Несостоятельность мнения о насильственной христианизации Руси в домонгольский период в контексте проблемы двоеверия

Страница 3

Его высказывания, в отличие от мтрп. Макария являются прямыми, и исключают всякую возможность думать иначе, и казалось бы, как нельзя лучше подтверждают точку зрения сторонников «насильственной» христианизации Руси. Проблема заключается в том. Что Е. Голубинский ни приводит ни одного источника, кроме пословицы, подтверждающего его мнение. Поэтому данное утверждение можно считать лишь мнение автора, но ни как не доказанным историческим фактом.

2.2 Мнение мтрп. Макария (Булгакова)

Митрополит Макарий в отличии от Голубинского выражается гораздо мягче, и мнение свое подтверждает ссылкой на митрополита Иллариона. При этом говоря о том. что «крестились … некоторые - неохотно.» продолжает: «Впрочем, какого-либо упорного сопротивления евангельской проповеди, за исключением только двух городов: частию Ростова и особенно Мурома, у нас тогда не было.»[14] (имея ввиду «восстания волхвов» которые мы будем разбирать ниже). И объясняет данную ситуацию следующим: «…народы неславянского племени, обитавшие на северо-востоке России, каковы: весь - в Ростове, мурома - в Муроме, трудно было наставить в истинах христианства: кто мог найтись для них проповедником? А между тем на язык их не были переведены ни книги Святого Писания, ни книги богослужебные».

Из вышеприведенного можно сделать объективный вывод о том, что сам мтрп. Макарий ни коим образом не разделяет мнения как Голубинского, так и вообще сторонников «насильственной» христианизации Руси.

2.3 Юридические основания для преследования язычников на Руси в домонгольский период.

Для подтверждения мнения Е. Голубинского о том, что язычество на Руси после принятия кн. Владимиром крещения «было объявлено верою запрещенною и преследуемою» необходимо привести в качестве доказательства, какие-либо юридические исследуемого периода, которые подтверждали бы подобный запрет и узаконивали бы преследование.

Если мы обратимся к правовым документам того времени, то мы не найдем в них никакого упоминания законного преследования по религиозному признаку. Наиболее древними из дошедших до нас правовых актов, определявших место церкви в общественно-государственной системе, являются уставы киевских великих князей Владимира (приблизительно с 986 по 1015) и Ярослава (с 1019 по 1054). Части этих уставов касающиеся церковных судов, действительно содержат в себе названия таких преступлений как, «…ведовьство, потвори, чяродеание, волхъвование, зеленничьство, ,и зелий, и еретичьством…»[15] в Церковном уставе кн. Владимира, и в церковном уставе кн. Ярослава находим следующее «…Аще жена будет чародейца, наузница, или волхва, или зелейница, муж доличив, казнить ю, а не лишиться»[16].

Сразу необходимо объяснить тот факт, что все перечисленные преступления передавались исключительно в ведомство Православной Церкви «А что ся дееть в монастырскых делех, в церковных, в самих монастырех да не вступается князь, ни волостель»[17]. Юрисдикция же церковного суда распространялась и по сей день распространяется исключительно на людей, входящих в Церковь. Над людьми, к церкви не имеющих отношения, этот суд не властен «А се сут церковный людие: игумен, поп, дякон и кто во клиросе, чернец, черница, попада, попович, лечец, прощеник, задушьный человек, манастыреве, больници, гостинници, страноприемници. То люд церковный, богадельный, митрополит или епископь, ведает межи ними суд или обида котора, задницал. Аже будет обида иному человеку с ним то обчий суд»[18].

Церковь не властна над теми, кто не входит в нее «Суд Церкви простирается на всех ее членов, как совершенных, т. е. крещенных, так и оглашенных, которые могут быть подвергнуты за свои грехи мерам церковного взыскания (I всел. 14; Неок. 5); но Церковь не судит внешних, т. е. чуждых ей лиц…»[19]. Например Церковное правило митрополита Иоанна к Иакову черноризцу в п. 5 гласит «Иж не причащаются крайцех во Рустей земли, якоже сии рекль, и во великое говение мяс ядят и скверное, подобает всяким образом направляя ти и возбраняти ту злобу, наказанием и учением возвращати на правоверное учение, и погружанием (небрежением) яко не христиане сущу, да тем страхом остануться тоа злобы и на веру благообразную приложатся. Пребывающе ж тако и не преложащус не даяти им святаго Причастиа, но яко всякого иноплеменника, воистину вере нашей противника, поставити и во свою волю ходити»[20].

