Поздний Гете и проблема романтизма
Страница 3
Мировая литература и до Гете, и после него знала игру восточными масками и инкрустирование поэзии восточными мотивами – сюжетами, образами, персонажами, особенно часто орнаментом, то есть внешней атрибутикой Востока. Гете удалось творчески, во всем блеске своей поэтической индивидуальности, органически соединить достижения двух культур. Блестящим памятником этого синтеза является «Западно-восточный диван»,снабженный бесценным приложением в виде «Статей и примечаний к лучшему уразумению «Западно-восточного дивана».
«Западно-восточный диван» Гете – сложная книга. Однако книги, которые нуждаются в особых введениях, руководствах, наставлениях по их чтению, тяжелы и заслуживают всяческого неодобрения. Книга должна говорить сама за себя. Так и гетевский «Диван»; однако все то, что Гете вложил в ее относительно небольшой объем, слишком велико, чтобы не было опасности скользить по поверхности текста, не замечая всей многомерности, многослойности созданного.
« Слово – как веер»[2] – писал Гете. Слова прекрасны, но не самоценны. Ценны они тогда, когда стоят на своем месте в огромном пространстве мира. В этом - выражение одной из черт романтизма – стремления к созданию собственной реальности. Слово – как веер, слова словно зеркала: действует система со – отражений, на всякое слово (образ, мотив, высказывание, символ) ложится неуловимый отпечаток остальных, а целое - волшебный поэтический мир, в котором всякое слово, всякая мысль включаются в игру невесомых бликов, между тем держащих на себе целое мироздание, осмысленное и воссозданное художественно–поэтически и научно-философски. За словом стоит полнота картины мира, мира природы и культурной истории. Несмотря на видимую простоту, многое заключено в его звуковую оболочку, и какое странное целое создают отдельные слова в ЗВД. Весь целый смысл – за словесным каркасом из пустот и арматуры. Так в музыке порой паузы важнее и красноречивее звуков.
Романтик творит новый мир из своего «Я» и внутри своего «Я». Гете делает то же самое, однако его «Я» - множественно, оно не сводится, как обычно, в точку, за которой скрывалась бы вся эта внутренняя безбрежность. После прочтения «Дивана» возникает ощущение, что гетевская безбрежность - внешняя. Иными словами, для Гете не столь важен внутренний мир чувства, что столь свойственно романтизму, сколько связь личности с внешним миром. Это просматривается и у Гете – романиста в «Годах странствий Вильгельма Майстера», например, в новеллах «Бегство в Египет» и «Святой Иосиф Второй». К слову, связи человека и внешнего мира также занимали романтиков, как я уже отмечал во Введении.
И снова о поэтическом Слове. На Востоке оно приобретает особую важность в силу чисто восточных особенностей, Слово значительно и многозначно. Восточная поэзия сложна, так как этот край издавна славился хитростью и тягой к иносказательности, коварством, и, может быть, это обстоятельство наложило отпечаток и на литературу.
«Восточная поэзия выработала богатейший иносказательный язык, в котором самые утонченные мистические понятия были выражены в образах плотского любовного вожделения. Гете, введя подобные образы в свой «Диван», заимствовал эту традицию у восточных поэтов, в частности, у Хафиза. Так что же мешало поэту, назвавшись мистиком, под покровом святости, срывать всяческие покровы и обнажать человеческие пороки и страсти? И здесь вновь приходит на помощь значительность слова, его весомость, которые придавали особую силу даже отдельному словосочетанию, бейту[3] или строке. А благодаря значительности даже отдельное слово, вдруг повернувшееся острой гранью смысла к читателям, обжигает своей неожиданностью. Эти особенности и были отличительными чертами восточного стиха вообще и хафизовского частности в гетевском восприятии. Это и придавало газелям Хафиза обаятельную туманность и переливчатость, усиливало их притягательность. В поэзии Востока воцарились пафос намека, игра иносказаниями и аллегориями, двусмысленность полутонов, теней и светотеней, сбивающие с толку комментаторов и порождающие множество споров вокруг каждого бейта. Это похитрее ребуса, который в конечном чете имеет одно-единственное решение, сложнее шифра, который в конце концов может быть однозначно расшифрован. Это «лисан ул-гайб», «сокровенный язык», который каждая эпоха, а внутри нее разные читательские группы истолковывают по-своему»[4].
