Горская цивилизация

Страница 5

В горской общине присутствовали и неполноправные члены: потомки пленных-рабов, дети зависимых крестьян, поздние поселенцы на ее территории. Правами, о которых говорилось выше, они не обладали, но могли пользоваться общинной земельной собственностью наряду с прочими.

Прочность внутриобщинных взаимосвязей – отличительная черта горской общества на протяжении столетий.

Видимо, ее следует считать результатом многовекового функционирования общины как института, способного:

· воплощать в традиционные, привычные народному сознанию формы, новые экономические, социальные и политические явления;

· сочетать старые обычаи и новации без резких изменений сложившегося образа жизни;

· постепенно видоизменять систему норм взаимоотношений в обществе, защищая при этом в целом личность и собственность большинства общинников.

Таким образом, как одну из главных функций горской общины следует отметить действия по сохранению традиционной системы социальных отношений, приспособление последней к менявшимся условиям существования. Причем обычай выступал в качестве меры возможных изменений в организации жизни сообщества и критерия приемлемости подобных новаций.

Показателем прочности социальных связей в общине являлось, например, то, что у большинства горцев Северного Кавказа представители знатных родов, управленческой (феодальной) верхушки сосуществовали в ее рамках с прочими общинниками, не выделяясь из традиционного социума и не противопоставляя себя ему. Вероятно, для нее предпочтительнее было влиять на позицию народных собраний, на выборные общинные власти изнутри.

В XVIII – первой половине XIX века это имело место у осетин, балкарцев, карачаевцев, вайнахских народов (чеченцев, ингушей и карабулаков); у части адыгских общинных союзов, которые в русской исторической традиции получили наименование “демократических”: шапсугов, убыхов, абадзехов, натухайцев; в вольных обществах (джамаатах ) горного Дагестана.

Безусловно, и здесь постепенно нарастали претензии знатных фамилий на оформление владельческих прав, на изменение ряда норм обычая. Однако народные собрания, действуя на основе адатов, могли достаточно эффективно противостоять подобным устремлениям знати

Противостояние общин устремлениям растущей в горском обществе знати по логике вещей могло быть наиболее эффективным в тех горных районах, где самобытные институты горской цивилизации в силу изолированности обществ в полной мере и дольше сохраняли свои полномочия.

Характерным примером может служить конфликт, разыгравшийся у шапсугов в конце XVIII века. В 1792 году их народное собрание изгнало представителей знатного рода Шеретлуковых, претендовавших на руководящую роль в обществе, и тех, кто поддерживал последних.

Последовали четыре года противоборства, вылившегося в обоюдные опустошительные набеги, поскольку изгнанные укрылись у соседей – бжедугов. Наконец, знать обратилась за помощью к российским властям на Кавказской укрепленной линии, так как по условиям Ясского мира 1791 года прикубанские земли были переданы Турцией России.

Екатерина II предписала Черноморскому казачьему войску помочь изгнанным владельцам. Решающая битва произошла в 1796 году в долине реки Бзиюк. Окончательный исход ее решила казачья артиллерия. Однако военная победа дружин шапсугской знати оказалась победой Пирровой. Потери их были невосполнимыми, и превратить военный успех в политический князья не сумели. Они могли возвратиться в общество лишь при условии признания прав и полномочий народного собрания. Какие-либо привилегии их исключались.

Противоборство феодальной верхушки шапсугов с народом продолжались в течение всей первой половины XIX века. Даже в условиях остро протекавшей в Черкесии Кавказской войны адыгская знать пыталась найти помощь и защиту у российской администрации. В 1846 году ее представители обратились к наместнику Кавказа гр. Воронцову с просьбой помочь в возвращении прав, отнятых народом. В ответ последовало разрешение им поселяться с чадами, домочадцами, рабами и зависимыми людьми около русских линейных укреплений на Черноморском побережье и мстить тем своим врагам, которые не признавали себя российскими подданными. Шапсугские общества как раз таковыми и являлись.

В исторической литературе итоги этого конфликта получили различную оценку: от признания их временной демократизацией общественного строя, не затронувшей развития феодальных отношений ( Кумыков ), до утверждения о том, что в результате переворота 1796 года у адыгских обществ шапсугов, абадзехов и натухайцев сложилась самостоятельная “доиндустриально-земледельческая”цивилизация ( Бижев ).

На наш взгляд, правильнее было бы считать само событие результатом функционирования одного из ведущих социальных институтов горской цивилизации – общины с ее правомочным народным собранием, действовавшим на основе традиции и обычая, с санкции обычая и во имя его защиты.

История других горских народов региона не дает столь ярких примеров острого и эффективного противостояния общин и растущей знати. Но в иных, менее выраженных формах оно, несомненно, имело место и сдерживало притязания имущих и сильных на особые привилегии.

Зависимость общины от другой или от феодала могла быть последствием взаимодействия с соседними государствами и цивилизациями.

Так, ситуация во взаимоотношениях знати и общинного управления в горных районах стала меняться по мере вмешательства в них российской администрации. В первой половине XIX века начался процесс переселения ряда горских народов из ущелий на плоскость, на территорию Кавказской укрепленной линии.

В большей степени это коснулось осетинских обществ. Однако земли под аулы предоставлялись не в собственность общин, а в собственность феодальных фамилий. Крестьяне, переселившись, оказывались проживающими на земле феодала, что давало тому право на осуществление управленческих функций. Регулярного взимания ренты в пользу владельца земли не было, что не исключало единовременного – под видом подарков или родственной помощи.

Выборное общинное управление также утрачивало реальную власть. В результате с помощью царской администрации и военных властей на линии устанавливалась такая система отношений, которая спонтанно сложилась ранее в княжеских владениях Кабарды и в монархиях равнинного Дагестана, где формирование отношений зависимости и собственности на землю и прочие средства производства была не только результатом спонтанного социального развития, но и в определенной мере последствием арабских и персидских завоеваний.

Зависимость общины от другой или от феодала могла быть результатом взаимодействия традиционных институтов горского общества.

Группы зависимых людей складывались у народов Северного Кавказа не столько в связи с захватами земель, сколько в результате осуществления представителями знатных фамилий функций управления и покровительства. Постепенно эти виды деятельности превращались в своеобразную монополию верхов общества.

Согласно обычаю, общины или отдельные семьи не имели права отказаться от покровительства. За него полагалось периодически выплачивать определенную дань, а также участвовать в военных действиях по требованию покровителя. Этим чаще всего отношения зависимости при покровительстве и ограничивались.

Особенность системы покровительства заключалась в том, что обе стороны часто были представлены коллективами людей. Более сильные в военном отношении вольные общества вынуждали более слабых соседей принять покровительство и взимали за него ренту. Община могла выступать покровителем и в отношении тех лиц, которые, не будучи ее членами, селились на ее территории. Вольное общество могло являться и коллективным держателем земельных пожалований, предоставленных ей за выполнение службы феодальным владельцем на равнине.

Иной вариант коллективных отношений зависимости возникал в связи с закабалением горных общин феодалами предгорий. Последнее происходило из-за неравномерного распределения производственных угодий на равнине и в горах. При отгонной системе животноводства горные общества вынуждены были арендовать зимние пастбища на плоскости, платя за это ренту собственникам земли.