То есть не желающему попасть под юрисдикцию церковного суда, достаточно было просто перестать участвовать в жизни церкви, т. е. посещать богослужения, участвовать в таинствах и не называть себя христианином.

К тому же Православная церковь ни когда не имела юридического права приговаривать к смертной казни, и тем более приводить приговор в исполнение. Если и были таковые предложения от иерархов, то они всегда просили их исполнить светскую власть. Церковь таким правом не обладает, и ни когда не обладала.

Эта система и этот порядок построены на различении и соотношении понятий греха и преступления. Грех ведает церковь, преступление - государство. Всякое преступление церковь считает грехом, но не всякий грех государство считает преступлением.

Что касается наказаний женщину, занимавшуюся каким-либо родом волхвования, надлежало «доличив казнить», а митрополиту заплатить пени 6 гривен. То же «Правило» митрополита Иоанна II в п. 7 объясняет, в чём должна была состоять эта «казнь». Занимающихся волхвованием надлежало сперва отклонять от греха словесным увещанием, а если не послушаются, «яро казнити, но не до смерти убивати, ни обрезати сих телесе». Под «ярой», строгой казнью, не лишающей жизни и не «обрезывающей», т.е. не уродующей тела, можно разуметь только простое телесное наказание[21].

Примечательно, так же и тот факт, что если все остальные преступления в церковных уставах имеют отношения к обеим полам, то в данном случае говориться лишь о жене. Из этого можно сделать вполне справедливый вывод о том, что данная статья действовала только для тех семей, в которых глава дома – муж, был христианином.

Как мы видим не было ни какого законодательного акта, который бы ставил язычество на Руси в домонгольский период в положение «веры запрещенной и преследуемой (religio prohibita, intolerata, illicita)», как это пытается представить Е. Голубинский.

3. Летописные свидетельства об убийстве волхвов.

3.1 Волхвы как служители общественного культа.

Одним из самых любимых аргументов сторонников концепции «насильственной» христианизации Руси являются летописные упоминания о казнях волхвов в X-XII веках. В подобных трактовках волхвы представляются языческими священнослужителями, которые стоят во главе народного движения, сопротивляющегося насильственной христианизации, за что и уничтожаются.

В связи с подобными заявлениями, следует обратится к вопросу о том, в какой мере волхвы являлись «языческими священнослужителями». Летописные рассказы 1024 г. и 1071 г. рисуют волхвов как представителей магической религиозности. Важно учесть также иные летописные свидетельства или упоминания о волхвах. «Повесть временных лет» дает и этом отношении весьма любопытный материал. Под 911 г. летописец помещает известную легенду о смерти вещего Олега от собственного коня, сообщая перед этим, что тот просил «волхъвовъ и кудосникъ» предсказать ему свою смерть. В подтверждение того, что волхвы могут иногда предсказывать будущее, а может быть, и для того, чтобы оградить себя от возможных обвинений в доверии к волхвам, Нестор приводит ряд аналогичных случаев с волшебной силой Аполлония Тнанского.

Летописец называет Аполлония, жившего во времена римского импс ратора Домициана, волхвом и описывает его «бесовьская чюдеса», коти рые состояли, прежде всего, в изгнании из различных местностей Малом Азии вредоносных животных, насекомых и в предсказаниях будущего. Здесь же упоминается «Симон волхвъ». Из этого описания деятельности волхвов и сущности волхования однозначно следует, что функции вол­хвов -предсказание будущего и творение чудес. Волхвы и кудесники не возглавляют общественных молений или жертвоприношений. Они, и первую очередь, носители самостоятельной сакральной традиции - ма­гии, магического знания[22]. То есть они не являются выразителями общественного культа. Они живут отдельной от общества жизнью.