В стихотворении «Хеджра», которым открывается «Диван», Гете говорит о роли изреченного слова на Востоке:
Wie das Wort so wichtig dort war,
Weil es ein gesprochen Wort war.
И где слово вечно ново,
Ибо устным было слово.
Или в обращении к Хафизу в стихотворении «Вторение»:
Пускай я весь - твое лишь отражение,
В твой ритм и строй хочу всецело влиться,
Постигнуть суть и дать ей выражение,
А звуки – ни один не повторится,
Иль суть иную даст их сопряжение,
Как у тебя, кем сам Аллах гордится.
В «Диване» три образа являются основными: образ Поэта, носителя Высшей Правды, образ вечно живого, умирающего и возрождающегося поэтического Слова - “ Stirb und Werde” , образ непрестанного служения Идеалу.
Первый раскрывается нам в предпоследней строфе «Хеджры» . где упоминается гурия стоящая, подобно апостолу Павлу, у райских ворот, допуская в рай лишь героев, отдавших свою жизнь в борьбе за веру, за Идеал. У Гете это не религиозное верование, а вера в Идеал, в Мечту. Те, кто был Идеалу верен, заслуживают рая. Затем образ находит продолжение в «Книге Рая». Гурия спрашивает у поэта, стучащегося в двери рая, чем же он может доказать свою верность Высшей Правде, свое право быть в раю. Поэт отвечает:
Распахни врата мне пошире,
Не глумись над пришлецом.
Человеком был я в мире,
Это значит – был борцом.
Не правда ли, это напоминает строки из «Фауста»:
Лишь тот достоин счастья и свободы,
Кто каждый день идет за них на бой!
В отдельном стихотворении, в котором используются образы мотылька и свечи их «Бустана» Саади, Гете объясняет, в чем благость поэта. Это стихотворение «Блаженное томление» - одно из лучших в «Диване». В нем раскрывается второй из основных образов - образ вечно живого поэтического Слова –дела.
Скрыть от всех! Подымут травлю!
Только мудрым тайну вверьте:
Все живое я прославлю,
Что стремится в пламень смерти.
И после изображения гибели мотылька Гете произносит:”Stirb und Werde!” – “Умри – и возродись!”. Вот она, сокровенная романтика Гете – каждодневная борьба за Идеал, за Мечту! “Каждодневно – трудное служенье!” .Вечное обновление, круговорот жизни и смерти:
И доколь ты не поймешь:
Смерть для жизни новой,
Хмурым гостем ты живешь
На земле суровой.
Самоотверженность ради вечной жизни в Слове, которое переживет века, смерть в борьбе за Идеал, который с физической смертью человека не гибнет, а побеждает – такова истинная победа над смертью таково высшее торжество жизни как Идеала, такова победа внутреннего мира над внешним. Эта непрестанная борьба за Идеал, служение ему – третий основной образ “Дивана”.” Каждодневно – трудное служенье!”
В первой книге “Дивана” – “ Моганни –наме” – “Книге певца” - указаны четыре стихии,питающие поэтическое вдохновение. Это Любовь, Ненависть, Вино и Меч.Каждая из стихий представлена в соответствующей книге
Любовь - “Эшк –наме” – “Книга любви”, “Зулейка - наме” – “Книга Зулейки”
Ненависть - “Рендж –наме” – “Книга недовольства”
Вино - “Саки –наме” – “Книга кравчего”
Меч - “Тимур –наме” – “Книга Тимура”.
И все остальные книги “Дивана” - “Моганни-наме”, ”Хафиз-наме”, “Тефкир – наме” - “Книга размышлений”, “ Масаль-наме” - “Книга притчей”, ”Хикмет - наме” – “Книга изречений”, “Парси – наме”- “Книга Парса”, “Хулд-наме” – “ Книга Рая” – проникнуты поэзией,порожденной четырьмя стихиями, и являются внушением непрестанного, повседневного служения поэта Идеалу. “Диван” по своему основному содержанию связан с кругом идей “Фауста”, с философией активного гуманизма и борьбы за Человека.
Гете сумел органически слить воедино передовые идеи Запада своего времени и “седого” Востока, сплавить формальные художественные особенности восточной и западной поэтики и создать глубоко гуманистический западно-восточный синтез.” Богу принадлежит Восток, богу принадлежит и Запад” - цитата из Корана, особенно любимая Гете. И еще: