ЯЗЫЧЕСКАЯ МИФОЛОГИЯ СЛАВЯН

Страница 8

Этот общеизвестный эпизод свидетельствует о силе влияния языческих жрецов не только в деревенской глуши, но и в городе, где давно была учреждена епископская кафедра и построен величественный Софийский собор.

У славян, пишет Гильфердинг, «жрецы имели значение особого, строго отдаленного от народа сословия . они совершали в святилищах всенародные моления и те гадания, которыми узнавалась воля богов. Они пророчествовали и говорили народу от имени богов . Они пользовались особенным почетом и богатством, распоряжались доходами с поместий, принадлежавших храмам, и обильными приношениями поклонников».

Наиболее прославленными у балтийских славян был знаменитый храм Святовита (соответствовавшего русскому Роду) в Арконе на берегу Балтийского моря.

Управление религиозной жизнью было непростым делом даже на уровне единичного поселка; оно было сложным на уровне племени с общеплеменным святилищем, и оно стало весьма усложненным и многообразным на уровне государства, объедившего около полусотни племен.

Простой сельский волхв должен был знать и помнить все обряды, заговоры, ритуальные песни, уметь вычислять календарные сроки всех магических действий, знать целебные свойства трав. По сумме знаний он должен был приближаться к современному профессору этнографии с той лишь разницей, что этнограф должен долго выискивать полузабытые пережитки. А древний колдун, вероятно, получал многое от своих учителей-предшественников. Без непрерывной

преемственности поколений нельзя представ лять себе тысячелетнюю традиционность всех разновидностей восточнославянского фольклора.

Важным разделом деятельности волхов-волшебнйков было создание и передача по наследству многообразного обрядного фольклора. Его истоки шли из далеких глубин первобытности, и благодаря бережному сохранению традиций отголоски словесного творчества дошли в глухих углах России до XIX в., до встречи с исследователями-этнографами. Переводы с греческого позволяют нам определить, как переводились на русский язык некоторые Слова,например «кощюны», «басни». ,

Кощуны и басни — близкие понятия, но не тождественные: «Инии гу-дуть (играют на смычковых инструментах), инии бають ему и кощюнять». Баять и кощевать, очевидно, относятся к разным видам устной словесности, и первое действие подвергается значительно меньшим нападкам церковников, чем второе . В кощунах, от которых произведено и наше современное слово кощунствовать, надругаться над святыней, больше языческого мифологического, того, что казалось особенно кощунственным и отцам церкви IV—VII вв., и русскому духовенству XI—XIV вв.

Кощуны семантически связывались с волхвами и волшебником: «Ни че-ров внемли, ни кощюньных вълшеб».

Кощуны-мифы четко противопоставляются правдивым эпико-историче^ ским повествованиям. Церковные писатели того времени считали, что следует «в кощюн место преславных делес повести сказывати», т. е. предпочитали эпос мифам. Существовали специальные «баяны» и сказатели мифов — «ко-щюнники», к которым народ стекался, несмотря на запрещения:

«Да начнеши мощи кощюнником въспрещати — видиши многы събираю-щеся к кощюньникомь».

В какой-то мере кощуны связаны с погребальным обрядом:

«Мнозии убо тщеславия ради плачют (о покойнике), а отшедше кощю-няють и упиваются».

Из этой фразы видно, что кощуны исполнялись во время поминок по умершему. Причем исполнялись они «тщеславия ради», т.е. особо торжественным поминательным пирогом считался тот, на котором пелись какие-то мифологические сказания.

При определении первоначальной этимологии слова «кощуна», очевидно, следует принять допущение двойственной основы его; первая половина (кош) прямо сказана с понятием судьбы, жребия* а вторая — более многообразным набором значений.

Русские переводчики XI—XII вв. устойчиво переводили греческое слово «кощюны», объединяя в нем понятия судьбы и доброго начала. Исполнялись мифы-кощуны старцами: «старьчьскыи баси», «старьча кощуны». «Кощюно-словие» иногда объединяется в одной фразе с «кобением», очевидно, исполнение сказаний могло сопровождаться теми или иными ритуальными жестами и телодвижениями.

