ВЛАСТЬ И НАРОД: ПРЕДСТАВЛЕНИЯ НИЗОВ ОБЩЕСТВА О ГОСУДАРСТВЕННОМ И ОБЩЕСТВЕННОМ УСТРОЙСТВЕ В РОССИИ XVIII В. (НА ПРИМЕРЕ РУССКОГО КРЕСТЬЯНСКОГО НАСЕЛЕНИЯ СИБИРИ)

Страница 8

3 Ахиезер А. Россия: критика исторического опыта. Т. 1. От прошлого к будущему. Новосибирск, Си бирский хронограф, 1997. С. 148.

4 Крестьянство

Сибири в эпоху феодализма. Новосибирск: Наука, 1992. С. 455.

Как бы то ни было, в исследовательском отношении слухи дают богатый материал не только для изучения настроений и взглядов сложивших и передававших их лиц и кругов, но и для выяснения их конкретных планов, тактики и социально-политических программ, причем в условиях традиционного

общества слухи являются едва ли не единственным общедоступным способом коммуникации2.

Появление и широкое распространение в XVII—XVIII вв. огромного количества социально-утопических идей мы можем считать свидетельством неудовлетворенности народа существующими общественными отношениями и становления веры в возможность возникновения социального'строя, Принципиально отличающегося от существующего, о напряженности социальных идеалов и способов их жизненного воплощения3.

К тому же социально-утопические легенды отличаются от других фольк лорных произведений, содержащих утопические элементы, более широким характером политического и социального идеала и утверждением возможно сти его обретения в настоящем или ближайшем будущем4. "

Наиболее распространенными считаются социально-утопические легенды о царях-избавителях и царях-«антихристах». Легенды подобного рода фиксируются с конца XVII в. и сохраняются вплоть до XIX в; Следует отметить, что в подобных легендах весьма сильны критические настроения по отношению к правящему царю, отрицающие законную принадлежность монарха к царскому роду, но оставляющие вне критики «истинного царя».

Справедливо предположить, что крестьянин ждал облегчения только от государства, которое он отождествлял с до крайности идеализированным образом «милостивого царя-батюшки», т. е. в распространении легенд подобного рода заметна немалая заслуга наивного крестьянского монархизма.

Стремительное расширение территории России способствовало затягиванию процесса складывания государства во времени. Петр, вводя западные модели управления, создал государство, но отдельно от культуры, а это неизбежно породило массу домыслов как вокруг фигуры самого Петра, так и относительно верховной власти вообще3.

Становится очевидным нарастающий отрыв культуры привилегированных сословий, ориентированной в первую очередь на западноевропейский тип, от культуры народных низов, которая продолжала свое развитие в рамках прежних традиций. В эволюции общественного сознания всего русского крестьянства этот отрыв, несомненно, оказался довольно существенным фактором.

На рубеже XVII—XVIII вв. параллельно с появлением первых легенд о подмене Петра I в Сибири стали появляться и слухи о каких-то сибирских особах царского рода6.

Постепенно легенды о подмене царя и правящем царе-антихристе превращаются в своеобразный род предсказаний апокалиптического толка, которые, безусловно, страшили крестьян. Правящему царю-«антихристу» неизбежно

1 Толстой Л. Н. Война и мир // Собрание сочинений. В 12 т. Т. 5. М., 1987. С. 150.

2 Побережников И. В. Слухи в социальной истории: типология и функции. С. 3.

3 Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды. С. 3.

4 Там же. С. 328.

5 Касьянова К. О русском национальном самосознании. С. 311.

6 Покровский Н. Н. Обзор сведений судебно-следственных источников. С. 51.

противопоставлялся образ царя-«избавителя». Некоторые варианты народных легенд объявляли неистинной всю царскую династию.

Несомненно то, что эти Легенды подрывали монархические иллюзии крестьянства, заставляли его в какой-то мере пересматривать свои взгляды на государственное и административное устройство страны.

Так, по одному из доносов уральский крестьянин Яков Солнышков «его императорское величество бранил матерно» за петровскую бюрократизацию церкви, чуждую стихийной практике крестьянского православия. Подобные высказывания, очевидно, были характерны не только для старообрядческих скитов и деревень, но и в целом для крестьянства.

