Страница 2
Однако произошло нечто совершенно иррациональное и чудовищное. Перед самым нападением фашистской Германии на СССР было необоснованно репрессировано около 40 тысяч командиров Красной Армии, причем преимущественно тех, кто разделял передовые военно-стратегические взгляды. «Если бы не разгром военных кадров,- утверждал впоследствии генерал Горбатов,- мы немца не то что до Волги, до Днепра бы не допустили»[1]. «Без тридцать седьмого года,- по мнению маршала Василевского,- возможно, и не было бы вообще войны в сорок первом году»[2].
Мировая история не знает случаев, чтобы в условиях назревавшей войны с таким необычайным неистовством и размахом уничтожались военные кадры в собственной стране. Около 1800 генералов подверглись репрессиям. Среди безвинно погибших были крупнейшие военачальники: Тухачевский, Блюхер, Егоров, Якир, Уборевич, Корк, Ковтюх, Федько, Уншлихт, Дыбенко, Эйдеман, Гамарник и многие другие. Таких потерь командного состава в столь короткий срок наша армия не имела даже в период войны. В результате к началу войны только 7% командиров наших Вооруженных Сил имели высшее образование, а 37% не прошли полного курса обучения даже в средних военных заведениях.
На высвободившиеся должности хлынул поток тех, чья пригодность к военному делу определялась нередко лишь «партийной зрелостью» и «политической бдительностью». Например, начальниками морских сил побывали не имевший образования П.А.Смирнов, а затем и «чекист» М.П.Фриновский.
Репрессии причинили огромный вред советской военной науке, которая в предвоенные годы интенсивно развивалась. Были арестованы многие ведущие конструкторы военной техники: Туполев, Королев, Клейменов, Лангемак, Глушко, Гороховский, Поликарпов, Архангельский, Сухой и др.
Уже неоднократно отмечалось, что потеря лучших кадров отбросила армию на многие годы назад. Именно на это Гитлер и его советники делали ставку. По данным его адъютанта Н. фон Белова, накануне «Барбароссы» фюрер говорил о Красной Армии как о «войске без руководителей»[3]. Обезглавливание армии оказало пагубное влияние на ее моральное состояние в целом, неизбежно усиливая атмосферу недоверия, порождая среди командиров привычку чутко улавливать настроения начальства, предпочитать лакировку, безгласность. Упала дисциплина, наметился определенный отрыв командного состава от рядовых красноармейцев. Этому способствовали, в частности, включение в воинские уставы весьма жестоких положений, согласно которым командир должен был применять для восстановления порядка силу и оружие, а в годы войны - официальное учреждение института ординарцев, введение других офицерских привилегий.
Военными историками еще фактически не изучено, в какой степени повлияли на вооруженные силы бюрократизация, дегуманизация, деинтеллектуализация общества, свойственные той эпохе; был ли у Сталина и его советников вообще какой-либо научно обоснованный конструктивный план военного строительства, развития вооруженных сил, армейских и флотских партийных организаций. Чем объяснить, например, известную чехарду с отменой и введением института комиссаров перед войной и в начале ее? Не ясно, что из военно-теоретического наследия репрессированных полководцев было воспринято Сталиным и его окружением, были ли последние вообще вооружены тем, что называется военной доктриной. На какой почве возникли лозунги «перенести военные действия на территорию врага», «ответить тройным ударом на удар поджигателей войны», ставка на революционный взрыв в тылу агрессора, расчет на легкую победу малой кровью? Ведь эти лозунги не были обеспечены в боевом отношении ни количественно, ни качественно. Было ли это заблуждение или блеф, предстоит еще изучить. Сейчас же можно только с уверенностью сказать, что производство многих видов вооружения, известных перед войной, отставало или вообще не было организовано. Среди них - дальние бомбардировщики, авиадесантная техника, ракетные системы, в том числе и большой дальности.
