Великая Французская революция

Страница 7

В итоге всё же было решено установить возрастной ценз для членов Директории – 40 лет, а также специально отметить, что они могут избираться только из бывших депутатов Законодательного корпуса или из министров (с отсрочкой до IX года республики), однако не ранее чем через год после окончания легислатуры (с отсрочкой до V года республики).

Вообще, нетрудно заметить, что если современными историками споры об организации будущей государственной власти рассматриваются в известной степени абстрактно, то для современников за ними во многом стояли конкретные лица.

В этом плане небезынтересно посмотреть, кто, с их точки зрения, имел наибольшие шансы быть избранным в Директорию. Уже упоминавшийся Ж.-Г.Пелтье называл «Буасси д'Англа, Камбасереса, Дульсе де Понтекулана, Лувэ и Ланжюине». Приведем и еще несколько слухов о том, кто станет директорами – на этот раз из французских газет: Камбасерес, Буасси, Лувэ, Дульсе и Ланжюине; Сийес, Камбасерес, Монтескью, Редерер, Буасси, Лесаж (из Эр-и-Луары), Рошамбо, Семонвиль и Бартелеми; Сийес, Лувэ, Крезе-Латуш, Камбасерес, Трейард, Мерлен (из Дуэ), Ларевельер-Лепо и Баррас.

В этих списках интересными кажутся две вещи. С одной стороны, из многих названных политиков «не угадали» никого, кроме Барраса и Ларевельера-Лепо, с другой – очень часто называются имена членов Комиссии одиннадцати.

Помимо цензовых проблем, активно дебатировался вопрос о том, где именно необходимо размещать будущие органы государственной власти; стоит ли совмещать в одной коммуне и Законодательный корпус, и Директорию.

С определенной осторожностью можно заметить, что для авторов многих писем Париж – нечто загадочное, непредсказуемое, и потому опасное. Большое количество населения порождает анархию, что, в свою очередь, может привести к новым революциям. Это город «развращающий и развращенный, где многочисленные негодяи бодрствуют без устали, а честные граждане слишком часто спят».

Соответственно, те, кто выступал за территориальное разделение Директории и Законодательного корпуса, нередко полагали, что, в крайнем случае, Директорию можно и оставить в Париже, но вот депутатов стоило бы из столицы куда-нибудь переместить. Хотя идеально было бы, чтобы ни одна из властей не оставалась в столице. Однако Конвент не принял во внимание эти соображения: в Конституции было специально сказано, что Советы должны всегда заседать в одной коммуне, не уточняя, в какой именно (ст. 58 Конституции III года), а ст.171 требовала, чтобы в той же коммуне размещалась и Директория.

Предосторожностей обсуждалось немало. Ну а о том, что получилось в итоге, написал Э.Кинэ: «Тщетна всякая человеческая предусмотрительность подобного рода, если обычаи не утверждают ее. Никто не предчувствовал тогда, что единственно, чего добьются от этих двух собраний, это – что одно из них продаст другое, и что из пяти директоров трое продадут Директорию. И та предосторожность, которую предпринимали для спасения себя, должна была служить им гибелью».

Хотя, в принципе, о том, сильна или слаба была Директория, мнения в историографии отнюдь не едины. Среди современников нередко бытовало мнение о том, что Директория не была обделена полномочиями.

В то же время необходимо подчеркнуть, что преобладающим мнением, как среди очевидцев событий, так и в позднейшей историографии, было совсем иное: у Директории слишком мало власти. Как писал М.Лайонс, «исполнительная власть была фатально и умышленно ослаблена».

Но еще большее число современников мыслили в другой плоскости. Не «много – мало», а «хорошо – плохо». И они считали, что правительство республики по этой Конституции было организовано плохо. Кто ругает дополнительное разделение власти между Директорией и министрами и уверен, что нельзя, чтобы Законодательный корпус обвинял Директоров, кто просто считает план организации исполнительной власти «неправильным и противоречащим мудрым взглядам, продиктовавшим остальную часть проекта», кто подчеркивает, что право надзора за чиновниками, по сути дела, принадлежит Совету Старейшин. Недочеты видятся едва ли не в каждой статье Конституции.

