Гитлер и тоталитарная Германия

Страница 5

Соединение мелкобуржуазных и военных элементов, столь характерное именно для национал-социализма, с самого начала придает НСДАП весьма своеобразный, двойственный характер. Он выражается не только в организационном размежевании между штурмовыми отрядами (СА) и Политической организации (ПО), но и проявляется в вводящей в заблуждение разнородности ее состава. Отсюда же родом и присущая большинству фашистских организаций подавленная консервативность.

Характерной для них была единственная в своем роде мешанина из средневековья и нового времени, авангардистское восприятие, обращенное спиной к будущему и поселившее свое пристрастие к фольклору в заасфальтированных эмпиреях тоталитарного государства принуждения.

Гитлер отнюдь не собирался просто вернуть добрые старые времена, а еще меньше — их феодальные структуры. То, что он взялся преодолеть, было не чем иным, как самоотчуждением человека, вызванным процессом развития цивилизации.

Правда, ставку при этом он делал не на экономические или социальные средства, которые презирал, не на политику, а на высвобождение инстинкта, — по своим замыслам и лозунгам фашизм представлял собой не классовую, а культурную революцию.

Во всяком случае, в фашистской “консервативности” проявлялось желание революционным путем повернуть историческое развитие вспять и еще раз вернуться к отправной точке, в те лучшие времена до начала вступления на ложный путь. В одном из писем 1941 года Гитлер напишет Муссолини, что последние пятнадцать столетий были не чем иным, как паузой, а теперь история собирается “вернуться на прежние пути”.

Превосходство фашизма по отношению ко многим его конкурентам объясняется тем, что он острее осознал суть кризиса времени, чьим симптомом был и он сам. Все другие партии приветствовали процесс индустриализации и эмансипации, в то время как он со всей очевидностью разделял страхи людей и пытались заглушить эти страхи, превращая их в бурное действо и драматизм и привнося в прозаические, скупые будни магию романтических ритуалов — факельные шествия, штандарты, черепа со скрещенными костями, боевые призывы и возгласы “хайль!”, “новую помолвку жизни с опасностью”, идею “величественной смерти”. Современные задачи он ставил людям в окружении маскарадных аксессуаров, напоминающих о прошлом. Но его успех объясняется еще и тем, что он выказывал пренебрежение к материальным интересам.

На фоне мелочных парламентских споров, игр и беспомощных вожделений многопартийного правления у людей пробуждалось старое желание оказаться перед свершившимся фактом, а не стоять перед выбором[9]. За исключением Чехословакии, в период между двумя мировыми войнами во всех государствах Восточной и Центральной Европы, а также во многих государствах Южной Европы система парламентаризма потерпела крах — в Литве, Латвии, Эстонии, Польше, Венгрии, Румынии, Австрии,. Италии, Греции, Турции, Испании, Португалии и , наконец, в Германии. К 1939 году осталось всего лишь девять государств с парламентской формой правления.

Поэтому дело тут было не в агрессивной злобе какой-то одной нации, стремившейся перевернуть ситуацию в мире. Широкое настроение усталости, презрения и разочарования предвещало, поверх всех границ, расставание с веком либерализма. Оно происходило под знаком реакции и прогресса, тщеславия и бескорыстия. В Германии уже начиная с 1921 года не было в рейхстаге большинства, которое было бы по убеждению привержено парламентской системе. Либеральная мысль почти не имела поборников, но зато много потенциальных противников; им нужен был только толчок, зажигательный лозунг, вождь-фюрер.

5. Немецкая катастрофа или логика немецкого пути?

30 января 1933 года не принесло с собой ничего, кроме смены правительства. И все же общественность чувствовала, что назначение Гитлера канцлером было не сравнимо с формированием кабинетов прошлых лет. Вопреки всем хвастливым уверениям партнеров по коалиции из рядов дойч-националов, что они “будут держать австрийского художника-неудачника на поводке”[10], национал-социалисты с самого начала не скрывали своей решимости захватить всю полноту власти.