Противоречия тогдашней военной теории, призванной обосновать наступательный характер будущей войны, обусловили целый ряд перекосов в развитии военной экономики, в распределении ее приоритетов. Имея к июню 1941 года около 23 тысяч танков (из них 1860 новых типов) и 35,5 тысячи самолетов (в том числе 2700 новых типов), мы ускоренными темпами создавали конницу. С 1934 по 1939 год количество кавалерийских соединений возросло в 1,5 раза, а до конца 1941 года, когда уже было ясно, что идет война моторов, была сформирована еще сотня кавалерийских дивизий. Средств на это затратили больше, чем на строительство военно-морского флота.
Крайне сомнительны трактовка Сталиным заключенного им пакта о ненападении с Германией 23 августа 1939 года. В своем выступлении по радио 3 июля 1941 года он полностью оправдал пакт, хотя Гитлер, Риббентроп и оказались «извергами и людоедами». СССР, по его словам, не мог отказаться от предложения о «мирном соглашении с соседней державой». Пакт обеспечил «мир в течение полутора годов и возможность подготовки сил для отпора»[4]. В этом был «выигрыш» СССР и проигрыш Германии. Но Сталин умалчивает, какие выгоды получил Гитлер, какое отрицательное влияние на ход войны оказали неспособность Сталина, его военных и политческих советников разумно использовать полученную отсрочку, ради которой они и заключали пакт.
В условиях иллюзий и страха советские историки не выполняли своих элементарных обязанностей - не изучали само событие. Они бездумно приняли оценку Верховного. Открывшиеся в последние годы неспособность Сталина, его военных и политических советников разумно использовать полученную отсрочку, ради которой они и заключали пакт.факты не укладываются в старые расхожие схемы. Достаточно ли мотивированными были отказ СССР от собственного единственно правильного принципа «мир неделим» и поиск безопасности только для самого себя, а не для всех? Не без оснований Ф.Ф.Раскольников обвинял Сталина в том, что тот выжидает и качается как маятник между двумя «осями» (англо-французским и германо-итальянским блоками), хотя «единственная возможность предотвращения войны» заключалась в «скорейшем заключении военного и политического союза с Англией, Францией(открытые), и с Германией (тайные)». Вторые контакты не были главной причиной срыва договоренностей с западными державами. Однако эти параллельные переговоры и не способствовали взаимопониманию.
На самом ли деле другого выхода не было, кроме пакта с Германией? В случае отказа СССР от пакта было ли неизбежно нападение на нашу страну фашистских и даже всех капиталистических держав? Заметим вскользь, что тезис о нападении на СССР единого блока буржуазных государств заимствован из сталинского же «теоретического арсенала». Последователи этого тезиса игнорируют крайнее обострение межимпериалистических противоречий в тогдашнем мире. Был ли возможен в этих условиях новый «крестовый поход» против СССР? Можно ли с порога отвергнуть и другую альтернативу: продолжение переговоров с представителями Англии и Франции без прекращения переговоров с Германией? Можно ли сбрасывать со счетов то обстоятельство, что прекратила переговоры в Москве советская, а не западная сторона?
В советско-германском сотрудничестве также существовали по меньшей мере две альтернативы: «чистый» пакет о ненападении без каких-либо дополнительных обязательств, выходящих за рамки нейтралитета, точнее вооруженного нейтралитета; пакт о ненападении с тенденцией его перерастания в военный союз, с разделом территории третьих держав на «сферы влияния». Сталиным был выбран последний вариант. Пакт о ненападении вылился в пакт о дружбе и границе. Тезис о «дружбе» был выгоден только фашистам, он дискредитировал СССР в глазах его сторонников. Тезис об общей советско-германской границе означал признание Советским Союзом германской аннексии Польши.
Крупным недостатком нашей исторической литературы является то обстоятельство, что решение Сталина заключить такой пакт с Германией, как правило, рассматривается вне связи с внешнеполитической деятельностью Сталина в целом. При этом остаются без ответа многие вопросы. Вследствие чего СССР оказался летом 1939 года в изоляции, которая толкнула его на заключение пакта о ненападении с гитлеровской Германией? Какую роль в решении Сталина сыграли застарелое непонимание им специфики фашистской формы империализма, его англофобия, страх перед германской мощью? Такие непонимание и страх были свойственны тогда политикам и за пределами СССР. Остаются спорными и другие вопросы, кто к кому пришел - Сталин к Гитлеру или наоборот.
|