Однако понимание и анализ реализации в Конституции III года определенной схемы организации исполнительной власти невозможны без рассмотрения еще одной темы: как понимали современники принцип разделения властей.

Сразу отметим, что по поводу самой необходимости разделения властей разногласий практически не было, хотя многие термидорианцы исходили при этом из разных изначальных посылок. Вот, например, какие доводы приводил один из памфлетистов, Ронзье:

1. Главное – это справедливость: закон един для всех. Следовательно, надо, чтобы те, кто его принимает, были абстрагированы от исполнения, не пытались придумывать выгодные себе же законы.

2. «Исполнение несовместимо с обсуждением». Пока закон будет обсуждаться, уже станет поздно его применять.

3. «Одна из необходимых гарантий прав человека». Как говорил Тибодо, «свободу составляет лишь разделение властей, их независимость».

Поскольку теория разделения властей обычно ассоциируется для нас с трудами Монтескье, который не раз упоминался во время дискуссии в Конвенте, отметим, он предлагал вручить законодательную власть «и собранию знатных, и собранию представителей народа», от чего было вынуждено отказаться уже Учредительное собрание. К тому же философ не видел ничего страшного в том, чтобы доверить исполнительную власть монарху, что на шестом году революции для многих членов Конвента было неприемлемо. Не предоставили исполнительной власти и права вето, которое Монтескье считал необходимым для того, чтобы она реально могла противостоять законодательной.

Таким образом, как писал Б.Манен, революция расходится с Монтескье в том, каким образом должно быть произведено разделение властей, однако положение о том, что исполнительную власть ни в коем случае нельзя вручать кому-либо из членов законодательного собрания, все же было проведено в жизнь (не считая небольшой отсрочки до выборов V года). Вводилось и предусматриваемое философом деление на две палаты.

Однако при всем при этом можно сказать, что большинство современников было уверено, что принцип разделения властей в Конституции реализован. Как правило, историки (в том числе и историки права) также не отказывают ей в этом; более того, многие из них считают, что он был доведен до своего логического завершения, если не до абсурда.

И в самом деле, Законодательный корпус вроде бы не мог напрямую вмешиваться в работу Директории, требуя от нее лишь ежегодный финансовый отчет, а Директория, в свою очередь, практически не имела возможности вмешаться в составление законов. Все было сделано, чтобы разграничить обязанности двух ветвей власти; помимо этого, они могли сноситься друг с другом только посредством специальных государственных посланников. Отметим, что подобные оценки берут свое начало уже в XVIII веке.

В то же время существует и иная точка зрения, блестяще представленная профессором права Мишелем Тропером. Он отмечает, что в конституционной традиции, известной XVIII веку, существовало два способа взаимодействия властей между собой. Один, – «равновесие властей» – не предусматривал жесткую специализацию, предоставляя исполнительной власти её главное оружие: право вето. Таким образом, исполнительная власть в некотором роде становилась частью законодательной, поскольку приобретала право влиять на составление законов.

Второй способ, – «абсолютное разделение властей» – исходил из того, что их функции необходимо резко разграничить, установив при этом иерархию, подчинение исполнительной власти законодательной. С того момента, как исполнительная власть оказывалась полностью отстраненной от составления и принятия законов (и, как следствие, лишена права вето), она становилась лишь простым орудием законодательной. За это выступал Руссо, эти идеи восприняли конституции Пенсильвании и Франции в 1793 году.

Директория не просто избирается Советами, она к тому же полностью зависит от них, поскольку ее члены в любой момент могут быть обвинены с достаточно расплывчатой формулировкой: за действия, направленные на свержение конституции. Это подразумевало, что Директория становится простым исполнителем не только принятых законов, но и политической воли законодателей. Вместе с тем, она оказывается лишенной права вето, законодательной инициативы, права ратификации мирных договоров, не может выносить суждение о легитимности выборов, не назначает высших финансовых должностных лиц республики.