениях царя и общества.

Итак, декабрь 1564 г., последний доопричный месяц. Ситуация в стране была тревожной. Всего четыре года тому назад начались перемены в высших эшелонах власти. 7 августа 1560г. умерла царица Анастасия Романовна, женщина, которую царь Иван, похоже, искренне любил. При жизни царицы клан ее родственников Захарьиных-Юрьевых (впоследствии за ними утвердилась фамилия Романовых) был в напряженных отношениях с реально правившим в стране неофициальным правительственным кружком, возглавлявшимся костромским вотчинником Алексеем Федоровичем Адашевым и придворным священником, После смерти Анастасии влияние Захарьиных на оплакивавшего любимую жену царя усилилось, а отношения Ивана IV с Избранной радой обострилось. А.Ф.Адашев и его брат Данило оказываются в опале, в ссылку попадает Сильвестр. "Собаку Алексея" и "попа" царь теперь считать виновниками всех своих бед и неудач. Новая жена царя (он женился через год после смерти Анастасии) - дочь кабардинского князя Темрюка Айдаровича Кученей, получившая при крещении имя Мария, чужачка, - не связана так с придворными группировками, как покойная Анастасия. Но именно о ней, "черкешенке" Марии Темрюковне, усиленно ходят слухи, что она нашептала царю злой совет - учредить опричнину.

Нелегка внешнеполитическая ситуация. Еще в правление Избранной рады началась Ливонская война- против властвовавшего в Прибалтике на территории современных Латвии и Эстонии Ливонского ордена. Также еще одна "горячая точка" политической жизни начала 60-х годов XVI в. - двоюродный брат царя Старицкий князь Владимир Андреевич. Когда в 1553 г. царь Иван тяжело заболел и казался уже безнадежным, кое-кто из придворных противопоставлял удельного князя Владимира как возможного наследника престола сыну Ивана VI, еще грудному младенцу. Этого было достаточно, чтобы царь стал относиться к своему кузену как к династическому сопернику. Недоверие усиливалось еще и потому, что в 1537 г. отец князя Владимира, добиваясь великокняжеского престола, поднял мятеж против своего семилетнего племянника Ивана IV. В 1563 г. Иван IV использовал сфабрикованный донос, чтобы обвинить князя Владимира и его мать в "великих изменных делах"; мать была сослана в далекий монастырь, а у князя Владимира царь отобрал часть удела, дав взамен новые земли, где население и, главное, местные феодалы не привыкли считать удельного князя своим государем

В апреле 1564 г. из Юрьева Ливонского (ныне Тарту) бежал в Великое княжество Литовское опытный и видный воевода князь Андрей Михайлович Курбский. Человек, близкий к Адашеву и Сильвестру, Курбский сначала избежал опалы. Но в августе 1562 г. он проиграл битву под Невелем, и только боевая рана спасла князя от репрессий. Курбский, однако, знал, что царь не простил ему неудачи, до него доходили слухи о 'гневных словах' повелителя. В послании инокам Псково-Печерского монастыря князь Андрей писал, что 'напасти и беды' на него 'кипети многи начинают'. Бегство Курбского тем сильнее ударило по Грозному, что беглый боярин прислал из-за рубежа краткое, но энергичное послание своему бывшему монарху, в котором гневно обвинял царя в тирании, казнях невинных людей.

Таков был канун опричнины. Далее события стали развиваться стремительно. 3 декабря 1564 г. царь с семьей и приближенными выехал на богомолье в Троице-Сергиев монастырь. Вроде ничего особенного в этом нет, но настораживало то, что царь увез с собою всю свою казну, а заранее отобранным многочисленным сопровождающим было приказано ехать с семьями.

Задержавшись под Москвой из-за внезапно наступившей распутицы, помолившись у Троицы, царь к концу декабря добрался до Александровой слободы (ныне - г. Александров Владимирской области)- села, где не раз отдыхали и ”тешились” охотой и Василий III, и сам Иван IV . Оттуда 3 января 1565 г. в Москву приехал гонец, который привез две грамоты. В первой, адресованной митрополиту Афанасию, сообщалось, что царь положил свой гнев на всех епископов и настоятелей монастырей, а в опалу - на всех служилых людей, от бояр до рядовых дворян, поскольку служилые люди истощают его казну, плохо служат, изменяют, а церковные иерархи их покрывают. Потому он, 'от великие жалости сердца, не хотя их изменных дел терпети, оставил свое государство и поехал, где вселитися, иде же его, государя, бог наставит'.1

Он грозил оставить свое царство из-за боярской измены и остался во власти, по молению москвичей, которым, кстати, и была адресована вторая грамота, в которой он заверял, 'чтобы они себе никоторого сумнения не держали, гневу на них и опалы никоторые нет',2 только под условием, что ему на изменников 'опала своя класти, а иных казнити, и животы их и статки (имущество) имати, а учинити ему на своем государстве себе опришнину: двор ему себе и на весь свой обиход учинити особной'.3 Борьба с изменою была целью, опричнина же была средством.

Новый двор Грозного состоял из бояр и дворян, новой 'тысячи голов', которую отобрали так же, как и в 1550 г. отобрали тысячу лучших дворян для службы по Москве. Первой тысяче дали тогда подмосковные поместья; второй- Грозный дает поместья в тех городах, 'которые городы поимал в опришнину'4; это и были опричники, предназначенные сменить опальных княжат на их удельных землях. В опричнине действовала своя Боярская дума, были созданы свои особые войска, возглавлявшиеся воеводами 'ис опришнины'.5 Опричнина часть была выделена и в Москву.

Естественно, рядовые опричники по своему социальному составу не отличались от рядовых служилых людей из земщины. Разницу стоило бы искать в составе руководителей, но и здесь она была невелика. С самого начала в число опричников вошли многие отпрыски знатных и старинных боярских и даже княжеских родов. Те же, кто не принадлежали к аристократам, тем не менее, и в доопричные годы в основном входили в состав 'дворовых детей боярских'6- верхушки феодального сословия, традиционной опоры русских государей. Внезапные возвышения таких мало знатных, но честных людей неоднократно случались и раньше (например, Адашев). Дело было не в якобы демократическом происхождении опричников, потому будто бы вернее служивших царю, чем знать, а в том, что опричники стали личными слугами самодержца, пользовавшимися, кстати, и гарантией безнаказанности. Служивший в опричнине немец Генрих Штаден рассказывает, будто при учреждении опричнины царь Иван послал в земщину приказ: 'Судите праведно, наши виноваты не были бы'. Слова эти Штаден записал по-русски латинскими буквами:'Sudite praveda, nassi winowath ne boly by'7, следовательно, он слышал эти слова. Вероятнее всего, Штаден передает лишь слух, но не возник же он на пустом месте? Так была, по сути, узаконена жизненная практика, которую он сам знал прекрасно. Пока он не вступил в опричнину, его сумел обобрать успевший стать опричником современник. Впрочем, и сам Штаден, когда сумел попасть в опричнину, не остался в долгу.