Словно по тайному паролю после 30-го января начались массовые перебежки в стан национал-социалистов.

Один из современников описал еще до прихода Гитлера к власти, какие неизбежные последствия это должно было повлечь за собой: “Диктатура, ликвидация парламента, удушение всех духовных свобод, инфляция, террор, гражданская война; ибо оппозицию было бы не так просто убрать; следствием этого была бы всеобщая стачка. Профсоюзы стали бы стержнем самого отчаянного сопротивления; кроме того, выступил бы “Рейхсбаннер” и все силы, озабоченные будущим. И даже если Гитлер перетянул бы на свою сторону рейхсвер и заставил заговорить пушки — все равно нашлись бы миллионы решительных людей”[11]. Но этих решительных миллионов не было, а следовательно дело и не дошло до кровавых столкновений. Гитлер пришел отнюдь не как разбойник ночи. Он годами говорил о том, к чему неизменно, не отвергая ни кружных путей, ни тактических маневров, стремился: это была диктатура, антисемитизм, завоевание “жизненного пространства”.

Уже в ходе плебисцита, проводившегося в 1933 году, немцы проголосовали за выход страны из Лиги Наций и против политики уступок и выбрали вместо этого политику мужества и чести. Таким образом, германский народ сам выбрал войну, которую потом проиграл.

Один из уроков эпохи состоит как раз в том, что тоталитарная система власти не может быть построена на одних только извращенных или даже преступных склонностях какого-то народа. Во многих странах существовали исторические, психологические, да и социальные условия, сходные с тем, что было в Германии, и часто всего-навсего узкий перешеек отделял народ от фашистского правления. Именно в ту эпоху к власти пришли многочисленные фашистские или фашистоидные режимы — в Италии, Турции, Польше, Австрии или Испании. Как раз взгляд на сравнимые системы в этих и других странах помогает понять, что конкретно в национал-социализме было неповторимо немецким: он стал самой радикальной и абсолютной формой проявления фашизма.

Если Муссолини считал своей целью восстановление исторического величия, Моррас мечтал о “старом режиме” и пытался вызвать к жизни “славу божественной Франции”, да и все другие виды фашизма не сумели избежать соблазна тоски по былому, то Гитлер думал об осуществлении цели искусственной, созданной в воображении и не имеющей какого-то реального подобия: о мировой империи от Атлантики до Урала и от Нарвика до Суэца, созданной единственно волей к расовому самоутверждению. Государства противились этому? Он их подавит. Народы селились вопреки его планам? Он их расселит по-другому. Расы не соответствовали его представлениям? Он произведет селекцию, облагородит их или уничтожит, пока действительность не будет, наконец, соответствовать его представлениям. Только в крайнем радикализме он казался тем, кем он был. В этом смысле национал-социализм без него немыслим.

К неповторимо национальным чертам, отличавшим национал-социализм от фашистских движений других стран, относится и то, что для своего эксцентричного радикализма Гитлер всегда находил самых послушных исполнителей. Ни одно гуманное чувство не разгладило на физиономии режима то выражение концентрированной жестокости и исполнительности, которое сделало его единственным в своем роде.

К кому апеллировал национал-социализм? Прежде всего к людям с ярко выраженным, но не направленным стремлением к морали. Привлечь такой тип людей, организовать его в элитарный строй он старался в первую очередь через СС.

Кодекс “внутренних ценностей” охватывал по мнению Генриха Гиммлера верность, честность, послушание, твердость, добропорядочность, бедность и храбрость. Был воспитан тип бесчувственного экзекутора, требующего от самого себя “холодного, даже каменного поведения” и “переставшего ощущать человеческие чувства”[12]. Жестокость по отношению к себе давала ему внутреннее оправдание быть жестоким и с другими, а буквально требуемой способности шагать по трупам предшествовало умерщвление собственного “я”.