В «Материалах» Срезневского (включающих и переводные произведения, по которым можно точнее представить себе значение русских слов) С фольклором связаны следующие термины:

Баян, обаятель (incantator) — «производящий или поющий заклинания».

Съказ, съказание.

Кощюна — миф.

Кощюнословие — рассказывание мифов.

Кощюнить — колдовать, рассказывать.

Кощюньник — волшебник, сказатель кощун.

Кощунство (позднее) — надругательство над христианской святыней.

Кощьное — «сиречь тьма кромешная», «преисподняя». ' Кощей, Кощуй Бессмертный, Корчун — сказочный персонаж.

Ключом для проникновения в полузабытый мир древнеславянской мифологии может послужить широко распространенный и устойчивый образ Кощея Бессмертного, в самом имени которого содержится указание на мифологическую архаику «кощун» и на связь с инфернальной сущностью «кощьного», потустороннего царства. Восточнославянская волшебно-фантастическая сказка долгое время именовалась исследователями мифологической, пока известный украинский этнограф Н. Ф. Сумцов не высказал серьезных сомнений в возможности научного познания славянской мифологии: «Границы мифологии висят в воздухе; ничего прочного и устойчивого здесь никогда не было, и ныне, при современном состоянии фольклора, мифология не имеет определенного содержания».

Однако по мере дальнейшего изучения фольклора выясняется, что измельчавшими потомками древних мифов действительно являются сказки, и именно волшебные (мифологические) сказки: «Происхождение сказки из мифа не вызывает сомнения». А в дальнейшем в связи с ростом племенных дружин и военных столкновений в мифологические повествования вплетается все в большей степени героический эпос.

Таким образом, восточнославянская волшебно-богатырская сказка является хранительницей перемешанных между собой отголосков архаических мифов и фрагментов богатырского эпоса, рождавшегося еще в I тысячелетие до н. э.

Волшебное начало заключает так называемые пережиточные моменты, и прежде всего религиозно-мифологические воззрения первобытного человека . Сказка полна мотивов, содержащих в себе веру в существование «потустороннего мира» и возможность возвращения оттуда.

Враждебное человеку пространство — «иное» царство, морское царство, царство Змея, Кощея, Яги . Проникая в этот мир, разрушая его, герой утверждает единый мир человеческой справедливости и гуманизма.

ГЛАВА 3

3.1. От язычества к христианству

Приспособление язычества к нуждам рождающегося государства происходило в условиях соперничества с такими мировыми религиями, как христианство и мусульманство, что нашло свое отражение в легенде «о выборе веры».

В христианизации молодой, но могучей державы Руси была прямо заинтересована Византийская империя, считавшая, что каждый народ, принявший христианскую веру из рук императора и константинопольского патриарха, уже тем самым становился вассалом православной империи.

Естественно, что при таком устойчивом контакте с христианскими землями христианство могло проникать в русскую среду, что видно по ряду документов IX в., особенно с 860-х гг.

Возникает миссионерская деятельность греческой православной церкви: на Русь был послан митрополит Михаил (болгарин), крестивший киевского князя Осколда.

Одним из путей проникновения христиан в Киев известный историк русской церкви Е. Е. Голубинский справедливо считает приход на службу к киевскому князю варягов из состава константинопольской норманнской общины, крещеных скандинавов. У варягов-скандинавов был свой, хорошо наезженный этими мореходами, морской путь в Константинополь, который почему-то уже два столетия в нашей научной и популярной литературе смешивается с путем через Восточную Европу. Нестор в своем тексте ведет читателя от Черного моря вверх по Днепру и далее в Балтийское море, указывая, что из варяжской Балтики можно морем, без всяких волоков доплыть до Рима и Царьграда. Историков до-сих пор путает общий заголовок этого параграфа; так как вопрос о варягах имеет прямое отношение к нашей теме, приведу текст Нестора: