Корреляция концептов «жизнь» и «смерть» в идиостиле Б.Л. Пастернака (на материале романа «Доктор Живаго»)

Страница 6

На ближней периферии данного АСП располагаются лексемы, называющие отдельные элементы похоронного обряда, а также слова, с помощью которых описывается ритуал похорон: «похороны», «кладбище», «погребение», «заупокой», «заупокойный», «могила», «траур», «отпевать», «могильный», «погребальный», «креп».

Помимо ближней периферии, рассматриваемое нами поле имеет и обширную дальнюю периферию, которую составляют лексемы, имеющие индивидуально-авторскую ассоциативную соотнесенность с ключевым словом-репрезентантом, манифестирующим концепт. Пастернаковское понимание смерти как явления конкретного и в то же время присущего различным абстрактным понятиям ментально-чувственной сферы представлено в тексте многочисленными языковыми единицами, связанными прямыми и опосредованными ассоциациями, поэтому данное АСП чрезвычайно объемно.

Во втором параграфе рассматривается структура художественного концепта «смерть» путем описания модусов концептуализации.

Модус статичность, выявляемый в структуре концепта и характеризующий смерть как временную остановку или полное отсутствие движения, в тексте эксплицируется ключевым словом-репрезентантом, выступающем в контекстах в индивидуально-авторском значении «отсутствие развития, движения», и родственными ему словами, имеющими подобное значение (напр., в словосочетаниях «мертвая вечность», «вечер смерти» и «вымершие мостовые»).

В число единиц, манифестирующих данный модус, входят глаголы «кончаться / кончиться» и их дериваты «покончить» (с собой), «кончать» (в значении «убивать»); прилагательные «могильный» и «гибельный», выступающие в переносном значении; контекстный синоним «конец»; лексемы, называющие отдельные элементы похоронного обряда. К числу единиц, формирующих модус, можно отнести также лексемы «сон», «забытье», семантически и ассоциативно соотнесенные со словом смерть, а также слова «недвижность» и «упадок» в составе узуальных метафор «недвижность жил», «упадок сил».

Модус духовное (ментальное) небытие представлен в тексте лексемой смерть в индивидуально-авторских значениях «душевное оцепенение», «прекращение духовного совершенствования». В тексте модус объективируется атрибутивными словосочетаниями «страшная смерть», «ужасная смерть»; семантически избыточным сочетанием «смертью обмирать», а также контекстуальным синонимом «Воскресенье».

Философское осмысление героями романа смерти как явления, противоречащего христианской идее о вечной жизни, о вечном пребывании в истории и людской памяти, раскрывается в отрицательных предикативных конструкциях с ключевым словом-репрезентантом художественного концепта «смерть»: «смерти нет», «смерти не будет» и т.п.; в субстантивных словосочетаниях «явление смерти», «тяжесть смерти», «под страхом смерти», «страх смерти», «тайна смерти», «разгадка смерти», а также во фразеологизме «борьба не на живот, а на смерть». Модус объективируется в выражениях «преодоление смерти», «ответ на явление смерти», в них лексема смерть выступает в индивидуально-авторском значении «духовное небытие», «исчезновение из людской памяти и истории». Данный модус выявляется в выражениях, в которых передается замедление или полное прекращение мыслительных процессов, обеспечивающих духовное и душевное равновесие (напр., «смертельно устать»).

Модус разрушение, неспособность к творчеству фиксируется контекстуальными синонимами ключевого слова-репрезентанта концепта, содержащими сему «разрушение»,– «разрушение», «пустота». Понимание смерти как отсутствия творческой, созидательной силы репрезентируется словосочетаниями «дух смерти», «смерть в помощь» (в отрицательных онструкциях, где отрицается возможность этого явления); контекстным синонимом ключевого слова-репрезентанта «тление», в значении которого присутствует сема «разрушение». Индивидуально-авторское восприятие смерти как разрушения, как силы, препятствующей созиданию, то есть жизни, находит свое отражение в синонимически близких словах «смерть», «гибель», «распад», «разложение», «пустоцвет», «столбняк», «скончание (лет)». Эти слова объединены общей семой «бесплодность, неспособность к творчеству».

