ВЛАСТЬ И НАРОД: ПРЕДСТАВЛЕНИЯ НИЗОВ ОБЩЕСТВА О ГОСУДАРСТВЕННОМ И ОБЩЕСТВЕННОМ УСТРОЙСТВЕ В РОССИИ XVIII В. (НА ПРИМЕРЕ РУССКОГО КРЕСТЬЯНСКОГО НАСЕЛЕНИЯ СИБИРИ)

Страница 3

Атмосфера повсеместного административно-правового произвола порождала надежду на идеализированное вмешательство царя, которое и могло осуществляться в различных формах: «милостивого» указа за личной подписью государя, содействия личных (и самое главное — верных, справедливых) царских слуг, непосредственного участия монарха в разрешении конфликта3.

Некоторые исследователи4, явно придерживающиеся монархических убеждений, видят в наивном крестьянском монархизме подтверждение того, что самодержавие является внутренне необходимой, а не случайно образовавшейся формой государственной жизни российского народа, т. е. что самодержавие жизненно необходимо и дорого народу. По их мнению, история показывает привязанность народа к самодержавию и отчужденность от всяких политических прав и народовластия, причем этот инстинкт религиозно-нравственного самосохранения противоположен инстинктам самосохранения политического,

социального, формально юридического или экономического, характерных для европейцев5.

' АхиезерА. Россия: критика исторического опыта. С. 202.

2 Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды. С. 122.

3 Побережников И. В. Слухи в социальной истории: типология и функции. С. 22.

4 Астафьев П. Е. Национальность и общечеловеческие задачи. С. 37. 3 Там же. С. 37. .

Таким образом, становится понятно, что наивный крестьянский монархизм был характернейшей чертой крестьянского менталитета. Источник подобной ментальности коренится в положении крестьянства как общественного слоя, характере его производственной деятельности и сословной организации (сельской общины, клана и т.д.), неизбежности включения этой организации в более широкую общественную связь1.

Представление крестьянства о должном общественном порядке и царской власти раскрывает известное во многих традиционных обществах, но ярко проявившееся на Руси самозванство. Этот феномен четко фиксирует, с одной стороны, признание крестьянством законности царской власти и ее управленческих прерогатив, а с другой стороны — убежденность в своем праве менять «плохого» правителя, не справившегося со своими обязанностями, не защитившего народ от насилия и зла2.

Наивный крестьянский монархизм и порождаемые им социально-утопические представления, несомненно, находились в круге традиционных социально-этических идей и совмещали религиозную и царистскую иллюзию, причем религиозный аспект явно тяготеет не к православно-ортодоксальной версии христианства, а к его народной версии, подхваченной и продолжаемой староверами3.

Все эти аспекты крестьянского сознания находили свое отражение во всевозможных формах крестьянского антифеодального и антигосударственного протеста как в течение XVIII в., так и в последующем. Некоторые черты описанных воззрений на власть прослеживаются в представлениях социальных «низов» о государственном и административном устройстве современного российского государства и по сей день4.

Прежде чем приступить к непосредственной характеристике крестьянских представлений о государственном и административном устройстве России XVIII в., выражавшихся во всевозможных формах антифеодального и антигосударственного протеста, хотелось бы отметить, что интенсивность идеологической борьбы сибирского крестьянства в XVIII в. была весьма значительной.

Расхождение действительности с идеалом порождало всевозможные легенды и слухи, что, в свою очередь, отражалось и в устном народном творчестве, и в лозунгах восстаний, и фиксировалось исследователями на основе источников, включающих архивные документы (челобитные, прошения, наказы, судебно-следственные документы), записи этнографического характера, посвященные дореволюционным элементам крестьянского мировоззрения, связанным с трудовой деятельностью, правосознанием, моралью и религиозным сознанием и так или иначе объясняющим противоречие.