Большое распространение получили слухи о подмене царя. В 1712 г. в деле ссыльного Т. В. Копытова приводятся его слова: «Нынешний царь не печется о народе, а печется о немцах, потому что он и сам ихней породы, а не царского кореня»1.

Далее следует правдивое, по мнению Копытова, описание, полученное якобы от священника, о подмене царя.

Вполне естественно, что все попытки распространения слухов и суждений подобного рода жестко пресекались. Например, в 1705 г. было проведено несколько дознаний в отношении ссыльного крестьянского сына Ивана Черноткина и ссыльного пашенного крестьянина Родиона Киселева, которые, даже понеся наказание, продолжали свои «опасные разговоры» о «неистинности» правящего монарха, даже находясь в тюрьме2.

С легендами о «возвращающихся царях-избавителях» связана специфическая форма народной борьбы против феодального общества и феодального государства — так называемое самозванчество3.

Опыт изучения легенд о царях-избавителях показал, что их образы в сознании народа исполнены обычно негативного содержания; они противопоставляются правящим царям, источникам социального зла, как некое, понимаемое в самых неопределенных сочетаниях социальное добро4.

Антипетровские настроения проявлялись в разнообразных легендах о ца-рях-«избавителях», предстающих в качестве противников петровских преобразований. Вопреки представлениям об общей неправедности всего царского рода, их герои — представители императорской фамилии. Роль «избавителя» в подобных легендах, как правило, возлагалась на тех, кто не царствовал или царствовал недолго. На этой волне становились популярны и «добрые» цари-самозванцы. Одними из первых легенд подобного направления стали легенды о Петре II5, а длительность реального конфликта Петра и Алексея нашла свое отражение в легендах о покушении Петра на жизнь царевича. Готовность народного вымысла обогнать события сказалась не только в том, что такие легенды возникают задолго до смерти Алексея, но и в появлении первого самозванца Лжеалексея за шесть лет до казни царевича. Этот факт подчеркивает активность народного осмысления действительности6.

Традиционные легенды о чудесном спасении царя-«избавителя» сочетаются с выражением надежд на отмену крепостного права, торговых монополий государства.

1 Покровский Н. Н. Обзор сведений судебно-следственных источников . С. 53.

2 Там же. С. 52. , •

3 Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды. С. 26.

4 Там же. С. 138.

5 Покровский Н. П. Обзор сведений судебно-следственных источников . С. 63—64.

6 Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды. С. 123.

Начиная с 1740-х гг., антипетровские настроения крестьянства неожиданно сменяются своеобразной ретроспективной идеализацией образа Петра I. На наш взгляд, это объясняется тем, что в народном крестьянском сознании, находящемся под воздействием наивного крестьянского монархизма, образ Петра I в это время стал представляться, несомненно, более значительным, чем его наследники.

В 1740—1750 гг. в народных политических представлениях появляется и образ «цесаревича Петра Федоровича», равно представляющийся как в роли царя-«избавителя», так и в качестве очередного антихриста.

Во 2-й половине XVIII в. из старообрядческой среды появляются народные легенды, связывающие надежды на ликвидацию социальной несправедливости с именем Петра III. Накануне Крестьянской войны 1773—1775 гг. по всей России, и Сибирь не была здесь исключением, появляется целый ряд самозваных Петров III. Параллельно в народе распространились слухи о «милостях», ожидаемых после воцарения чудесно спасшегося от козней Екатерины II императора. В этом свете становится понятным и самозванство самого Пугачева, который, сам того не сознавая, заставил наивный крестьянский монархизм и старообрядчество служить интересам крестьянского антифеодального протеста1.

Таким образом, движение Пугачева было подготовлено и возникло на почве слухов и настроений социальных низов того времени. Ссылка в Сибирь самозванцев «Петров III» и их сторонников только упрочило их позиции на востоке страны. Несомненно, что Крестьянская война 1773—1775 гг. стала кульминацией развития социально-утопической легенды о Петре III. Манифесты и социальные призывы пугачевцев были широко популярны в Западной Сибири. Чего стоит хотя бы призыв Всенародного известия Е. И. Пугачева помещичьим крестьянам от 31 июня 1774 г., согласно которому « . по истреблении . противников и злодеев-дворян, всякой может воз-чувствовать тишину и спокойную жизнь, коя до века продолжатця будет .»2.