В третьем параграфе анализируются символы свечи, креста, чаши и сада, служащие средством экспликации концептов «жизнь» и «смерть» в тексте романа «Доктор Живаго».

В тексте романа традиционное осмысление символа сад-жизнь дополняется индивидуально-авторскими ассоциациями, и он служит средством раскрытия модуса гармония, порядок (этот аспект символического значения поддерживают семантические близкие в контексте слова «дом», «уют», «гомон», «счастье», «спокойствие», а также модуса близость, единение концепта «жизнь».

В лирическом цикле символ сада получает новое наполнение и способствует раскрытию модуса духовное бытие концепта «жизнь». Если нарушается мировая гармония, сад лишается привычного постоянства: сад здесь оказывается способным выполнять определенные действия («деревья смотрят, видят»; «березы должны посторониться»), лексема сочетается с глаголами («сады выходят из оград»).

В лирическом произведении «Гефсиманский сад» нашли отражение следующие традиционные символические ассоциации сад-жизнь, сад-вечность, бессмертие, но ими не исчерпывается многообразие символа. Сад здесь – необычный, единственный в своем роде пространственно-временной образ. Пространство сада обрывается и сразу переходит в Млечный Путь, дается образ исчезновения земного пространства. Вся вселенная перетекает в одну точку, сосредоточивается в Гефсиманском саду. Так традиционные ассоциации сад-жизнь, сад-вечность, аккумулируя дополнительные концептуальные смыслы, становятся базой для появления в тексте романа индивидуально-авторского смысла символа сад: сад – средоточие истории в определенный момент жизни всего человечества. Этот аспект символа рождается в результате противопоставления образов, сравнений, стилистически маркированных лексем.

В стихотворениях на евангельский сюжет «Магдалина», «На Страстной» традиционная ассоциация крест-страдание актуализируется в тексте романа при помощи семантически близких лексем «тоска», «жалость», «ужас», «тревога». Традиционное понимание символа переосмыслено и в прозаическом тексте романа: ассоциация крест - моральное бремя, испытание представлена в составе сочетаний «нести крест», «крестные муки», «крестовый поход».

Принимая во внимание значимость символа креста для христианской культуры, необходимо вспомнить все события и причины, приведшие к распятию Христа, призванного спасти род человеческий. Отсюда становится понятным актуализированная в тексте «Доктора Живаго» традиционная символическая ассоциация крест-самопожертвование. Орудие пытки становится в романе символом жертвенной любви, Воскресения и, как следствие, единения всех людей (ср.: «Слишком многим руки для объятья / Ты раскинешь по концам креста//» ).

В стихотворении «Зимняя ночь» традиционная символическая ассоциация крест – жертвенная любовь конкретизируется при помощи художественных тропов – метафор и сравнений. В этом стихотворении символ реализует и индивидуально-авторскую ассоциацию крест-судьба, которая напрямую связана с традиционным осмыслением символа крест-жертвенная любовь. Символ креста здесь дополняет многоплановый символ свечи.

Символ чаши в романе возникает в связи с евангельским сюжетом «Христова моления о чаше», который представлен в первом и последнем стихотворениях цикла «Стихотворения Юрия Живаго». В двух лирических произведениях – «Гамлет», «Гефсиманский сад» – традиционный символ чаша-судьба помогает воспроизвести Христову молитву в Гефсиманском саду, последнюю молитву перед Голгофой. Реализации описываемой традиционной символической ассоциации чаша-судьба помогают интертекстуальные включения из евангельских текстов – цитаты, аллюзии, реминисценции.

Примечательно, что почти дословная цитата из Евангелия от Марка из молитвы Христа в Гефсиманском саду присутствует не в одноименном произведении, а в стихотворении «Гамлет», обеспечивая тем самым единство лирического цикла и акцентируя смену исторических перспектив.