Например, подобные, взгляды приводят к активному функционированию в крестьянской среде фальшивых, но соответствующих крестьянскому идеалу «милостивых» указов, а также распространению слухов о деятельности «милостивых» царей и царевичей, противостоящих официальной государственной идеологии. Эта наивная крестьянская вера в царей-«избавителей» приводит к поддержке крестьянами разных самозванцев, в выступлениях которых порой отчетливо звучат социальные мотивы. Наивный крестьянский монархизм сочетался с традиционным (представлением о принадлежности всей земли государю: «земля божья и государева».

1 Данилова Л. В. Крестьянство и государство в дореформенной России // Крестьяне и власть: материалы конференции. М.; Тамбов, 1996. С. 27.

2 Там же. С. 34.

' Кпибанов А. И. Народная социальная утопия в России. С. 150. 4 Кузнецов И. С. Центральная власть и местное управление в психоисторическом контексте. С. 103.

С наивным крестьянским монархизмом связана и особая, отличная от официальной, модель православия.

Несовпадение крестьянских взглядов на государственную власть с повседневной закрепостительной политикой государства нередко порождало социально-утопические легенды и слухи о «неистинности» царствующего монарха, пришествии Антихриста и т. п. Слухи о «милостивых» царских указах вызывали широкий социальный резонанс.

Завершая этот раздел и переходя к описанию некоторых аспектов формирования сибирского крестьянства, а также непосредственному анализу бытовавших в XVIII в. форм крестьянского антифеодального и антигосударственного протеста, следует также отметить мнение о том, что наивный крестьянский монархизм порождал еще и политическую бесформенность крестьянского мировоззрения. Сплетение в крестьянском сознании трудовых и собственнических начал обусловливало неспособность массы крестьян подняться выше примитивных уравнительных представлений1.

ГЛАВА 2. НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ ФОРМИРОВАНИЯ КРЕСТЬЯНСТВА

В СИБИРИ

Как известно, заселение Сибири русскими проходило в два этапа. При этом именно вторая волна колонизации Сибири — земледельческая — оказала решающее воздействие на формирование сибирского крестьянства. Кроме того, следует учитывать и нараставшую с начала XVIII в. волну внут-рисибирской миграции, когда переселенцы первой — торгово-промысло-вой — волны покидали оскудевшую к тому времени на пушные богатства тайгу и поселялись в пригодных для земледелия районах Сибири.

Старинные связи Поморских уездов с Зауральем, проистекающие еще из промыслового предпринимательства первых русских землепроходцев в Сибири, продолжают влиять на процесс заселения Сибири и в XVII—XVIII вв.

Веками бытовавший взгляд поморских крестьян на землю как на собственность, «вотчину», при попытках правительства в XVII в. ограничить их

право распоряжения своими вотчинными землями порождал упорное сопро-тивление2.

Следует отметить, что активность русского переселенческого движения в Сибирь напрямую зависела от внутриполитической ситуации.

Большую часть переселенцев в Сибирь на протяжении XVII—XVIII вв. составляли северорусские черносошные крестьяне, искавшие в переселении освобождения от тяжелого феодального гнета. С 1660-х гг. именно в Поморье произошло резкое усиление прямых налогов, в частности удвоение так называемых стрелецких денег3.

В XVII—XVIII вв. стремление крестьян сохранить (или вернуть) черносошное состояние проявлялось в многочисленных актах неповиновения светским и духовным (монастырским) властям, порождало многочисленные челобитные к власти верховной с прошениями вернуть их в «черные сохи»4.

Челобитные поморских крестьян были насыщены многочисленными аргументированными ссылками на соответствующие поземельные документы, обращениями к прецедентам прежних разбирательств. Несомненно, эта активная деятельность по отстаиванию собственных прав развивала правосознание и правотворчество поморского крестьянства, способствовала формированию так называемого свободного «поморского» духа, который наложил значительный отпечаток на формирование мировоззрения сибирского крестьянства.

1 Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды. С. 318.